Чёрный Путь

Одному обрадовался Эллей — приятной прохладе, царившей в стенах храма Четырёх. Не стояла удушающая жара, от которой простецкая льняная рубашка липла к телу. Он сел на скамью и заскучал. «Пусть бы Тид остался!» — пожалел он. У его бывшего соседа был непочатый край дел в саду. Эллей хрюкнул от смеха. Уж кого, а Тида в храме он не смог бы даже вообразить. «Почему — нет? Отец-то служил!» — вспомнилось. Трудно было представить Осву в жреческой мантии, невзирая на то, что Эллей знал о его прошлом. Он поёрзал на сиденье, боясь, что двери храма откроются — и войдёт тот, кого он не хотел видеть. И о ком грезил весь месяц. Страсти улеглись, однако тоска, тягучая, едкая, и недосказанность остались. Так лучше, чем склоки, недоверие и взаимные упрёки. Негромкие быстрые шаги отвлекли: Дадо вернулся. — Я им сказал, будто ты сам попросил о встрече. Жирная задница скоро появится, — эхо гулко повторило тихие слова. Он прикрыл рот рукой. — Помни — после заката у ворот, ведущих из арены за город, — напомнил шёпотом об условленном месте. Эллей кивнул и поднялся. Не хотелось тащиться туда, где он позорно расстался со Стелльером. Как назло, Дадо выбрал именно это место. И ведь не отказаться, иначе придётся на ходу сочинять легенду о причине неприязни. Эллей не просил проводить. Он знал, куда идти, и пересёк главный зал, после отворил узкую деревянную дверь — как толстый жрец в неё протискивается? — и вошёл в уже знакомое ему помещение, после уселся на скамью. Ждать пришлось недолго. Вскоре дверь открылась — и… — Опоздали, господин Мёрни, — заметил один из служителей храма Четырёх. — Полдень уже миновал. Эллей узнал этот голос. С этим жрецом он встречался в тюрьме. — Прошу прощения! — Он вскочил. Дверь хлопнула и наглухо закрылась, отрезав путь. На мгновение на ней появилась вспышка. «Чтобы не подслушивали!» — догадался Эллей, каким именно заклинанием запечатали щели. Или чтобы он не сбежал. — Ничего страшного. Главное, его не пришлось тащить сюда волоком. Послушный мальчик, — издевательски произнёс толстяк и встал у стола, дожидаясь, пока помощник отодвинет стул. — Тянуть лямку ой как не люблю, поэтому приступлю сразу к делу. — Он сел и сложил руки на столе. Его помощник, очевидно, не собирался записывать. Напротив, он отодвинул чернильницу в сторону и сел. «Тид на свободе. Почти. Что же тебе понадобилась, задница жирная?» — мысленно повторил Эллей ругательство Дадо. — Итак, случайность помогла выяснить, что вы сын Осву Мёрни. Это на самом деле так, или всё-таки совпадение? — поинтересовался толстяк. — Это так, — бегло ответил Эллей. — Хорошо, что не лжёте. — Жрец Ареллиса шумно потянул носом. — Тогда следующий вопрос: вы знали, кем был ваш отец? — Да. — Так-так. Странно. И занятно. Вам известно, что грозит тому, кто предал богов и добровольно снял мантию? Эллей был поражён услышанным. Он знал о Печати Богов, никогда не думал, что служить избранники Четверых обязаны всю жизнь, без права создать семью и отказаться от храма. — Нет, — признался он. — Но ваш отец знал, — жрец заметно поиздевался. — Причины, почему он покинул Четырёх, вам известны? — Нет! — Эллей вздохнул. — Хм-м, хотя чему удивляться? Будь у меня дети, я бы тоже скрыл сей постыдный факт, а Осву Мёрни знатно расстарался. Я так понял — вас у него пятеро. — Шестеро! — Эллей прикусил язык. О малютке Вирае лучше не упоминать. — Неважно. Тем не менее, вы знали — сами признались — кем он был, но причина, выходит, неясна. Слабо верится! — Что