***
Следующие дня два Наполеон старательно избегал любой возможности остаться с Ильей наедине, даже несмотря на дружеское (читай «если провалишь, будешь платить сам») напоминание об оставшихся двух неделях до финала пари, и старался стать меньше под пристальными и, о, боги, оценивающими взглядами русского. Соло бы ни за что не признался, но Курякин ко всему прочему пробуждал в нем тревогу, страх и ощущение, что жертва теперь он. А что Илья? Он пялился на друга, был еще более немногословен, задумчив и рад этой передышке. Подобных взглядов досталось не только американцу, но и Габи. В общем, подобное поведение русского агента наводило на друзей тихий ужас. На исходе третьего дня душа самбиста-шахматиста не выдержала, и он грубо прервал ленивый спор немки и Наполеона суровым хлопком двери, если они могут быть таковыми, и «надо поговорить». - Не могла бы ты нас оставить? – Илья смотрел на Соло будто желал прожечь в нем внушительных размеров дыру. - С удовольствием, - хихикнула девушка, вставая и хватая бутылку. - Не могла бы ты остаться? – подражая русскому, Наполеон не смотрел на Габи, пытаясь прочитать в голубых глазах свою судьбу на ближайшие десять минут. - Ни за что! - Как это работает? Почему у него получается? – Соло всем своим видом показывал, что она предатель и дезертир, и это ранит его в самое сердце. – Бутылку оставь. - Потому что он, красив и похож на щеночка? – пожала плечиком девушка и, фыркнув, поставила бутылку на место. - 1:1, - развел руками американец, чувствуя, что затея с оттягиванием своей казни дала немного другой результат. - Что? – Илья смотрел то на Габи, то на Соло решая не ослышался ли он. - Что? – немка невинно хлопнула пушистыми ресницами. - Что? – включил режим «счастливый дурачок» американец, терять уже нечего. Илья поджал губы, что не сулило ничего хорошего, и Габи благоразумно ретировалась, оставив коллегу на растерзание русскому медведю. Мужчина тяжело опустился в кресло, заботливо согретое девушкой, уперся локтями в колени, а лбом сложенные в замок руки. Молчание затягивалось. - Что происходит? – Курякин говорил тихо, но другого и не требовалось, тон его голоса пробирал до костей. - О, ну если ты не заметил, мы с Габи вели милую беседу, и ты нас грубо прервал, выставив ее за дверь, а теперь сидишь в кресле в моем номере. Мне продолжать? - Что, leshiy tebya deri, происходит? Ты третий день меня избегаешь vsemi pravdami i nepravdami. Илья перескакивал на русский, а Соло пытался решить насколько это плохой прогностический признак, давя набирающие силу панические нотки. - Думаю, даже ты мог бы догадаться, что я не имею ни малейшего желания поднимать эту тему, - нахально улыбнулся Наполеон, думая станет ли Сандерс раскошеливаться на деревянный ящик из красного дерева. И вновь молчание. Блондин постукивал пальцем по тылу кисти, а потом положил на руки подбородок и внимательно уставился на собеседника, от чего тот поежился. - Какого хрена, ковбой, последние пару месяцев ты ведешь себя как последний мудозвонище? - Курякин окончательно перешел на русский, а глубокие познания Наполеона не позволяли точно определить значение последнего слова, но американец догадывался, что его не солнечным лучиком назвали. – Про последние несколько дней я вообще молчу. - Прости, что? - Ты прекрасно понял, о чем я, Наполеон. Илья прав, он действительно понял (сложно не понять, когда Габи призналась, что рассказала все, за небольшим исключением вроде пари) и перебирал в голове всевозможные варианты выхода из сложившейся ситуации. Если Соло заявит, что это лишь больная фантазия Курякина, то останется наедине со своими демонами без права претендовать на его омут, поэтому американец искал варианты безболезненного признания и ничего лучше как «думаю, что я к тебе в некотором роде не безразличен» придумать не мог, что он и озвучил выдержав напряженную театральную паузу. Секунды казались минутами, минуты – вечностью, как это обычно красиво описывают в книгах, но на деле не так привлекательно. Тишина кажется густой, тиканье часов ее нарушающее – раздражающим, у тебя нет слов, а этот увалень кэгэбэшник молчит, что вселяет неподдельный ужас. Наполеон ждал ругательств, вспышки ярости, но русский все сидел и смотрел куда-то сквозь него, затем внезапно встал и ушел, громко хлопнув дверью и так и не проронив ни слова в ответ. Вот и все, думал американец, сейчас его главная проблема соберет чемодан, уедет за железный занавес, и их замечательное трио превратится в печальный дуэт. Бутылка, оставленная Габи, была как никогда кстати. Нетрудно догадаться чем занимался Илья в то время, когда Соло заливал в себя «успокоительный анальгетик». Первым пострадал новенький комод, только этим утром поставленный, тумбочка приказала долго жить и забрала с собой безвкусно расписанную вазу, кресло оказалось достаточно тяжелым, чтобы сложить ножки у стола, даже кровать не выдержала неистового напора лучшего агента Союзной Республики. Номер превратился в руины, но пальцы все еще мелко подрагивали. Черт бы побрал этот загнивающий Запад! Слова Теллер не были злой шуткой, дружбе конец, пора прикрывать тылы. К тому же это странное желание КГБ обладать Наполеоном Соло любыми, «я подчеркиваю, ЛЮБЫМИ» способами, «если надо, соблазните его» (после этих слов Илья не выдержал, вместе с ним не выдержал и комод) никакого доверия не внушало. И вот, пожалуйста, даже соблазнять не надо, все готово, только позови. Мужчину такой расклад не радовал, всю оставшуюся ночь он мерил шагами комнату, пинал куски мебели и пытался разобраться в сложном клубке противоречий, предрассудков, чувств и долга. Утром под жалобный звон спрятавшегося будильника решение было принято и Курякин посчитал своим долгом сообщить его немедля.***
Скрестив руки на груди Курякин ждал, когда же его товарищ усядется и, зажмурив один глаз, сфокусируется на нем. Он старался не обращать внимания на лежащую рядом с мужчиной девушку, сжимающую в руке недопитую бутылку, и дышать как можно меньше, потому что перегаром от парочки несло изрядно. - *непередаваемый набор звуков, который на интуитивном уровне угадывался как «Илья»*? Ты пршел скть, чт прнмаешь мои чва? Ес нет, хди, - Соло потребовалось недюжинное самообладание, чтобы складывать слова в сложные предложения и ворочать языком, комната не желала стоять на месте, а вторгнувшийся человек никак не желал приобретать четкость. - Примерно это и пришел сказать, но сначала ты проспишься, а потом уж и поговорим, - блондин покачал головой, прийти сюда – плохая идея. - Прворти, - Наполеон резко подался вперед и сразу же пожалел об этом, спуская вторую ногу на пол и хватаясь одной рукой за голову, а второй ища опору. - Я сказал «ладно», - раздраженно повторил мужчина. – Спи, p’yan’. Иль еще раз посмотрел на покачивающегося смотрящего в пол американца, думая, что все-таки сошел с ума, и пошел на выход, поднимая по пути валяющийся пиджак и вешая на стул.