Моё любимое время

Уже остывший и переставший баловать травянистым ароматом чай медленно остывал в фарфоровой чашке с гжельским узором. На крыльце огромного, но находящемся уже не в лучшем состоянии дома стояла белокурая дева. Шёлковые пряди её волос подчинялись ветру и чуть приподнимались от каждого порыва. Выразительные глаза высматривали что-то вдали, но, чем дольше это происходило, тем больше горечи можно было заметить в них. Руки, что казались очень нежными и ласковыми, сильно сжимали рукоять кухонного ножа, словно на самом деле были готовы задушить в считанные минуты. Картина выглядела контрастной: прелестная Наташа, от которой веяло лишь прекрасными подсолнухами и чаем, державшая уже чуть заржавевшее от частого использования холодное оружие. В очертаниях багрового заката и темного леса она надеялась увидеть фиалковый взгляд, коим всегда одаривал её родной старший брат. Она ждала его, как первого урожая, каждый вечер стоя на чуть сломаном крыльце также не прикасаясь к горячему напитку, что вечно остывал и оставался забытым до следующего утра. —Беларусь,…–Чуть шипящий акцент, слегка выводящий из себя названную леди. У неё никогда не было друзей, кроме заботливой сестры и прекрасного братика. Зачем ей кто-то ещё? Никто ей не нужен. —Я знаю, вы сильно опечалены, но позвольте мне хоть на какой-то дешевый миг оказаться рядом с вами наедине.–Голос был несколько увереннее, чем обычно. По крайней мере те противные заикание и дрожь в заменились на что-то толковое и понятное. Беларусь сухо кивнула, не отводя взгляда от розовевшего неба. Она редко задумывалась о чем-то, кроме брата, но именно в этот миг мысли были заполнены лишь прекрасными пейзажами и рядом стоящим каштановолосым юношей. —Вы когда-нибудь о чём-то мечтали? —Голос звучал чуть выше из-за вопросительной интонации. Это напорство на реальный диалог заставило девушку повернуться и посмотреть в зеленые глаза обычным, но леденящим душу взглядом. Чаще всего после этого люди стремились отворачиваться, но не Торис, который сам всматривался в синеву полюбившихся его сердцу глаз, будто пытался насытиться ими. —Для тебя это не имеет значения. Можешь прекратить говорить так, будто мы в Викторианской эпохе.—Парень улыбнулся. Неподдельно, как он обычно смотрел на Россию, а по-настоящему искренне. —Вы бы хотели, чтобы кто-то её исполнил? —Беларусь скривилась от обращения, даже после её собственной просьбы. Она в последний раз глянула на кровавого цвета солнце, потом резко развернулась, собираясь уйти по-английски, но путь ей преградил литовец. —Наташа, ты прекрасно знаешь о моих чувствах! Пожалуйста, не стоит играть и разбрасываться ими. Прошу, только ты можешь исполнить мою крохотную, но заветную мечту…—Литва отошёл с прохода, чтобы Наташа могла оставить его общество, но девушка, сама в тот момент не понимавшая почему, продолжала стоять рядом и слушать. —…Я лишь очень прошу тебя ответить положительно на моё приглашение на чайный вечер, Беларусь.—Парень опустил голову, а в голосе вновь стали заметны дрожь да заикание. Наташа, будто забывшая обо всём на свете, кивнула в знак согласия. В душе её что-то заставило это сделать, несмотря на внутреннюю войну эмоций и желаний, которые пытались оставить Наташу с братом, но тщетно. В Большой Зал уже начали приходить первые студенты, недоверчивым взглядом оценивая троицу и держась, как возможно, поодаль. Эльфы уже справились с накрыванием столов и принялись за другую работу. Когда те проходили мимо стран, каждый, как на подбор, не ограничивал себя удовольствием показать нахалу-альбиносу язык и мигом умчаться с тихим смешком. Гилберт только фыркал и иногда усмехался, когда домовики боязливо отбегали от него. Это вовсе не раздражало немца, наоборот, даже пробуждало в нём чувство опасного завоевателя, коим он когда-то являлся и очень гордился. Гилберт вновь по-своевски завёл руки за голову, случайно толкнув локтем поляка. —Курва…—Тихо прошипел тот и хотел уже толкнуть пепельноволосого в бок, как человек с некой ноткой издевки в голосе заставил обратить на себя внимание. —Вот и наши иностранные маглорожденные новенькие.