Чёрный Путь

Здравствуйте, дорогие мои! Уже два года, как я вас покинул и не дал о себе знать, и за это простите. Эллей зачеркнул вторую строчку. Послание походило на обычное подхалимство, хотя он попросту хотел дать знать, что с ним всё в порядке. Пишу вам из далёкого Босттвида. Именно сюда я сбежал, потому что два года назад решил, что так будет лучше. — Ты мне объясни, для чего понадобилось раскрывать все окна, — безжалостно прервал Кеш. — Чтобы ворьё влезло? — Было душно, — Эллей поднял голову, — а красть здесь нечего. — Конечно! — Кеш презрительно фыркнул. — Вор всегда найдёт, что украсть. Ещё не слыхал ни разу, чтобы это отребье ушло с пустыми руками. Только… — он хитро прищурился, — зубы кому заговариваешь? Мне?! — Эллей сделал вид, что занят письмом. — Я, когда уходил, не видел, чтобы во дворе сохла простыня, и вдруг среди ночи тебе вздумалось её постирать. Скажи правду: любовника притащил? — Нет! — И это правда, но Кеш мог понять ответ по-своему, пришлось объясниться: — Он сам пришёл. Я вернулся из «У Аризана», а он был здесь! Он сюртук принёс, который я потерял, а в нём — ключи. — Кеш нахмурил морщинистый лоб, почесал гладко выбритый подбородок, скривил рот. Значит, ответ не понравился. — Но вы не волнуйтесь. Мы поссорились, и я больше никогда его не увижу! — утешил Эллей и тут же сменил тему: — И-и-и… Я деньги заработал вчера — не подумайте ничего такого, я пел в «У Аризана» — и могу рассчитаться с частью долга. — Заткнись! — Кеш часто задышал, лицо пошло багровыми пятнами. — Нет, так ни один постоялец ещё не вёл себя. Притащить любовника в мой дом! — Спорить и оправдываться было бессмысленно, и Эллей пригладил кудри и закрыл глаза в ответ на неприличную брань. Хозяин не выбирал слова. Ну и пусть, главное, чтобы удар не хватил — вот что страшнее, чем выслушивать гнусности. Кешу стало куда легче, вся злость выплеснулась наружу: цвет лица выровнялся. — Ладно, горе горькое. Давай деньги, а то я подумывал турнуть тебя. Но учти, наглец, слабый на заднее место: если ещё раз здесь без моего ведома появится посторонний, то… Смешок перебил злую речь. — Я же обещал, нет? — Эллей протянул серебряную монету. Вторую оставил себе — на чёрный день, пока не заработает ещё. Кеш спрятал деньги в карман серого шерстяного жилета. Старый, он мёрз даже в тёплый день. — Ладно, за этим я и пришёл — предупредить, что завтра — последний день, но коль так — можешь пожить неделю. Не принесёшь остальное — выметайся, — и удалился. Эллей приуныл: времени осталось немного. Он облокотился на столешницу и погрыз перо. Снимаю жильё у чудного человека по имени Кеш. «На какую из гласных букв ставить ударение? Ладно. На какую захотят, на такую поставят!» — Кешу подходили оба определения. Хотя… Старый чудак не зол, по-своему беспокоился, пусть и неприятно поучал. «Если бы я оказался на его месте, то вытурил бы такого квартиранта, как я, взашей!» — осенило, к тому же вспомнилось, сколько монет нужно отдать ворчуну. Тот ведь терпеливо ждал! Зарабатываю на жизнь тем, чем мечтал. О чём я мечтал, вам прекрасно известно. Мне повезло: я едва успел приехать в Босттвид, как меня заметил мастер Мартиш. Вот кому я обязан тем, что имею сейчас. К сожалению, он умер, а я так и остался несовершенен, но деваться некуда. Приходится оттачивать мастерство самому. Но это не мешает нанимать меня знати… Эллей подумал, стоит ли писать последнее хвастливое предложение, ведь родные могли решить, что он разбогател или — того хуже — спит со знатными горожанами, после зачеркнул последнюю строчку. А ещё я влюбился, давно и безнадёжно. Чувства обречены на провал, но ничего поделать не могу. Это нехорошо — знать, что ничего из отношений не выйдет, и лететь, словно мотылёк на огонь. Эти строчки остались в кудрявой голове, а