Чёрный Путь

Эллей не на шутку перепугался, когда раздался окрик со стороны реки: — Эй, лютнист! Он вздрогнул от неожиданности и посмотрел в сторону, откуда донёсся громкий грубый зов. И успокоился: человека на лодке он узнал. Немудрено — за короткое время третий раз столкнуться! — В-вы что здесь делаете? — несмело уточнил. — Рыбачу, — ответил Барри. — Запрыгивай! Да ничего я тебе не сделаю, трусишка! — хохотнул. — Да и разве можно после того, как тебе на морду кончил кто-то другой? Уж прости, но я всё видел. С реки хорошо просматривается берег. Эллей дотронулся до лица, боясь, что остались следы. Чувство стыда заставило его разбежаться и запрыгнуть в лодку, ведь волей-неволей, но придётся умолять Барри молчать. Та покачнулась, когда лёгонький Эллей приземлился на дно, после взобрался на нос и сел, скрестив ноги. Барри взялся за вёсла — и судёнышко понеслось на середину реки. — Вы что-то хотите от меня? — уточнил Эллей. Сердце сжалось. Что, если моряк затребует больше, чем он сможет дать? Он вообще ничего не сможет дать. — Ничего. Всего лишь компанию. Клёва нет. Тоска! — ответил Барри. — Да и какая рыба, когда на берегу творится такое? — расхохотался. — Да брось краснеть. Молодой, пылкий. Расслабляйся и получай удовольствие, пока рыбка клюёт. Постареешь, тогда сам начнёшь искать, кому на берегу приятно сделать! — От этих слов щёки запылали. Эллей снял злополучный сюртук и бросил на дно, чтобы пятна на одежде не бросались в глаза. Терпеть насмешки было выше его сил. — Жаль, что без лютни своей. — Могу спеть. — Нет, без инструмента не то совсем. Да уж, рот что надо — и петь горазд, и для другого неплох! — Барри открыто поиздевался, затем замолчал, и только плеск вёсел нарушил тишину. Когда лодка заплыла на середину реки, заговорил уже спокойнее: — Да не обращай внимания! Я всегда такой. Когда нужно залатать пробоину на тонущем корабле, тут уж не до любезностей, лишь бы шкура осталась цела, не то что зад. После такого пусть хоть якорь туда суют, только бы жить дальше и наслаждаться криком чаек. Эллей слабо представлял себе подобное издевательство, но в любом случае Барри к нему был настроен дружелюбно. Он успел привыкнуть к язвительному моряку. — Возможно, вы правы, — согласился он. — Не «возможно», а прав. Поглядел на твоего. Пусть и издалека, но удивлён, что ты на него запал. Хорош, не спорю, но… Коренной уроженец Пути! — Барри нахмурился. — Не слышал, о чём вы болтали, но это и ни к чему. Заметно, что спорили. Он такой… Прости, но мне показалось, что он собачонку выгуливает. Та вертит перед ним хвостиком, лижется, но получает пинки и указание, где её место. — Теперь заполыхали не только щёки, но и уши Эллея. — Неудивительно, что ты ушёл один. Погладил и пнул, чтобы не путался под ногами. Кто он, кстати? — Гладиатор! — Эллей не солгал. — Тогда понятно. Тот, кто берёт от жизни всё, потому что на следующий день она может оборваться. Деньги дал? Эллей от удивления раскрыл рот. Он не ожидал, что Барри увидел так много. — Да, но не хочу их брать. — И швырнул ему в морду. Я едва сдержался, чтобы не заржать в голос и не выдать себя. Но ты… Правильно всё сделал. Пусть он и считает тебя подстилкой, зато не продажным. Хоть на это хватило гордости. Эллей отвернулся и уставился на водяную гладь. Прохладный ветерок обдул разгорячённое лицо, солнце успело скрыться за горизонтом. — Хочу, чтобы вы поняли — я не собачонка. Да, был вынужден пойти за ним, но… Нужна помощь… Сам ничего поделать не смогу… — замялся Эллей. — Ты того, отговорки не придумывай. Хотел, чтобы он тебя отодрал, и искал повод встретиться. И продолжишь искать, а этого делать не надо. Расслабляться и получать удовольствие, пусть даже с разными людьми, — это одно. Бегать и клянчить внимание — совсем другое. Второе куда унизительнее в первую очередь для тебя самого. Так что прими совет: сходи в «У Аризана», там от поклонников отбоя не будет. Ещё и выбирать придётся! — Барри замер с вёслами в руках. — Не хочу. — Дурак влюблённый. Ну хотя бы не таскайся за ним. Коренные жители — они