Песня, что цепляет одной строчкой

      Канун Нового года. Снег засыпает улицы. Люди бегают по магазинам в поисках подарков для друзей и близких. Холодно. Я смотрю на людей вокруг и невольно начинаю завидовать им, ведь в моей семье любой праздник — оправданное пьянство («Ну так праздник же! Надо выпить!» — каждый раз говорит отчим, затариваясь алкашкой). Из-за этого не люблю праздники. Слишком уж они лицемерны. Вся эта суета с подарками для родственников, которых видишь только в праздники, готовка огромного количества еды, которая не доедается и выкидывается, съезд в определённый день всех знакомых и шумные гулянки. «Повод всегда найдётся, было бы желание!» — слова всё того же отчима, у которого желание было всегда, а поводы придумывались на ходу.       Во дворе курить холодно, поэтому захожу в ближайший открытый подъезд и поднимаюсь на третий этаж, чтобы мимо не маячили люди. Батареи тут что надо, поэтому вскоре куртку приходится расстегнуть. Усаживаюсь поудобнее, растянувшись посреди лестницы на всей длине ступеньки. С этой позиции отлично просматривается двор и половина площадки перед подъездом. Бабки на скамейках сидят даже зимой, завернувшись как старый кочан капусты в несколько платков. Их стойкость поражает и пугает.       Дорогу быстрым широким шагом пересекает щуплая фигура в грязной чёрной парке. Капюшон натянут на голову, рука придерживает воротник куртки на уровне носа. Наверно, видны одни глаза. Он быстро проходит часть улицы, которая мне видна. Секунды десять, и в подъезде раздаётся пиликанье домофона, со скрипом открывается дверь. Тихие шаги — он поднимается по лестнице? С каждым пролётом шаги становились всё тяжелее, пока совсем не затихли где-то между вторым и третьим этажами.       Я тихо поднимаюсь и перевешиваюсь через перила, просматривая лестницу. На нижней ступеньке сидел парень. Хотя нет… Он скорее стоял на ней на коленях, согнувшись пополам, пальцы вцепились в перила.       — Чё это с тобой? — своим гопарским тоном спросил я, усмехаясь. — Неужто дыхалка совсем ни к чёрту?       Парень вздрогнул и поднял голову, смотря как забитый зверёк. Бледное лицо было чуть ли не серым, губа снова разбита, левая бровь рассечена, от которой тонкой полоской тянулась уже подсохшая кровь. Я не сразу вернул себе контроль, на несколько секунд утонув в металлических глазах. Похоже, ему досталось сильнее обычного…       — Кто это тебя так разукрасил? — я продолжаю играть роль гопника, хотя что-то всё-таки не так… Что-то изменилось…       Игнорируя, мои вопросы, парень стискивает зубы и продолжает подъём. Видно, что это стоит ему каких-то нечеловеческих усилий, и мне становится жаль его. Я мгновенно одёргиваю себя. С чего бы это мне жалеть этого терпилу? Что это ещё за херня? Пальцы впиваются в перила.       Парень же преодолел-таки пролёт второго этажа и поднимался дальше, приближаясь к лестнице, на которой стоял я.       — Если тебя так сильно отделали, почему же просто не поднимешься на лифте? — снова спрашиваю я. И снова никакого ответа.       Он спотыкается и падает на ступеньку. Наверное, больно — я неосознанно морщусь. Он не доходит до пролёта несколько ступенек и садится, сплюнув кровавую слюну, зажимает губами сигарету. Его зажигалка отказывается работать, поэтому я решил сжалиться над ним и поделиться огнём. Он поднимает голову, чтобы мне было удобнее, и я поджигаю конец сиги. Его глаза пугающе мутные — будто он с минуты на минуту мог грохнуться в обморок. Лицо ужасно худое.       — Я ненавижу маленькие замкнутые пространства вроде лифтов, — тихо говорит он, одновременно выпуская дым. Он был похож на воскресший труп, который вот-вот должен был снова вернуться в мир мёртвых. Озвучиваю эту мысль, тоже закурив.       — Всё очень плохо? — спрашивает он, вяло усмехаясь. Я киваю. — Весело…       — Эй, слушай, — его состояние начинало напрягать. Как бы он тут не помер. — Может, тебе лучше скорую вызвать?       — Всё со мной нормально, — он цепляется за перила и поднимает остальное тело, собираясь продолжить своё восхождение. — Просто нужно…       Он не договаривает, снова спотыкаясь. Я вовремя успел его поймать. Делать было нечего, пришлось его тащить. Пятый этаж, сотая квартира. Он был настолько истощён, что я без труда дотащил его. Где-то на четвёртом он почти отрубился, но всё-таки остался в этом мире.       Дома никого не было. Совесть не позволила мне оставить его одного, поэтому пришлось кое-как обработать раны и синяки, коих оказалось до хрена. Обматывая бинтом разбитую ладонь, я всё думал: «А какого, собственно, чёрта я делаю? Почему просто не ушёл домой?». Ответы я так и не нашёл.