—Девчонка с темным каре обвивала прядь волос вокруг своего пальца, ехидно поглядывая на рядом стоящего блондина. Тот, в свою очередь, толкнул её в бок и изобразил на лице добродушную улыбку. Только, вот, у него не получилось, на лице был скорее вызов, нежеле добродушие. —Пэнси, ну к чему такая грубость? —Блондин мельком глянул на Феликса, что тот, в свою очередь, никак не воспринял, а вот Наташа и Гилберт заметно напряглись. Белоруска оценивала взглядом всю стоящую перед ними шайку слизеринцев. Она подметила, что единственный в ней блондин напоминал Артура с его аристократичной манерой, от чего Наташа поморщилась и опустила голову. —Ты, верно, главарь вашей недокоманды? —Парень обращался к Феликсу, который сначала чуть выпрямился и прикрыл глаза от такого «чина», словно возвышая себя над остальными странами, что даже не заметил протягивующуюся ладонь блондина для рукопожатия.—Я Малфой. Драко Малфой.—Феликс замешкался, но уже протянул руку для ответа, как был одёрнут звонким голосом немца. —Да пошёл ты на…—Рука Малфоя опустилась, а на лице красовалось явное недовольство. Гилберт встал из-за стола и сам подошёл к аристократу. —Во-первых, с какого это хера Польская Морда стала тут главной? —Наташа уткнулась лбом в собственную ладонь от нереального стыда за Байльшмидта. Ей просто хотелось закричать: «Кто все эти иностранцы? Я их не знаю!», а потом провалиться сквозь землю. На всю эту потасовку с большим интересом смотрели студенты, перешептываясь между собой. —Во-вторых, катись отсюда со своей ебанутой шайкой, блондин.—Гилберт подошёл к Драко и потрепал того по голове. Он был чуть выше и победно смотрел на Малфоя сверху вниз. Пэнси разрывало от гнева, что было очень заметно по покрасневшему лицу и сжатым кулакам. Её карие глаза будто намеривались прожечь дыру в голове Байльшмидта, как немец сам лукаво взглянул на девушку и подмигнул, чем вызвал короткий смешок у Малфоя. Рука слизеринца скользнула под мантию, доставая из кармана волшебную палочку и направляя прямо в горло немца. —Я бы проучил тебя прямо сейчас, но это будет неправильно.—Слизеринец ухмыльнулся и опустил палочку.—Я вызываю тебя на дуэль, Байльшмидт.—Последнее слово он произнёс с особой неприязню и нахально, но мягко толкнул пепельноволосого в плечо. В красных глазах блестел огонёк азарта, и Гилберт, чуть поправив чёлку, протянул руку. —По рукам, аристократишка.—Улыбка не сходила с мины немца от воспоминаний о кузене-Австрии, который обладал этой запоминавшейся кличкой и вечно злился от её употребления. На месте Малфоя Гилберт представил Родериха, противно ухмыляющегося, но тут же улыбка исчезла. Нет, это лицо принадлежит не ему, совсем. Эта перемена не скрылась от взора слизеринца. —Твой страх не укроется от меня, немец. Дуэль состоится в пятницу после уроков.—Малфой сцепил ладонь Гилберта в неприятном для обеих сторон рукопожатии. Пруссия уже хотел было отпустить руку, но ладонь слизеринца всё не расцеплялась, а серые глаза воззарились на лицо немца, чуть поблескивая лукавством. —Если не испугался.