ого-го какие пылкие. Возьмёт и прирежет, чтобы не досаждал. — Опять плеск — и лодка поплыла уже быстрее. — Так и сделаю. Я ему обещал! — Эллей закусил губу и поёрзал. — Хорошо, что обещания держишь! — Барри покачал головой и втянул вёсла, пустив судёнышко по течению. — Знаешь, если бы не сын, то я бы макнул тебя башкой в реку, чтобы остыл малость. Не люблю таких навязчивых. Раньше оправдывал тех, кого преследовали, сейчас не могу. Единственное, что под силу — мозги вправить настырным поклонникам, хотя бы попытаться. Гордость, как ни крути, но должна быть. Поздно, ты сам растоптал её, поэтому прислушайся к совету: оставь своего гладиатора в покое. Целее будешь. Эллей постарался отвлечься, чтобы насладиться прекрасной погодой и прохладой ветерка. Барри замолчал, и тишину нарушил только плеск рыбы. Эллей впервые увидел Божественный островок так близко. Изваяния возвышались в небо. Стала различима резная вязь на них. — Говорят, жрецы добираются до острова по воде, словно посуху, — завязал он стороннюю беседу. — В стенах храма такое творится, что даже у меня воображения не хватит, — поддакнул Барри. — Это они на людях добрые и ласковые, но на деле — обычные, с желаниями и страстями. И не только плотских утех. Чтобы убедить тебя окончательно — я в юности спутался с одним случайно. Случайно-то случайно, но на свет появился сын. Дал я маху, когда решил, что у жрецов, даже молоденьких, последствий не бывает: магия и всё такое. Ничего не поделать, пришлось забирать мальца, чтобы репутация приспешника Сивали не была погублена, и отдать брату, чтобы растил. Не тащить же кроху на корабль! У братца моего детей быть не могло, но он страсть как их любил. Все остались довольны, даже я, хотя когда узнал, то пришёл в ужас — настолько, что, оказавшись на Ясенских островах, попросил местных шаманов, чтобы сделали меня бесплодным. О, их взгляды забыть не могу! Мол, как это? Дающие семя у них в почёте. Но тогда я завидовал брату и жалел, что не могу с ним поменяться телами. — Солнце скрылось за горизонтом, на небосклоне появились Виссо и Клаго. Барри поднял голову, посмотрел на них и закончил: — Когда сына не стало, пожалел о содеянном. Сейчас один как перст. Брат не хочет меня знать, считает, что это я погубил его. Эллей выслушал исповедь. Он понял, в какой пришёл бы ужас, если бы не успел немного узнать Барри. Тот не отказался от сына. Не растил, но не бросил в приюте, наверняка помогал брату, привозил деньги и подарки. Любил своего ребёнка, хотя сам этого не понял до поры до времени. Чем дальше, тем больше Барри нравился Эллею. Стало с кем поговорить по душам. — Я тоже… жалел, — признался-таки тот. Захотелось выговориться именно этому немолодому мореходу сейчас, хотя долгих два года никому ни слова не сказал о прошлом.— Я вам говорил, что покинул родной дом, потому что опорочил честное имя семьи. Я тогда только-только созрел. Отец меня предупреждал, что могу не справиться с нахлынувшим желанием, но я не послушался. Решил — ничего не будет, и ушёл в таверну поиграть, а там… Я не смог отказать соседу, и мы в подворотне… — запнулся. — Потрахались. Бывает, — безразлично произнёс Барри. — Хорошо хоть было? — Хорошо! — Эллей покусал губу. Каким же падшим он тогда себя считал! Думал, два года изменили его, но ошибся. — Ну так вспоминай с удовольствием! И запомни: без этого мы бы вымерли, поэтому рано или поздно, но пришлось бы начать. Усёк? Выражение лица разглядеть не получилось: стемнело. — Может, и так, но наутро все показывали пальцем. Он… Он за короткое время успел разболтать, мол, один из Мёрни не гнушается в подворотне… Кто-то недобро смотрел, а кто-то приставал, ещё и обижался, что такой, как я, нос воротить не посмею. — Понятно. Первая течка — сильная. Не знаю, как ты, а я жалею, что всё не как у наших предков. Им-то крышу срывало, но оно и понятно: их было мало, а если бы они выбирали, дать или не дать, то не сидели бы мы с тобой тут, в лодке. Пережиток у вас остался. Главное — первую перетерпеть, а там уж можно справиться с позывами желания. Ну