вы хотите? — Эллей закусил губу и мысленно упрекнул себя за несдержанность. Не виноват он, что отец солгал, назвал другую причину, более жизнелюбивую и благородную, но не позорную. — Справедливости. Осву Мёрни принёс клятву Четырём, нарушать её не имел права ни при каких обстоятельствах. Понимаете? — Не понимаю. — Плохо. Эллей почувствовал, как глаза — наверняка по-поросячьи крохотные, как у всех толстяков — из-под капюшона буравили его насквозь. Жрец тянул время, чтобы довести его до срыва. — Оставьте мою семью в покое. Мой отец никогда никому не причинил зла. Да, он излишне строг, но… — не выдержал Эллей. Ну вот, невольно подставил отца. «А всё из-за того, что трахаться захотелось!» — вспомнился упрёк. Лицо Осву Мёрни побагровело, в глазах — ярость. Два года назад Эллей опозорил семью. Семье грозили неприятности, хотя он покинул родной дом и зажил отдельно. «За что, Стелльер? За многолетнюю обиду?» — разлилось болью в груди. — Никто не собирается его трогать, если вы постараетесь кое о чём вспомнить. Не может быть, чтобы, прожив большую часть жизни с отцом бок о бок, ничего не слышали, вам не попадались дневники, не посещали странные гости. Простите, но не поверю в это, — не унимался жрец. — Я. Ничего. Не знаю, — куда более твёрдо произнёс Эллей, хотя хотелось закричать, чтобы на него прекратили давить. — Даже имён не называл — послушников Фрамарра, с которыми бок о бок дневал и ночевал? — Вот оно что, значит, жрец копал вовсе не под отца, а под Стелльера. Ведь они оба служили одному богу. Злорадство взыграло внутри… и тут же угасло. Потому что Стелльеру, несмотря ни на что, Эллей зла не желал. Потому что был уверен, что грядёт суровое наказание, а не просто выговор и угрозы пальцем. Возможно, несущее смерть. — Не-ет, — шепнул Эллей, — не п-помню, — заикаясь, добавил и с надеждой взглянул на толстяка. Хотя бы стоило попытаться выиграть время. Жрец постучал толстым пальцем по столу, неритмично. Раздражение из-за отнюдь не музыкального звука привело в чувство. — Если вспомню, вы оставите его в покое? — задал Эллей вопрос прямо в лоб, твёрдо, уверенно. — Не обещаю, что всё получится, но очень постараюсь и сразу сообщу, как только вспомню что-нибудь подозрительное! А если дадите время, то съезжу домой и спро… Удар кулаком по столешнице напугал, вынудил прервать поток обещаний. Эллей часто заморгал. — Это называется «побег», — холодно проговорил жрец. — Письма долго идут, к тому же Осву не дурак. Не может же он не понимать, что послания читают. Так что вспоминайте! Как только вспомните — милости прошу. Но одна просьба будет — не отвлекайте послушников, как сегодня, по пустякам. Айкор открывает храм ровно в полдень, — намекнул жрец. — И не болтайте лишнего. Хорошо, что догадались сообщить послушнику, что явились по собственной инициативе. То, что творится за этими стенами, не должно предаваться огласке. Чем меньше людей знает, тем слабее наказание, которое понесёт ваш отец. Как знать? Может, оно не понадобится. Значит, жирная задница хочет, чтобы Эллей не вспомнил, но оклеветал Стелльера. Значит, знал, что у них отношения. Неужели Верховный жрец такой болтун? Или ревнивый Дадо постарался? — Хорошо, — пообещал Эллей, чтобы хоть что-то сказать. Главное, ему дали время поразмыслить и принять лучшее — для кого? Не для него точно — решение. — Тогда завтра в полдень. Времени, чтобы вспомнить, даю предостаточно. Вы же хотите, чтобы наказание понёс тот, кто вынудил вашего отца — а я уверен, что