—С этими словами Малфой одёрнул руку и поспешил удалиться, подавая пример своей компании. Пэнси ещё раз уставилась на альбиноса и фыркнула, задрав нос в аристократичной манере слизеринца. На этот раз Гилберт не стал провожать их неприличным жестом и просто занял место за столом рядом с поляком, победоносно, как будто он уже одержал верх в дуэли, закинул руки за голову. Он лукаво взглянул на что-то нервно теребящего в руках Феликса, как бы ожидая слов похвалы или благодарства. Наташа заметила это и уже было намеревалась что-то сказать, но, понимая, что совсем не знает как реагировать толкнула задумавшегося Польшу, который явно разбирался чуть больше в подобном. Внутри тогда было чувство некой беспомощности, ибо совсем не понимая многих вещей этого мира, она не может делать собственные выводы, как в времена Киевской Руси, когда была совсем малышкой. В то время можно было всё доверить старшим и абсолютно ничего не решать самой. Только, вот, здесь не было старших. Единственный, кто в чём-то разбирается был Феликс, который, казалось, с самого рождения не сказал ничего умного. Такая себе авантюра—полностью довериться его словам и вообще как-либо полагаться на этого наглого поляка. Наташа уткнула лицо в ладони, опираясь локтями об стол, чтобы никто не видел её глаз, в которых полыхала искра беспомощности. Нет, всё-таки, это просто отвратительное чувство. Феликс уставил взгляд на восхвалявшего самого себя (впрочем, как обычно) Гилберта. Пепельноволосый улыбнулся и кивнул, призывая поляка сказать хоть что-нибудь, а не буравить того изумрудными глазами. Польша скривился от довольного и улыбающегося во весь рот Гилберта. —Ты, типо, тотально… Дурачок.—Феликса начало по-настоящему трясти. Казалось, его удерживала очень тонкая нить, чтобы не покрыть немца трёхэтажным матом или, вообще, кинуться на того с кулаками.—Ты, типо, ваще не врубаешься в какую пизду ты нас завёл?! —Польша был на грани срыва, но держался, теребя себя за волосы.—Мы в дерьме.—Заключил Феликс, подпирая голову рукой и пристально глядя на немца. —Значит, ты, лях, имеешь ввиду, что я опять во всём виноват? —Гилберт вёл себя спокойно. Он явно был очень зол.—Как это на тебя похоже.—Руки альбиноса схватили форму поляка, и немец притянул Феликса к себе, чуть приподнимая и отрывая от скамьи. Польша задёргался, пытаясь высвободиться, и Гилберту пришлось снова встать на пол и выйти из-за стола. Кровь резко прильнула к глазам, а зрачки уменьшились от чувства адреналина и одновременного страха. Феликс дёргался и бил немца по рукам, не замечая испуганные взгляды однокурсников. Гилберт чуть смутился увидев, как смотрят на них другие студенты. Этого хватило Феликсу, чтобы вцепиться зубами в запястие. За этим последовал вскрик, и поляк уже лежал на полу, чувствуя металлический вкус крови на языке. Красные струйки растекались по всей руке Гилберта и капали на пол. Немцем так не владела ярость уже с 1939. Он взял лежащую на столе вилку и замахнулся для удара, как резко был остановлен стальной хваткой. Он обернулся и встретился со взглядом синих глаз, горящих от гнева. Рука Беларуси крепко держала окровавленное запястье Гилберта, а из ладони, громким звоном ударившись об пол, упала серебряная вилка. —Прекрати.—Голос девушки был холоден и заставлял мурашки проходится по спине немца. Дрожь в теле от адреналина и лютой ярости пропала, а взамен пришла дикая боль от укушенной руки. Гилберт одёрнул руку из хватки и, прикрыв ладонью рану, тихо застонал от неприятных ощущений. Ученики принялись шептаться и показывать пальцем на троицу. К этому моменту практически весь зал был заполнен студентами. Феликс еле поднялся на ноги и тупо улыбался, наблюдая за страдающим Гилбертом. В груди всё возвышалось чувство победы, а от гордости просто распирало. —Мистер Лукашевич.—Донёсся холодный женский голос прямо за спиной поляка.