не стерпел, что же, отец не понял? — понесло Барри. — Я бы тому болтуну на его месте засунул член в рот. Язык что надо ворочается, значит, талант зря пропадает. Хоть кто-то понял. Эллей почувствовал, как груз свалился с его души, хотя далеко не всё рассказал. — Понял, он заранее предупреждал, но я… Мимо ушей всё и… — замолчал, не зная, как признаться. — Понял и… И я… В общем, когда сплетни поутихли, оказалось… — замолчал, потому что к горлу подступил ком. Жалел, ой как жалел, но другого выхода не видел, потому что отец угрожал выгнать. Идти было некуда. Одному и то нелегко пришлось. — А-а-а, последствия! — догадался Барри. — Куда дел? — Отец помог избавиться, — нерешительно признался Эллей. — Мой, разумеется, — горько усмехнулся, — отдал кучу денег, чтобы решить эту проблему. Всё было: и обвинения, что слабый на заднее место сынок Мёрни попытался повесить чужого ублюдка на сына старосты села, что тот у него не первый, что порядочные ребята не надираются и не уединяются в подворотнях. Было вдвойне обидно, потому что Эллей в тот вечер не пил. С первым любовником они раньше ладили, не более, позднее главы двух семей поссорились, защищая собственных детей. Последнее слово осталось не за Осву Мёрни. — Вот как это называется — проблема. Эх, юнцы безголовые! — вздохнул Барри. — Винить тебя не в чем, сам таким был. Но и жалеть не о чем. Не справился бы ты, по тебе видно. Эллей согласился. Не справился бы, да и долго не вытерпел бы несчастливую семейную жизнь, если бы всё получилось. Боль, невыносимую, ещё раз испытать ой как не желал. Появлялись порой поклонники, но страх, что прошлое повторится, вынуждал их гнать прочь. Эллей понимал, почему Тид Мьоди охотно заводил интрижки строго с бесплодными бетами. Тот оказался умнее, ел рыбку и не давился костями. «И им хорошо, и мне приятно, и никаких последствий. Попробуй!» — сипел тот. Совет остался без внимания. Эллея передёргивало, внизу живота ныло — от боли. Исключением стал Чёрный Тур. Вот чьё сильное потное тело пробудило спавшее желание. Эллей видел во сне игру его мышц, стекавшие с лица капли, ненаглядный гладиатор был не на арене, а с ним в постели. Желание сбылось. Только Стелльер оказался не олицетворением мужества и благородства, но двойной жизни и злопамятности. Кто же виноват, что Эллей Мёрни нарисовал его таким в своём воображении? Он виноват, потому что наступил на те же грабли, что и два года назад, но на этот раз отдавал себе отчёт, что творил. Более того, хотел этого. Доигрался. «Хорошо, если всё хорошо. А если нет? Он не лучше… — Эллей тряхнул головой. — Нет, лучше, потому что ни разу не оскорбил и не умыл руки, а согласился помочь». «Дурак наивный. Намёки, что не первый у тебя — не оскорбление? Согнанная злость всего лишь за то, что ты — сын Осву Мёрни, мерзко и не красит его. Ты выбираешь из двух зол меньшее!» — отругал его разум. «Ты молодой здоровый парень. Странно было бы, если бы не хотелось утех в твои-то годы! Но раз хочешь, значит, всё в порядке!» — начал оправдываться одурманенный рассудок. «Стелльер, между прочим, страшно боится последствий. Не заметил? Сначала он не кончал в тебя, потом перепугался и вознамерился помочь. Уж не наследил ли он раньше часом? Для них, жрецов, дети — погибель. Служитель Сивали отдал сына Барри, чтобы скрыть позор!» — подсказало чутьё. Прислушиваясь к ним, Эллей не заметил, как моряк взял в руки вёсла и погрёб к берегу. Когда приплыли, подобрал сюртук и вышел из лодки. — Постой, — остановил Барри. — Я хотел забрать их себе, но не могу. Как по мне, так вы, два дурака, стоите друг друга. Зачем такими деньгами разбрасываться? — В неярком свете луны сверкнуло золото. Эллей не поверил глазам. Стелльер не забрал монеты и оставил их на земле. Эллей сгрёб их и сунул в карман. Он знал: потратить не сможет. Вероятно, получится вернуть через месяц. После разговора с Барри он понял: намеренно искать встречи не станет и постарается сберечь остатки гордости.