это так! — свернуть с Пути? — Эллей не сомневался, чьё имя хочет услышать толстяк. — Что вы молчите? «Так-так, если ему известно о нашей связи, то он всё повернёт, будто обиженный любовник предал огласке пристрастия Верховного жреца!» — догадался он. — Не хочу! — ответил вслух. Жрец Ареллиса откинулся на спинку стула. Толстый живот едва ли не возвышался над столом. — Почему? — в вопросе — ехидца. Эллей не сомневался, что толстяку обо всём известно. Тот упорно искал, кто подтвердит, громогласно заявит, втопчет репутацию Верховного жреца в грязь. И Стелльеру ничего не останется, кроме как уйти. В лучшем случае, если позволят. Если не будет противиться. «Умно. Прижал меня родными!» — подумал Эллей. Родные были куда дороже, чем любимый человек. Барри прав — поклонников в жизни может появиться много, семья, которую однажды едва не потерял по собственной глупости, — одна, пусть Осву и не примет назад падшего сына. Он точно не примет, если станет известно о позорной связи сына, ещё и с коренным жителем Чёрного Пути. Ещё и с недругом, который вынудил покинуть Босттвид. — Не хотите отвечать? Ладно, можете быть свободны. Жду вас завтра, — произнёс жрец. В голосе — победные нотки. — Ровно в полдень. Не опаздывайте, пожалуйста. Уже посчитал, что выиграл, хотя ещё ничего не решилось. Эллей, понуро опустив голову, поплёлся к выходу. Дверь открылась, едва он успел прикоснуться к ней. Не порадовало и благоухание цветов в саду. Настроение никуда не годилось. Хорошо начавшийся с самого утра день окончательно испортился. Пропала охота появиться в «У Аризана». Пара монет в кармане никогда не бывала лишней, но Эллей боялся, что позабудет о времени напрочь. Вдобавок в последнее время он совсем плохо переносил табачный дым. Поэтому откровенно скучал и едва плёлся. Прогулка могла бы стать хорошей, если бы не жара, от которой хотелось пить. «Фонтанчик!» — вспомнил Эллей о воде на Рыночной Площади, прохладной, бившей прямо из-под земли. Но до дома добраться куда быстрее, чем до рынка. Эллею не хотелось слушать ворчание старого Кеша, и он предпочёл терпеть жажду. — Точно! Мастера Мартиша можно навестить! — Он поднял палец вверх. Прохожий вытаращил глаза на него, бормотавшего невесть что, но не стал язвить и прошёл мимо. До кладбища пролегал неблизкий путь. По иронии судьбы оно расположилось близ лечебницы — места, где дарят жизнь, что не всегда получалось даже у жрецов Янерра, не то что у простых лекарей. Эллей понимал, что дорога через арену куда короче. Всего-то стоило пройти к порту, а после двигаться вдоль берега реки — до моста, затем перейти его. На другом берегу располагались лечебница, гарнизон и кладбище. Он остановился у дома. Дверь открыта настежь, Кеш сидел на пороге и выстругивал палку. Эллей покосился на яблоню. Цветы давно осыпались, завязались крохотные плоды. «Как же яблочка хочется!» — подумал он, но, увы, плоды созреют ещё нескоро, возможно, ему вовсе не удастся полакомиться и придётся покинуть Босттвид. Увы, именно тогда, когда в кои-то веки вдруг потянуло на кисловатые фрукты. Эллей переел их в детстве — как свежих, так и варенья, отсюда равнодушие. Он поймал на себе взгляд Кеша и едва ли не бегом покинул это место. С хозяином ему общаться хотелось меньше всего. Топать на рынок — ещё меньше. Он сунул руку в карман штанов, чтобы какой-нибудь ушлый вор не обокрал его. Толчея была неимоверная. Ходили слухи, что коренные жители Пути торговали своим товаром в этот день. Их одежда стоила дёшево, оттого