перо — в чернильнице. Мне ничего от вас не нужно, написал, чтобы вы знали — у меня всё хорошо. Уверен — у вас тоже, ответа не жду. Даже если вы письмо не прочтёте, то в любом случае поймёте, что я жив, со мной всё в порядке. Ваш сын и брат… Эллей пробежался глазами по черновику. Осталось аккуратно переписать и узнать, когда отходит почтовый дилижанс. Он надеялся, что медяков хватит, чтобы расплатиться с курьером, что серебряную монету не придётся разменивать, ведь ещё предстояло забрать разрешение у Дадо и навестить Тида. Поиграть сегодня не получится. Как зачастую получалось, черновик не замарался ни единой кляксой, но на чистый лист две толстые капли одна за другой соскользнули с пера. — Ну вот, и бумагу покупать придётся, — проворчал Эллей и смял недописанное послание. — Ты что-то сказал? — раздался с кухни голос Кеша. — Ничего. — Ладно, ступай обедать, хотя для тебя — завтракать. Стар я, чтобы есть в одиночестве! — Эллей после этих слов понял, насколько голоден. Полдня он проспал, после — занялся письмом. Он отложил перо и поднялся. Кеш разлил неаппетитно пахнущую похлёбку по тарелкам. Несъедобную, можно было бы так сказать в другое время, но сейчас слишком хотелось есть, чтобы перебирать. — В рис добавлено семя льна. Если животом маешься, это первое блюдо. Ваши, колонистские, вкусные, но после них ой как дурно. Стар я для таких изысков, — пояснил хозяин. — Заодно… Э-э-э… Тебе, может, скоро придётся есть только такие каши. Хотя это будет не моя печаль. Жить-то ты здесь в таком случае не будешь! Эллей понял намёк и отложил ложку. — Не волнуйтесь. Всё будет в порядке, — пообещал он, хотя стало не по себе. Аппетит испортился благодаря ворчанию, но он доел до дна и взял тарелки, чтобы вымыть. Не солгал... ...и понадеялся, что никогда не придётся встречаться со Стелльером. Лучше так, чем… Тело прошиб холодный пот. Воспоминания, почти забытые, всплыли в памяти, будто всё случилось вчера. — Заметь, я к тебе по-доброму отношусь, но моему терпению есть конец. Думаешь, я не знал, чем промышляет Мьоди? — Кеш это произнёс не к месту и не вовремя — настолько, что Эллей выронил глиняную тарелку, и та разлетелась на черепки. — Косорукий! С тебя ещё и стоимость тарелки! Учту! Вся посуда в этом доме стоила дёшево. — Куплю новую, — пообещал Эллей. Он знал, что хозяин возьмёт в три раза больше, чем стоила старая тарелка со сколотыми краями. — Будь так добр! Но я не договорил: всё о вас, сосунки, знаю, однако проблемы с законом мне ни к чему. К чему веду? Что всё подмечаю. Пока Мьоди крал тихо, мне было наплевать, какие именно деньги оседали в моём кармане, но когда по его душу пришла стража, то… — Я понял, — перебил Эллей и взял метлу, чтобы сгрести черепки. Слушать брюзжание не было желания. Он вымел мусор и вернулся к столу, чтобы переписать письмо. Завтрак пошёл на пользу, появились силы — и строчки вышли на диво аккуратными. Разве что зловредная крохотная клякса растеклась, когда Эллей поставил подпись, но, приглядевшись, решил, что, в витиеватом завитке, та не испортила, но украсила послание. Он посыпал письмо песком, оставил подсохнуть и начал собираться. Первым делом, морщась, расчесал волосы. Зубья деревянной расчёски запутались в кудрях, но шевелюру выбрать не смог: такой наградил отец, ничего не поделать. После Эллей взял в руки злосчастный сюртук. Что-то негромко зазвенело, когда он встряхнул одежду. Эллей сунул руку в карман и, к своему удивлению, вытащил золотые монеты. — Ну уж нет, недоумок, если думаешь, что купил меня, то ошибся! — Хотелось швырнуть деньги прямо в лицо Чёрному Туру, но видеть его не осталось сил. Разве что на арене, но для этого придётся разменять золотой. «Ну и пусть. Верну остальные!» — решил Эллей и накинул сюртук на плечи, после вышел из дома.