***

Впервые за долгое время Эллей спал так безмятежно. Месяц понадобился, чтобы прийти в себя и начать забывать Чёрного Тура. Если не приходилось играть ночью, то сон не шёл от невесёлых мыслей и унизительных воспоминаний. Эллей попытался найти хорошее в интрижке. И нашёл благодаря Барри. «Ты здоровый паренёк. Раз получаешь удовольствие, то не холодный. Значит, найдётся тот, кто носить на руках станет! — хохотал тот, выставляя напоказ пожелтевшие зубы и лениво посасывая трубку. И обязательно добавлял: — Например, я. Любовь до гроба не обещаю, но лаской одарю!» Эллею не нужна была ласка, тем более Барри ему нравился как друг, не более. Солнце давно поднялось, и он бы и дальше видел сны, но Кеш безжалостно стянул одеяло. — Поднимайся, бездельник! — судя по тону, тот был зол. — Во что на этот раз вляпался, что сами приспешники храма Четырёх заинтересовались скромным менестрелем?! Эллей не сообразил, о чём шла речь: — Какие приспешники? Ничего не понимаю. — Обычные самые, в серых с красным мантиях. Приходил один намедни. Попросил явиться в полдень! — А-а-а, — протянул Эллей. — Тид Мьоди в тюрьме, скоро суд, а мы бывшие соседи, — высказал первое предположение, что пришло в голову. — Свидетель, значит, — успокоился хозяин. — Только не вздумай болтать лишнее. Мне дурные слухи ни к чему. Не знал, чем он промышляет, слышишь? — Понял, не дурак! — Эллей опустил босые ступни на пол. — И вот ещё: курьер принёс. Сказал — тебе… — Кеш протянул измятый, запечатанный сургучом конверт, — из Ревеи. Эллей не поверил ни ушам, ни глазам. Он даже помыслить не мог, что получит ответ. Он повертел письмо и легонько помял, чтобы убедиться — это не сон. Осву Мёрни Значилось на конверте. Сургучная печать не поддалась ногтям. — Иди и поешь, недоумок бессильный! После прочтёшь! — пристыдил Кеш. — Ещё чего? — Эллей в чём был — в одном нижнем белье — прошёл на кухню и взял со стола нож, после вскрыл конверт и, с волнением, опасаясь увидеть гневные строки, поднёс лист бумаги к лицу. Здравствуй, сын! Прочёл он первую строчку. Почерк отца не узнать не смог. Наверняка письмо сухое и чёрствое, как и сам Осву Мёрни. Но как радостно его получить! Хочется спросить: «Что ты творишь, пакостник мелкий?» Но отчитать тебя всегда успею. Выпороть — тоже, хотя уже поздно, потому что ты вырос. Тэрей избаловал тебя до такой степени, что ты даже не удосужился дать знать, куда и зачем уехал. Причина ясна, но написать пару строк, как и где ты устроился, мог. Я ему говорил — выживешь, не сломаешься, ведь ты — моя кровь и плоть, но он не захотел ничего слушать — настолько, что дело едва не дошло до развода. Ты этого хотел — разрушить семью? Хорошо, что этого не случилось, благодари братьев. Они не виноваты, что ты принял такое глупое решение. Но как бы то ни было, мы по-прежнему вместе, Тэрей смирился, что тебя не увидит больше, и продолжает жить и радоваться. Я долго думал, как поступлю, если ты вернёшься. Первое время хотелось избить — так, чтобы долго подняться не мог с кровати. Был уверен — скоро объявишься, оборванный, с глазами побитой собаки. Но когда и этого не произошло, восхитился. Варианта осталось два — либо ты устроил свою жизнь, либо умер. Второй я отмёл. Тэрей — нет. Для него ты до сих пор маленький мальчишка. Когда получил письмо, то расчувствовался. Сам от себя не ожидал, это правда. Рад за тебя. Осву Мёрни. Эллей улыбнулся. Отец не держал на него зла. Хотелось сложить лист бумаги вчетверо, когда взгляд упал на приписку, едва заметную. Ты хоть навести нас. Не трусь и приезжай, тем более вас у меня уже шестеро. Твоего младшего брата зовут Вирай. Мы все тебя ждём. Последняя строчка и вовсе умилила. Её написал Тэрей. Эллей как никогда явно ощутил, насколько ему не хватает семьи, да и кроху Вирая захотелось увидеть. И не узнал бы, если бы не случайная встреча с Барри — одиноким мореходом. После прогулки на реке прошёл месяц, Эллей несколько раз видел его в «У Аризана» и не упускал возможность поболтать. Грубоватый прямолинейный моряк давал ценные советы и охотно делился жизненным опытом, но больше всего радовался, что его молоденький приятель-менестрель не