небогатые горожане стремились скупить льняные рубашки едва ли не мешками. Эллей свободной рукой пробивался сквозь толпу. По чьим-то воплям он понял, что кошелёк незнакомого незадачливого покупателя утащил вор, и сунул руку ещё глубже в карман, чтобы не остаться таким же наивным. — Нет денег — нет товара, — отрезал продавец и отобрал рубаху у обворованного омеги. Эллей ахнул. Палевая хлопковая одежда, по вороту искусно расшитая чёрной и серой нитью, отлично подходила к его берету, а деньги позволяли сделать покупку. — Сколько? — подскочил он. — Два серебряка, — деловитым тоном ответил смуглый торговец. — На скидку не рассчитывай. Эллей знал подобные уловки. Скидку делали только коренным жителям Пути. — Мастеру Мартишу тоже не сделал бы? Я его ученик, — улыбнулся он. — Кому? — Торговец то ли не знал известного менестреля, то ли сделал вид, что имя ему не знакомо, но в любом случае уступать не собирался. Эллей вздохнул и полез за кошельком. — Зайди за прилавок и сними это убожество. Я прикрою ширмой. Эллей взглянул на посеревшую от времени и многочисленных стирок одежду. Он носил её ещё в Ревее. И приехал в ней в Босттвид. «От прошлого и правда пора избавиться!» — решил он, охотно стянул рубашку через голову и стёр пот с груди. — Отвернитесь, пожалуйста, — попросил он. Торговец хмыкнул: — Да что я не видел? При мне даже бельё не стесняются примерять. Ты так боишься за свой нетронутый зад? — Он тихонько засмеялся, когда Эллей вспыхнул. — Да и не люблю я таких белокожих. Светишься весь. — Руки с зажатой в них одеждой опустились. — Не мой запах. Слишком уж… Мускусный, — продолжил торговец, задержав взгляд на сосках. Эллей отвернулся и поспешил одеться. Рубашка оказалась просторной — такой, как любили коренные жители Пути. В плечах она оказалась впору, а вот на груди — широкой. — Пояса к ней не найдётся? — поинтересовался он. — Почему не найдётся? Найдётся всё! Чёрный тканый, с серебристой вышивкой. Как раз под ворот. Можно и без него обходиться, если тебя раздует. Тоже вполне вероятно. Эллей повязал пояс и застыл на месте. Намёки торговца ему не понравились, хотя тот ничего обидного не сказал. — Сколько? — уточнил он. Тот присмотрелся к головному убору. — Нисколько. Почему? Вспомнил я тебя — там, в «У Аризана». Мартиш распекал за то, что в ноты не попал. — Торговец, как выяснилось, всё-таки знал мастера-менестреля, но за враньё извиняться не собирался. — Это частенько бывало — настолько, что я, увы, вас не припомню, — отпарировал Эллей, вышел из-за прилавка и покинул ряды. В просторной одежде ему было не так жарко, но пить по-прежнему хотелось неимоверно. Вода в фонтане журчала, на бортике сидела парочка и, никого не стесняясь среди белого дня, целовалась. Эллей вспомнил, что старую рубашку забыл у торговца. «Ну и ладно!» — решил он и подставил руки под струю воды. Он всегда зарекался пить ледяную воду и выбрасывать одежду. Горло могло разболеться, а голос — сесть. Да и не богатей он. Груз прошлого свалился, точно старая ветошь в угол, с души. И холодная вода показалась удивительно вкусной. Уроки Осву пропали зря. Только Мартиш говорил, что нужно закалять связки. Что его голос потому такой дивный в старости, что горлу не страшны ангины. Однако умер от крупа — от того самого, от которого погибали дети. — Срам-то какой! — Эллей вздрогнул, расплескав остатки воды. — Вы хотя бы при детях постеснялись, бесстыжие! Он обернулся. Обратился к парочке немолодой омега с расплывшимся телом, вокруг