***

Почтовый дилижанс отбывал утром следующего дня. Эллей терпеливо дождался, пока курьер запечатает сургучом письмо. Пришлось расстаться с половиной медяков, чтобы письмо доставили его родным. — Ревея — неблизкий путь! — намекнул курьер. Эллей понял его и добавил пару монет. — Не волнуйтесь, передам лично в руки. Кого спрашивать? — Осву Мёрни. — Хорошо. — Скрежет карандаша по грубой жёлтой бумаге — чтобы имя не забылось. — Ответ ждать будете? Если да, то ещё столько же. — Нет, не буду! — Эллей засомневался, что отец пожелает написать ему. — Так и передам, что не ждёте. — Молчание, пристальный взгляд карих глаз — трудно не запомнить, когда кто-то так таращится — и курьер добавил: — Постойте, вспомнил, где я вас видел. У вас чудный голос. Не признал без берета! — Спасибо! — Эллею было приятно. Он улыбнулся и потоптался на месте, заодно и песок с обуви стряхнул. — Ладно, если всё же захотят ответить, то дождусь, так и быть уж. И даже ничего не возьму. Спросите, когда вернусь! «Не захотят!» — мысленно заупрямился Эллей и побрёл к воротам, не попрощавшись и даже не поблагодарив. Было непривычно не чувствовать на плече тяжесть. Эллей сегодня не только не нацепил берет, но и не взял мандолину. Первым делом решил наведаться в Верхнюю Часть. Он сунул руку в карман сюртука, чтобы какой-нибудь ушлый воришка, коих развелось много в Босттвиде, не позарился на то немногое, что осталось. Не хотелось идти в знатный квартал, но пришлось, вдобавок нужно было успеть на рынок засветло, навестить друга покойного Мартиша и попросить сделать струны — хотя бы в долг. Но чтобы попасть в Верхнюю Часть, пришлось пересечь чуть ли не весь город. Эллей едва успел отскочить, когда мимо с грохотом прокатилась двуколка, подняв тучу пыли. Он закашлялся и пошёл дальше. Путь ему показался необычно долгим, потому что иногда останавливался, не желая идти к злополучному храму. Одно утешало — пыльных улиц в Верхнем Квартале нет: дворники старались на совесть. У ворот возникла заминка: стражник хмыкнул, завидев Красную карту. — Мало подают, лютнист? Ничего, в «Апогее» всегда рады свежей крови! — съязвил он и повертел маленький прямоугольный кусок картона в руке, в очередной раз проверяя подлинность. В душе Эллея заклокотала злость от глупой шутки, но спорить он не осмелился. Доказывать, что направлялся в храм Четырёх — тоже. Никто не поверит. Эллей спрятал карту в карман и ступил в столь нелюбимую им часть города. По чистым улочкам сегодня мало кто гулял, тишина нарушалась только негромкими разговорами прохожих и пением птиц. Эллей наслаждался спокойствием, но, как всё хорошее, оно закончилось быстро. Осталось пересечь площадь. Шпили храма воздевались в небеса — зловеще сегодня. Вероятно, так показалось, потому что Эллей не почувствовал того величия, что раньше. Храм не манил его больше, он узнал, что там — и кто — прячется внутри. Храм Четырёх стал для него доступным. «Как и я для Чёрного Тура!» — укорил сам себя, гадая, смог бы очаровать ненаглядного гладиатора, если бы отказал ему в первый вечер знакомства, или нет. Однозначно нет. Потому что тот, как выяснилось, воспользовался подарком судьбы, чтобы насолить отцу. «Как можно столько лет держать в душе обиду? Ведь она отравляет нутро, жизнь даже!» — поневоле возник вопрос, на который даже Стелльер вряд ли смог бы ответить. Похоже, злопамятность — в его крови. Но сейчас было поздно об этом размышлять. Эллей стал его игрушкой, точнее, манекеном, на котором оттачивали навык воины — до того как сцепиться в схватке с настоящим живым противником. Так и получилось: Осву Мёрни — враг, недосягаемый. Его сын — чучело, неживое, поэтому ничего не чувствующее, но похожее на того, кого хотелось убить. За раздумьями