приближался к арене, хотя появились деньги. Ноэр Шамарт, знатный горожанин, сдержал слово и оказался щедрым, хотя на несколько монет снизил плату, заявив, что его не устраивают полные тоски, словно от неразделённой любви, баллады. Эллей вздохнул в ответ на замечание и поблагодарил за щедрость. — Да будешь ты есть или нет? — в очередной раз позвал Кеш. — Буду, но тороплюсь, поэтому посуду вымою ближе к вечеру, — ответил Эллей и снял с полки тетрадь, после бережно положил между страницами сложенное вчетверо послание. Кеш покачал головой. — Хоть бы оделся, что ли. — Жарко очень! — Эллей взглянул на собственную голую грудь. Он не солгал — Кеш не позволил открыть окно на ночь, поэтому стояла летняя духота. Эллей стёр выступившие капельки пота ладонью и задержал взгляд на собственных сосках. Нет, только не это… Он ещё раз взглянул, затем дотронулся поочерёдно до каждого. И успокоился: соски не болели от прикосновения, как в прошлый раз. — Совсем стыд потерял. Решил, раз я стар, то у меня не встаёт? Не подумал, что могу фору дать какому-нибудь юнцу? — У Кеша определённо было хорошее настроение, раз позволил себе вольность. Эллей не смог бы представить ворчуна в постели с кем бы то ни было. — Ладно, садись, горемычный. Рассчитался с лихвой, так что кормить тебя буду. И посуду помою. Не терплю грязь. Эллей вздохнул. Если бы не Ноэр Шамарт и его щедрость, то он пошёл бы по миру. Теперь не придётся волноваться, что лопнут струны, и он не сможет заработать. Первым делом запасся не торгуясь, едва увидев их на прилавке. Одно омрачило прекрасный день — необходимость идти в храм. И это тогда, когда начал забывать Стелльера. Проклятье! «Может, он соскучился!» — подсказали умирающие чувства. «Он знает, где я живу. Босттвид не такой огромный, чтобы затеряться!» — растоптал их Эллей. Нет бы возненавидеть Чёрного Тура, но не смог. Потому что не умел, о чём жалел. Ведь сердце сладостно сожмётся, когда услышит низкий приятный баритон. «Главное, чтобы его не было там!» — решил Эллей. Кусок застрял в горле. Куда легче не видеть Стелльера хотя бы год. Месяца ой как мало, чтобы чувства, даже не к настоящему, но больше к додуманному образу, не угасли. Страшно сорваться и снова позволить унизить себя. «В том-то и беда, что ты его придумал: наделил теми чертами, какими хотел, привлекательную оболочку», — поддакнул разум. Эллей с ним согласился. Ничего не поделать, не отвертеться от похода в храм, иначе жрецы Ареллиса расценят молчание как помощь подсудимому. Эллей не почувствовал вкуса, хотя заметил, что Кеш в этот раз расстарался: протушил мясо и щедро добавил известных только коренным жителям Пути приправ. — Да не торопись ты. От спешки не почувствуешь насыщения, потом дурно будет, — отчитал тот. Эллей бросил вилку на стол и поднялся. — Вкусно, но я спешу. Чем раньше схожу, тем скорее выясню, что им от меня нужно, — пояснил он и взял первую попавшуюся рубашку. Жаркая, с рукавами. Пришлось её отложить. — До полудня ещё далеко. Успеешь! — осадил его Кеш. Эллей считал иначе. Вторая рубашка оказалась без рукавов. Он понадеялся, что короткими штанами, из-под которых выглядывали поросшие редкими русыми волосками лодыжки, не смутит служителей храма Четырёх. «Хотя почему это меня должно волновать? Они сами-то ого-го!» — вспомнил он и курящего Дадо, и бывшего любовника. Злость на последнего толкнула нацепить берет на голову, чтобы подчеркнуть, чем именно он промышляет. Пусть все горожане знают, что «прожигатель жизни» вхож в храм. Собравшись, Эллей направился к выходу. — От кого письмо? — Кеш преградил дорогу. — От отца, — пришлось признаться, чтобы он отстал. — Отца? Ты же сирота! — Вы попутали. Сирота — Тид, а про моих родителей вы не спрашивали! — Эллей вспомнил упрёк, брошенный Стелльером. Кеш выдумал невесть что. Глупая ошибка, однако злиться на старого хозяина совсем низко. Все ошибаются, в конце-то концов. Эллей мог бы написать родителям уже давно, получить ответное письмо — и всё стало бы ясно гораздо раньше. Он вышел на улицу, пока хозяину не вздумалось