которого столпился пяток детей. Ещё один — самый маленький — ёрзал на руках. — В таком случае убери от нас своих детей, иначе за себя не ручаюсь! — гаркнул в ответ русоволосый альфа недоброго вида. Его спутник хрюкнул от смеха и зажал рот. — Я стражу позову! — не унимался многодетный папаша. — Да на здоровье. Только ваши дети не с небес свалились в ваши же руки. — Заострённый подбородок второго из пары, смуглого омеги, дёрнулся. — Подрастут и будут коротать вечера на этом же месте. — Омега потёр крючковатый нос и облизал покрасневшие после страстного поцелуя губы. Эллею понравились беззаботные молодые люди, осадившие ворчуна, бросавшегося на всех и вся без повода. Тот развернулся и побрёл прочь, уводя за собой малышей. — Ты что уставился? Давай, шевели ногами! — обратился альфа к таращившему глаза Эллею. — Гарму, уймись. Он не трогает нас. Зачем тебе его обижать, а? — Омега положил голову на плечо любовника. Тот зарылся носом в тёмные волосы и замер. Эллей подивился тому, как вообще эта пара сошлась. Агрессивный Гарму вспыхивал, будто огонь, за один взгляд в его сторону, его спутник был спокоен, словно речная вода. И как вода гасил пламя. — Мне-то что? Пусть уходит, а не таращится, иначе я за себя не руча… — Гарму не договорил: его любовник впился поцелуем в губы. Снова. Эллей развернулся и пошёл прочь. Он откровенно завидовал чужой страсти, но, несмотря на это, искренне желал паре счастья. «Как у них, интересно? Встречи время от времени, или они давно вместе?» — закралась мысль. Этой паре не было нужды прятаться, вопреки тому, что омега — коренной житель Пути, судя по внешности. Ворота были открыты по случаю дня Великой Торговли. Эллей без труда вышел за город и свернул по дороге, что вела в порт. Он шёл и смотрел в спины рыболовов, которые болтали невесть о чём и несли снасти и вёдра; прислушивался к чужой скучной болтовне. Казалось, кроме величины пойманной рыбы, рыбаков ничто не занимало. Порой раздавался смех и слышались похабные шуточки. У развилки, ведущей к лечебнице, Эллей свернул и продолжил путь в гордом одиночестве. Дорогу избороздили колеи от колёс повозок. То и дело попадались лошадиные лепёшки. Пришлось сойти с небес, в коих частенько витал, на землю и внимательно смотреть под ноги, чтобы не вляпаться во что-нибудь нехорошее. На этот раз в буквальном смысле. Удушливая жара спала, когда Эллей добрался до моста. Небо затянуло тучами. — Гроза будет! — догадался он. За мостом начинался лес, а прямо в нём — лечебница и гарнизон, отгороженные высоченным каменным забором. Можно будет укрыться от дождя, которого Эллей боялся. Боги словно решили поиздеваться. Небо прорезали молнии, громыхнуло с такой силой, что он вздрогнул. И тут же полился дождь. Пришлось припустить со всех ног. Куда там! Небеса будто разверзлись. Эллей успел вымокнуть к тому времени, пока добежал до леса. Даже деревья не спасли от дождя. Пусть тот не лил так сильно, как на пустыре, но струи то и дело затекали за шиворот. Эллей ступал между деревьями и смотрел под ноги. В кои-то веки он обрадовался, что угадал с короткими штанами, по крайней мере, одежда не будет заляпана. Ветки хрустели под ногами, их сучки царапали почти босые ступни. Сандалии не подходили для прогулки по лесу. Эллей поплёлся вдоль забора, пока не вышел к вратам лечебницы. Он слышал, что они распахивались перед тем, кому нужна была помощь лекаря. Красноватый огонёк сиял над кирпичной аркой. Он дотронулся до прутьев решётки. Огонёк мигнул и погас, а