Эллей не заметил, как пришёл к храму. Мало неприятностей, так ещё и у ворот не оказалось вездесущего Дадо. — Курит, что ли, за углом? — Дожидаться его не хотелось, второй раз появляться в этом же месте — тоже. Площадь была как никогда многолюдной. Знать устремилась в сторону арены. Скоро должен начаться бой. Эллей вздохнул. Остался шанс увидеть Чёрного Тура на арене. Деньги появились, однако… Стоило ли разменивать золотой на зрелища? В придачу с глаз долой — из сердца вон. Не зря кто-то придумал такую пословицу, которая срывалась с губ не только «клятых колонистов», но и коренных жителей. Эллей, не дождавшись если не Дадо, то другого привратника, вздохнул и вошёл в храм. Тот неприветливо встретил его полумраком, и глаза не сразу привыкли к темноте. — Я тебя полдня прождал, — раздалось ворчание. — Любишь поспать? Прокуренный голос трудно не узнать. — Я был занят, — оправдался Эллей. — Я понял. Держи и… — Дадо протянул сложенный вчетверо лист бумаги, — не появляйся здесь. Не требую, но прошу! Я и так наказан за то, что впустил тебя! — Он помахал метлой. Значит, наказание — это уборка храма, догадался Эллей. — Не беспокойся. — Он засомневался, что Дадо сказал правду. Скорее всего, Стелльер попросил передать, чтобы Эллей не появлялся в храме. — Я пришёл, потому что нуждался в помощи. И ещё появлюсь… — вздох, — через месяц-другой. Возможно. Может… — снова вздох, — и нет. — Лучше вовсе не приходи. Эллей не стал выяснять причину внезапной неприязни. Всё как на ладони: Дадо и Стелльер — коренные жители Пути, возможно, даже любовники. Резкий тон в речи дал понять — Эллею здесь не рады. Ревность? Иное объяснение не пришло в голову. Эллей облегчённо выдохнул, когда оказался у выхода. Теперь он уверился окончательно, что на арене делать нечего. Лучше потратить время на другое: навестить Тида, например. Попытки помочь отвлекут от тягостных дум. «Один страдалец на свободе, второй — в тюрьме. Кому хуже?» — подсказало утешение. «Один стал жертвой, второй угодил за решётку по своей вине!» — возразила обида. Злополучный путь до тюрьмы пролегал мимо арены. Эллей пристроился за шедшими в её сторону и поневоле прислушался к разговорам. — Поговаривают, будто Чёрный Тур выйдет. Где его носило столько времени? — задал вопрос незнакомый долговязый прохожий. Эллей никогда бы не подумал, что чопорный на вид, хотя и сутулый, бета в белоснежной кружевной рубахе с рюшами — любитель кровавых боёв. — Кто что говорит, — ответил толстый маленький, как ни странно, альфа, чьё лицо разглядеть не удалось. — Ходили слухи, будто он дурную болезнь в «Апогее» подцепил. Корен-то заявляет, что его ребят каждую неделю осматривает лекарь, но бордель есть бордель. Я сам туда не суюсь и тебе не советую. Эллей впервые пожалел, что не силён, что не сможет врезать сплетнику в лицо, да и угодить в тюрьму не желал. Драки в Верхнем Квартале плохо заканчивались. Даже за дурное слово, просто так брошенное, могли оштрафовать. — Ранен он был! — Эллей не сдержался. Долговязый и его собеседник удивлённо уставились на него. Пришлось ускорить шаг, чтобы не разозлиться сильнее и не затеять ссору. — Это ещё кто такой? — послышалось вслед. Ответ Эллей не разобрал. Ему было всё равно, что подумают о нём сплетники. Чёрный Тур сегодня должен драться. Эта мысль не давала покоя, и Эллей остановился. Его тянуло на арену, он едва переборол желание пойти взглянуть на ставшего за три дня близким ему человека. «Сегодня — Тид! Завтра… Наверное, завтра, если духу не хватит», — окончательно решил Эллей. У арены царило столпотворение. Многие горожане стремились попасть на бой. Пришлось проталкиваться через пёструю толпу. — Куда? Без очереди влезть захотел?! — вспылил маленький омега. — Я всего