пристать с новыми расспросами вроде тех, как и зачем понадобилось покинуть семью. Эллей знал: Кеш отыщет послание и прочтёт. Ну и пусть, ничего порочного в сухих строчках нет. Куда больше он боялся похода в храм и размышлял, как себя вести, если столкнётся со Стелльером. Нарочито холодно? Он не был уверен, что получится, потому что щёки полыхали, сердце колотилось, в горле — комок. Наверняка голос дрогнет. Однако некуда было деваться. Путь прошёл быстро. Никто не задерживал довольно известного в Верхней Части менестреля — и вскоре тот потоптался у порога. Вездесущий Дадо не стоял у ворот, вопросы задать было некому. Эллей набрал воздуха в грудь и взялся за ручку двери. Заперто. Он немало удивился. В то время как жрецы сами его пригласили, в храм не попасть. — Проклятье, второй раз точно сюда не сунусь! — Эллей упёрся лбом в дверь. Хороший слух и на этот раз не подвёл его: послышались шаги. Сердце заколотилось. Вдруг шёл Стелльер? Эллей спрыгнул с порога и забежал за угол, пока кто-то с обратной стороны возился со скрипучим засовом. Створки медленно распахнулись. Он не ошибся. Вереница одетых в серое жрецов во главе с Верховным, выделявшимся среди них ростом, покинула храм. Эллей положил руку на грудину, чтобы успокоить сердцебиение, посмотрел вслед. Не помогло, только взволновался — да так, что не смог отвести взгляд от Стелльера. «Правильно говорят: с глаз долой — из сердца вон!» — разозлился он на себя. Стоило раз увидеть ненаглядного, даже с головы до ног закутанного в мантию, как всё вернулось на круги своя. Жрецы негромко переговаривались. Верховный, словно почуяв неладное, остановился и оглянулся. Эллей спрятался и прижался к стене, будто смог бы слиться с ней, если бы кому-то пришло в голову зайти за угол. От страха казалось, что Стелльер вот-вот появится, обвинит в преследовании, унизит. Этого хотелось меньше всего, и Эллей пошёл по знакомой ему тропинке, что вела к чёрному ходу, а заодно — к улочке в бордель. «Кусты подстригли!» — обрадовался он. Сад стал прекрасным. Розы распустились и благоухали. Эллей не смог не остановиться, чтобы понюхать прекрасный розовый цветок, после продолжил путь. Сердце успокоилось, хотя страх — или надежда? — остался. Объяснить, почему прятался, если его застанет кто-то из послушников, наверняка будет сложно, не рассказывать же, что он спал с Верховным жрецом. Незаметно для себя Эллей ступил на уже знакомую песчаную дорожку. Идти назад не было желания, во всяком случае, пока. Он вперил взгляд в толстого рыжего кота, невесть как оказавшегося в этом месте. Коту понравились ласки, он не воспротивился, когда его взяли на руки, и довольно заурчал от почёсываний за ухом. Эллей не побоялся, что на светлой рубашке останется шерсть. Летом животные линяли, а одежду можно почистить. Ничто не сравнится с удовольствием, которое дарил урчащий усатый комок рыжей шерсти. — Хороший. — Коту резко разонравились ласки, и он царапнул руку, дав понять, чтобы его отпустили. Эллей поставил его на землю и пальцем стёр выступившую капельку крови. Ну и пусть, не до животных теперь. За вознёй Эллей не сразу услышал приглушённый голос. «Дадо!» — узнал он и пошёл за угол, немало обрадовавшись, что можно выяснить, чего хотят от него жрецы, к чему быть готовым. Лучше бы он этого не делал, потому что не ожидал увидеть чего-то подобного. Дадо не курил по своему обыкновению. Он оказался не один. Кто второй, разглядеть не удалось, во всяком случае, лицо. Незнакомец стоял, упёршись одной рукой в каменный забор, второй придержал полу мантии. Голова прикрыта капюшоном, нижнее бельё — спущено. Всё, что предстало взгляду — привлекательный задок, бледный и упругий. Эллей покраснел, когда увидел, кто именно вжимает пальцы в голые ягодицы, оставляя на бледной коже красные следы. Член его знакомого оказался куда более смуглым, чем зад стоявшего с задранной мантией паренька. И Дадо, и его любовник увлеклись настолько, что не заметили постороннего. Эллей стоял как вкопанный, не в силах перестать таращиться на происходившее. Лицо Дадо