ворота, к удивлению, распахнулись. Эллей едва успел отпрянуть, когда железные створки медленно, с натужным скрипом, открылись. — Но… мне не нужна… — прикусил он язык. Нужна помощь или нет, но в лечебнице можно спрятаться от дождя и хоть немного обсохнуть. Дверь двухэтажного здания из белого кирпича отворилась, и на пороге появился, судя по светло-серой мантии, один из жрецов Янерра. — Приветствую, путник, — поздоровался он. — Раз занесло так далеко, то нуждаешься в милости Янерра. — Эллей юркнул под каменный козырёк и встал рядом с ним. — Пройдём внутрь, и мы обсудим то, что тебя беспокоит. Он не стал отказываться от предложения и прошёл за порог. Он был готов потратить ещё несколько монет, даже последних, чтобы отогреться и обсохнуть. Крохотная комнатушка, куда привёл жрец, была обставлена скромной деревянной мебелью. Не сияли ставшие привычными огоньки, зато из маленького слюдяного окна лился мягкий дневной свет. — Так что тебя беспокоит? — Жрец прошёл к стулу и сел. — Я боюсь заболеть после дождя. Нельзя этого допустить, — признался Эллей. — Всего-то? За такое даже плату не возьму. Раздевайся и обсыхай. — Лекарь прошёл к сундуку и достал скромную льняную простыню. — Но дождь пошёл только что, ты же проделал неблизкий путь. Не сходится. — Я на кладбище шёл — проведать старого знакомого, — Эллей опустил голову. Врать он не умел, — а тут дождь… Позвольте переждать, я даже запла… — Раздевайся, — перебил жрец, — не тушуйся. К виду голого тела мне не привыкать. Кого я только не видел! — вздохнул. Эллей охотно принялся раздеваться. Берет он бережно уложил на стул, перо безвольно повисло. Узел пояса ни в какую не хотел поддаваться, пришлось поддеть его ногтями. И это мало помогло. «Зубами бы!» — догадался Эллей, но попросить было некого. — Возьмите, — лекарь протянул деревянную палочку, тоненькую. — Подденьте. Так скорее развяжется. Эллей охотно принял совет — и пояс упал на пол. Он стянул через голову рубаху и повесил на спинку стула. Со штанами расставаться не хотелось. Те неприятно облепили ноги, и он поколебался. Просить выйти жреца не решился. «В конце концов, что здесь такого? Служители Янерра и не такое видали!» — мысленно повторил услышанное и взялся за завязку. — Можете набросить простыню и отвернуться, если так стесняетесь, — произнёс жрец. Эллей так и поступил. Одной рукой пришлось придержать края простыни у шеи, другой — повозиться с обувью, штанами и нижним бельём. В конце концов, всю одежду развесил на стульях и уселся на деревянную кушетку. Жрец пристально посмотрел на него и покачал головой. — Кажется, я понял, почему вам нельзя болеть, — произнёс он и, не дав подумать, добавил: — Никуда не уходите. Лекарства вам ни к чему, но от брусничного настоя с мёдом не будет никакого вреда. — Он резво понёсся к двери. Эллей нахмурился и посмотрел на перо, уныло висевшее, но не пушистое, как раньше. Подобные головные уборы носили только менестрели, он это знал, более того, любил до безумия свой берет. — Главное, чтобы не пришлось искать новое, — пробормотал он. За подобные страусиные перья торговцы брали немалые деньги. Грустно не было. Беспокойство отступило. Веки отяжелели, потянуло в сон. Эллей расслабился и улёгся на кушетку, сколоченную из деревянных досок. Дождь барабанил по крыше, и он не заметил, как задремал, в неге, тепле и сухости — в камине потрескивали дрова. Огонь заметно оживил мрачно-серую каменную обстановку. Поход к мастеру Мартишу отложился на неопределённое время.