лишь к площади Скорби иду! — оправдался Эллей. Одну руку он держал в кармане, чтобы не потерять деньги. У ворот, выходивших к площади, стало свободнее. Никто никого сегодня не казнил, и жаждавшие крови решили поглазеть на бои. Эшафот пустовал. Площадь выглядела как никогда уныло. Редкие прохожие не обращали никакого внимания на Эллея — настолько, что тот не подумал, что именно здесь встретит знакомого. — Кого я вижу? Лютнист! — голос, пропитый, грубый, узнать оказалось нетрудно. — Я скорее ожидал, что губернатор будет драить гальюн, чем увидеть тебя в подобном месте! — Эллей повернулся к собеседнику. Так и есть — Барри. Тот улыбнулся, выставив напоказ крепкие зубы, хотя и пожелтевшие от табака. — Кровавые зрелища любишь? Тогда зря ушёл с арены. Или денежек нет? — Я в тюрьму шёл! Барри расхохотался во всё горло. — Ну и ну! Любой здравомыслящий избегает подобных мест, а ты сам туда стремишься. Пожить там захотел? Жрать нечего? Понимаю, в тюрьме бесплатно кормят! — Друг у меня там! — накатила злость. Треклятый моряк так не вовремя преградил путь! — А, вон как даже. За что заперли его? — Ещё и сунул нос не в своё дело. — За кражу! — Эллей прикусил язык и упрекнул себя за то, что слишком разболтался с полузнакомым грубияном. — За дело? Или невиновного заперли? — Барри усмехнулся краешком рта. — За дело. Он вор. Ухмылка с обветренного загорелого лица пропала, кустистые брови сошлись у переносицы. — Тогда сочувствую. Без пальцев останется вор твой, — «утешил» Барри. — Знаешь, как я воров заставлял отрабатывать украденное? Нагибал и спускал штаны. И им хорошо — получали удовольствие и оставались с целыми пальцами — и мне забава! — Всего доброго! — Эллей едва не побежал. — Я тороплюсь! — солгал, лишь бы назойливый собеседник отстал от него. Но отвращения к Барри он не питал. Тот оказался прав — Стелльер выбросил его, словно ставшую ненужной вещь, попытался уберечь от боли. Кто виноват, что всё именно так получилось? Кроме Эллея, никто. Ведь мог бы оттолкнуть, но нет же, захотелось в последний раз насладиться близостью. Насладился. «Теперь гадай, будут проблемы или нет!» — поиздевался страх. «Зато выяснилось, зачем Стелльеру, гладиатору и жрецу, понадобился жалкий нищий менестрель. Что, если бы это вскрылось куда позднее?» — пришёл на помощь рассудок. Эллей не смог выбрать между ними. В любом случае ему было горько. Он отдышался, чтобы появившийся в горле комок пропал, и смело направился в сторону городской тюрьмы.

***

Роскоши ожидать было глупо, но Эллей пришёл в ужас от затхлости, грязи и вони. Немудрено, что именно в этом месте появлялась всякая зараза. Поговаривали, будто некогда чума выкосила едва ли не весь Босттвид, что началось всё именно с тюрьмы. «Бедный Тид!» — пожалел Эллей бывшего соседа. — Стоять! — Дорогу преградил здоровенный охранник в железной кирасе. — Прежде чем ты пройдёшь к заключённому, нужно побеседовать. — Но у меня разрешение! — Документ, сложенный вчетверо, похрустывал под пальцами в кармане. — Разрешение разрешением, но нужно опросить тебя. — Меня?! — Эллей не на шутку испугался. С него хотят стребовать, чтобы дал показания против Тида? Ведь был в то утро на рынке! — Уверяю, это обычная процедура. Её проходят все во избежание неприятностей. Кто знает, может, заключённый сбежит. В таком случае появится шанс отыскать его, — тихий приятный голос из глубины крохотного кабинета несколько успокоил, — поэтому попрошу подойти ко мне. Охранник не пошевелился. Не хватало только, чтобы ещё раз обыскал. Эллей вздрогнул, вспомнив большие липкие ладони на груди, спине, бёдрах и, что хуже, на ягодицах. Он утешил себя, что так надо, хотя был уверен: его зад облапили не ради обыска. И то хорошо, что в нижнее бельё