побагровело — с таким усердием он вколачивался в отнюдь не противившегося ласкам любовника. Напротив, тот то и дело подавался назад, насаживался на член и то и дело выгибался. Эллей, поняв, что как заворожённый вытаращился на бесстыдство, отпрянул и спрятался за углом, позволив парочке завершить начатое. То ли молодость Дадо, то ли пара давно была занята любовью, но вскоре раздался протяжный стон. Щёки заполыхали, хотя Эллей не понаслышке знал, каково это — заниматься любовью, но никогда ещё не приходилось видеть и слышать чужую страсть со стороны. Скрип кровати в закрытой спальне — вот что подтверждало, что родители не остыли друг к другу даже спустя годы. «Да и нас не было бы пятеро… Шестеро!» — Эллей был рад за них. Едва не развелись, надо же! Несмотря на разногласия, остались вместе, дали жизнь крохе Вираю, хотя могли нянчится с внуком. На бесплодного Гарета полагаться не смогут, остальные — дети ещё. — Всё же я рад, что встретил тебя, Дадо. Давненько таких страстных у меня не было, — прервал раздумья сиплый, будто простуженный голос. Эллей не поверил ушам. В кои-то веки он ошибся, перепутал. Голос не мог принадлежать тому, на кого он подумал. Потянуло табачным дымом. Дадо закурил. — У меня это было впервые, — признался он. — Только не болтай. Хотя нам и не положены отношения, но засмеют же, что я в своём возрасте!.. Эллей не знал наверняка, сколько лет Дадо, однако тот определённо стыдился затянувшейся, как сам считал, невинности. — Я кто, болтун, по-твоему? То-то я его обхаживаю, а он противится! Оказалось, боялся первого раза! — хохотнул незнакомец и тут же закашлялся. — Курил бы поменьше. Целоваться не очень приятно. Эллей вжался в стену. Не хотелось ему давать понять, что он стал свидетелем весьма личного — как страсти, так и разговора. Спрятаться больше было некуда. Вскоре жрецы повернули за угол. Дадо отпрянул. Его любовник, чьё лицо по-прежнему было скрыто капюшоном, хрюкнул от смеха. — Т-ты-ы! — Дадо покраснел. Окурок выпал из пальцев. — Н-не волнуйся, я никому ничего не скажу, — не менее неуверенно подбодрил Эллей. Второй жрец определённо не знал, что такое стыд. Он громко расхохотался. — Тише ты! — шикнул на него Дадо и достал из поясной сумки кусок бумаги и кисет. Свернув очередную самокрутку, сунул в рот. Между пальцами показался огонёк. — Ты-то что здесь делаешь? — обратился к Эллею. — Я-а, — замялся тот. Рыжий кот снова появился откуда ни возьмись и потёрся о ступни, обутые в плетёные сандалии. — Кыш! — Дадо топнул ногой. Кота словно ветром сдуло. Короткая заминка привела в чувство. — Я тебя искал, — признался Эллей и, чтобы не тянуть, решился выложить всё сразу: — Хозяин передал, что жрецы просили появиться в храме. Но зачем? — Что-то ты сочиняешь, — бегло ответил Дадо. — Не уймёшься никак! Приревновал? Но почему? Ведь сам только что предавался страсти, к тому же признался, что у него этот раз — первый. «Но ведь он может быть влюблён без взаимности!» — подсказало чутьё. «И понял что со Стелльером ничего не получится. Разумно!» — согласился Эллей. — Нет, слово даю, — бегло пробормотал он, — что в полдень попросили прийти. — В полдень? — Дадо нахмурился. — Но полдень только наступил. — Я раньше пришёл. Заперто. — Неудивительно, — встрял второй жрец, — в это время почти всегда заперто. — Кто передал хоть? — перебил его Дадо. — Откуда мне знать? Для Кеша, моего хозяина, вы все на одно лицо, ещё и скрытое капюшоном. Дадо затянулся и выпустил горький дым. Эллей закашлялся. Он едва выносил запах табака и до сих пор не смог привыкнуть, несмотря на то, что частенько играл и пел в «У Аризана» и беседовал с любившим трубку Барри. — Но хоть что-то должно было запомниться, — опять сипение. — Мантии-то по-разному расшиты. На моей — зелёные нарукавники. Всем понятно, что я Сивали служу. Эллей вспомнил: — Серая с красным. Точно. Именно так сказал Кеш. Дадо бросил окурок и затушил его носком сандалии. — Ареллиса? Хм-м! Но зачем ты им сдался? Эллею ничего не пришло в голову, особенно после того, как он услышал сипловатый голос вблизи, а рост и вовсе уверил его, что не ошибся. — Я полагал, что по делу Тида Мьоди. Суда-то до сих пор не было. Но теперь понимаю — ошибся. Правда, Тид? — обратился он к маленькому служителю Сивали. — Вот, зараза! Я забыл, что ты голоса узнаёшь, а не лица! — с этими словами жрец откинул капюшон и выставил напоказ миловидное лицо. — Но тем лучше. Терпеть не могу этот мешок на голове. Обзор закрывает. Дадо ничего не понял, судя по недоумённому взгляду больших тёмных глаз и открытому рту. Он переводил взгляд с одного омеги на другого. — Странно всё это, — добавил и снова — уже в третий раз — закурил. Эллей диву дался, как легко жрецам удавалось получить огонь — всего одним щелчком пальцев. Ему самому приходилось тереть трут, если угли гасли. Как же он радовался, когда они тлели! — Послушай, всё это мне не нравится. Ты часом ни в каких делишках не был замешан? — Нет, — уверенно ответил Эллей. В последний раз Барри начистил рожу приставучему наглецу, но это ведь не в счёт. Хотя почему — нет? Если обиженный, обделённый ласками нахал ещё и ябеда, то могло статься и так. Но драки в «У Аризана» случались частенько и не стоили жреческого внимания. Дадо осмотрелся, словно боялся, что его могут подслушать. — Послушай, всё это мне не нравится, — шепнул — едва слышно, и если бы не острый музыкальный слух, то слова с трудом удалось бы разобрать. — Не знаю, чего надобно от тебя Правосудию, но прошу: встреться со мной после заката и обо всём расскажи. Правосудие? Вспомнился толстый въедливый жрец. Эллею меньше всего хотелось беседовать с ним. Не хотелось приближаться к храму на пушечный выстрел, но Дадо посмотрел с такой надеждой, что он не смог отказать: — Ладно. — Вот и славно. Ясен пень, ничего хорошего этот жирный ублюдок не замышляет. До сих пор с содроганием вспоминаю, как он не то что пальцев, но целой кисти хотел меня лишить. Благо Верховный жрец вмешался и заявил, что нет доказательств — нет несправедливому суду. Не ожидал от него такого милосердия. Но какая разница, что именно заставило его так решить, правда? — Тид подмигнул. — Да, и ещё: Эллей, я тебе по гроб жизни обязан. — Сердце от этих слов ухнуло вниз. Стелльер разболтал? — Если бы не ты, то… Дадо ткнул любовника локтем в бок, призывая молчать. Поздно. Значит, Стелльер не утаил от Тида, как именно тот оказался на свободе. Стало как никогда горько. Тид знает, что Эллей взял в рот член Верховного жреца, чтобы вытащить его из тюрьмы. «Но ведь сдержал слово!» — подсказал затуманенный рассудок. Эллей отмахнулся от него. — Как ты оказался среди них? — спросил он и кивнул в сторону Дадо. Вряд ли он ублажил так хорошо, что Верховный жрец сделал куда больше. Напротив, всё вышло из рук вон плохо. — А, долгая история. И уж поверь ты мне — совсем пресная, — отмахнулся Тид. — Главное — я с целыми руками, неприметный и… Снова тычок в бок. Эллей понял — неважно, как Тид Мьоди оказался среди жрецов. Тот как был вором, так им и остался. Никто не заподозрит в краже маленького служителя храма. — Не мы выбираем, а Четверо, — объяснил Дадо. — Выбор у них странный, но что ж поделать, если они решили заменить умершего жреца Сивали им? — кивнул в сторону любовника. — Хорошо ему, он знает, кому будет служить. — Ага, только и делаю, что машу метлой и вожусь с садом, — проворчал тот. — Ещё и у котлов стою. — Так все начинают, а ты замечательно готовишь. Эллей согласился с Дадо. Чего не отнять у его бывшего соседа, так умение создавать простые, но вкусные блюда. Тид отмахивался на предложение попытать счастья в «У Аризана» и громко возмущался: «Я — и у котла? Да ну-у!» Он любил лёгкие деньги и тут же их просаживал. Неясно, где он жил всё это время, но явно потому остался в храме, что нашёл крышу над головой. А вечером, наверное, в маленьком любителе покутить никто не мог признать жреца Сивали. Эллей не знал, как боги выбирали служек, да и ни к чему это было. Сердце сжималось от страха и незнания, что ждёт его за стенами храма. Если Дадо не знал, что понадобилось Правосудию, то определённо ничего хорошего.