никто не сунул грязную похотливую руку. «…и не заставили раздеваться!» — успокоил себя Эллей и прошёл в тёмный, выложенный камнем кабинет. Окна не было, свет давали только магические огоньки под потолком. Привыкнув к полумраку, Эллей понял, кто к нему обращался. Довольно высокий жрец в серой, расшитой красной нитью мантии, судя по голосу, был молод. Лица не разглядеть под капюшоном. «Кроме Дадо, кто-нибудь лицо показывает?» — мысленно спросил у себя Эллей. — Присаживайтесь, господин… Э-э-э… — пригласил жрец, не сняв капюшон. — Эллей Мёрни, и прошу — не надо меня называть господином! — Эллей отодвинул тяжёлый стул и сел. — Эллей Мёрни. Так и запишем. — Жрец макнул кончик пера в чернила. — Кем приходитесь Тиду Мьоди? — Никем. Другом. — Похвально. Нечасто свидания просят друзья. Как правило, они забывают об отступнике. Или сами являются преступниками. — Эллей поёрзал, желая, чтобы всё закончилось. Расспросы ему не понравились. — Где ваш дом? — У меня нет дома. Я снимаю комнату у бывшего ювелира по имени Кеш. — Именно так: хозяин некогда создавал украшения, пока зрение не ослабло. — Но ведь вы не на улице родились, — тон жреца прозвучал куда более резко. — Н-нет, но с родными я уже два года как не живу, — оправдался Эллей, всё ещё не понимая, к чему чрезмерно личные расспросы. — Этого мы не знаем. Сегодня вы здесь, а завтра поможете сбежать преступнику и укроете в своём доме, — бросил жрец едва ли не обвинение. Эллей едва не задохнулся от негодования. — Если вам нечего скрывать, то ответите. Так все делают, — прозвучало спокойно — ласково, что ли. — Ревея, точнее, село Арпен, — не подумав выдал Эллей. От тональности зависело не только то, как звучит музыка, но и допросы. Далеко пойдёт молодой жрец. Всего пара слов — и любой преступник сознается. — Кто ваши родители? — опять с нежной хрипотцой. Скрывать нечего, уверил себя Эллей, поглядев на руки и отодрав кожицу у ногтя. Его родные — крайне порядочные люди, что бы ни нёс Стелльер. Пусть отец насмехнулся над избравшими его богами и добровольно покинул храм, но не убил никого. Не преступление — не представлять жизни без мандолины! — Тэрей и Осву Мёрни, — прозвучало после заминки. Эллей поднял голову. Хотелось посмотреть в глаза, но он не смог из-за треклятого капюшона. — Братья — Гарет, Лилло, Диен и Дорр. Гарет на два года младше меня, остальные — дети ещё. — Это лишнее, но захотелось дать понять, что семья Мёрни — обычная, каких много, с любящими друг друга и детей родителями. «Сейчас спросит, почему я уехал так далеко!» — разволновался Эллей. — Хорошо. Можете идти. — Облегчённый вздох. Жрец пометил нужное и отложил перо. — Спасибо за откровенность. Как правило, на такие вопросы огрызаются. — Мне нечего скрывать! — Эллей резко отодвинул стул и, поднявшись, едва не выбежал из кабинета. Охранник показался ему куда более приятным, чем жрец. Едкое чутьё подсказывало — что-то не так, что любопытство нездоровое. «Я не преступник, моя семья — тоже! — успокоил себя Эллей. И тут же хлопнул себя по лбу. — Болван!» — мысленно выругался напоследок. Неужели Стелльер, зная, что он сюда придёт, подослал служку, чтобы выведать, где живёт отец? «Да, мог!» — ответил разум. «Нет, не мог!» — возразил помутнённый рассудок. Чувство ослепило разум. Чёрный Тур по-прежнему влёк к себе, несмотря на признание. Но что сделано, то сделано. Поздно думать. — Ты что, блажной? — прикрикнул охранник. — Ступай уж. Третья камера слева. Там вор твой! Эллей едва ли не бегом прошёл к камерам. Вонь стала невыносимой. Крыса, прошмыгнувшая под ногами, напугала — от неожиданности, но не страха. «Как они здесь находятся целыми днями?» — подумал Эллей, разглядывая ровный коридор, зарешёченные камеры. Стражи стояли с каменными выражениями лиц и делали вид, что не обратили никакого внимания на посетителя, коих в иные дни бывало много, однако взгляды множества глаз ощущались как никогда сильно. Эллей прошёл мимо двух первых пустых камер, готовых принять в себя очередных несчастных. Третья тоже показалась незанятой. Далеко не сразу в неярком свете факелов удалось различить лежавшего на деревянных нарах человека. — Тид! — позвал Эллей. Тот вздрогнул и резко сел. — К-кто… — Тид поднялся и с немалым трудом подошёл к решётке. — Не подходи слишком близко, Мьоди! — рявкнул охранник. Лицо было трудно различить, но Эллей отметил, насколько жалко выглядел бывший сосед. Под большими глазами пролегли тени, черты лица осунулись и заострились. — Ты, — прошептал тот. — Я… Кого, а тебя не ожидал увидеть. Эллей осмелился и подошёл к решётке — совсем близко. Стражник промолчал. — Ну как же я про тебя забуду? — Тид закашлялся в ответ на эти слова. — Боги мои, да ты же болен! — Так лучше, — прошептал тот, но к решётке так и не подошёл. — Мне лучше умереть, чем… — утёр нос тыльной стороной ладони, — жить без пальцев. Если не доживу до суда, то тем лучше. Мне не будет больно. Эллей огляделся. Охранники по-прежнему делали вид, что происходившее их не заботило. Никому не было дела до больного заключённого. — Я что-нибудь придумаю, — пообещал он. — Не надо. Это ведь я… — Тид снова зашёлся в кашле. Когда ему стало легче, продолжил: — Это я взял твой кошелёк. Солгал: у меня деньги остались только на арену, а ты… Ты для богатеев на лютне тренькаешь, золото водится, значит. Так я решил. Новый приступ не дал договорить. Эллею стало горько. Сначала Стелльер отомстил ему, потому что он оказался сыном не невесть кого, а Осву Мёрни… «Если бы не воришка, то ты бы не пошёл в тот бордель. Наказание он должен понести уже за то, что по его вине ты лёг под невесть кого», — напомнил разум. «Оттого, что ты бы грезил, лучше не стало бы. Вовремя понял, что любимый Чёрный Тур живёт двойной жизнью», — вторил ему рассудок. — Не рви мне душу, умоляю, уйди! — Тид опустил голову. — Теперь ты знаешь. Ступай к жрецу, заяви! Он поплёлся к лежаку и рухнул без сил. Эллей с трудом пришёл в себя. Тид знал, что он частенько оставался без единой монеты в кармане, и всё равно вытащил кошелёк. Позавидовал, что менестрель, бывший сосед, вхож в знатные дома? — Я всё слышал. Можешь прийти завтра. Служащий Правосудию уже ушёл. Все бы так чистосердечно признавались, — произнёс охранник. — Когда состоится суд, пойдёшь свидетелем. Деньги, понятно, никто не вернёт, но вор ещё без одного пальца останется. Эллей замер. Слишком много свалилось за последние сутки. Это уже был перебор. Тид подло поступил, но зачем его, больного, мучить? «Раскаялся, иначе не признался бы. Иное дело, если бы не пожалел, сделал вид, будто правильно поступил, украв кошелёк», — утешила надежда. «Вор должен быть наказан!» — заговорил разум низким приятным, хотя и жёстким, баритоном — голосом Осву Мёрни. Тот всегда говорил нечто подобное, когда кто-то из детей шкодил. Что-то подобное заявил незадолго до того, как Эллей уехал, точнее, сбежал из дома. Тому повезло: один из путешественников бросил в — тогда ещё — зелёную шапочку немало серебряных монет. Позднее в Арпен прибыл почтовый дилижанс… Эллей почувствовал себя мразью. Не оставил ни единой заработанной монеты семье, всё забрал — и нехитрые пожитки, и мандолину, подаренную отцом. — Не буду! Вы разве не заметили, что он болен? Лихорадит, поэтому несёт невесть что! Деньги остались у меня! — солгал он и поспешил удалиться. На Тида он не разозлился. Как и на Стелльера, и на первого любовника. Прав был Тэрей Мёрни: не от Осву досталась эта черта — не держать зла, — а от него.