***
Броку Рамлоу всегда казалось, что он нашел свою истинную пару, своего соулмейта (хоть и не верил во весь этот бред, смотря на родителей) в Джеке Роллинзе. Этот парень был выше головы на две точно, шире в плечах и вообще, полностью подходил под своего зверя, что в первой, что в животной форме являясь тем еще медведем. Джек был таким, как надо. В меру молчалив и до безобразия предан Броку, как пес. Все существо Рамлоу кричало, буквально вопило о том, что так, как с Джеком, может быть только с истинной парой, потому что с кем еще будет так легко разговаривать вообще обо всем на свете и ни о чем одновременно? С кем еще можно завалиться в гараже, включив любой матч по телику и сидеть, почти не обращая внимания на игру и просто пить пиво, прислонившись друг к другу плечами и молчать часами, общаясь без слов, лишь взглядом. Хотя, как может быть иначе, когда вы вместе еще на горшках соседних сидели и под стол пешком вместе в детском саду ходили? Разве могут они не принадлежать друг другу? Джек мог часами молчать, смотря, как Брок возится с мотоциклом, молча протягивая ему холодное пиво, когда становилось понятно, что Рамлоу настолько заебан ремонтом, что скоро просто выкинет несчастный мотоцикл, отборно матерясь, как немолодой дальнобойщик, сверкая совсем звериными желтыми глазами, скалясь, видя недоумение прохожих, умудряясь подцепить кого-то, потому что Джек сомневается, мнется, прося дождаться опоясывающего руку имени и при этом ужасно психует, срываясь на гортанное рычание, почувствовав на Броке чужой запах. Не повезло. Не случилось. Броку, уже переступившему порог возраста появления метки резко обожгло руку, выжигая кожу, расплавляя её, выписывая на запястье, словно раскаленным над огнем скальпелем имя соулмейта. Соулмейтов. И на запястье не появилось родного «Джек Роллинз». Как и на запястье Роллинза не появилось «Брок Рамлоу» На коже горели, наливаясь бордовой темной кровью совершенно чужие имена. Джеймс Бьюкенен Барнс. Стивен Грант Роджерс Повезло, что теперь эти метки ни к чему не обязывают. Не убивают, как прежде, давая право выбора, но намекая, что где-то в этом мире есть «тот самый», идеальный человек, дополняющий во всем.***
Бросить школу в семнадцать, послав весь мир в такие далекие и неописуемые приличным словом дебри, взять с собой небольшой походный рюкзак и Роллинза, бросая родные края? Да раз плюнуть. Для Брока Рамлоу уж точно. Рамлоу не боится бросить все, перечеркнуть прошлое, вырезая из своей жизни и истинных, словно хирургическим скальпелем удаляя опухоль, и все, что не было связано с Джеком и личными стремлениями. Джек тогда ничего не говорит, абсолютно. Молча берет свой рюкзак, на прощание целуя маленькую сестренку в пухлую румяную щеку и уходит с Броком, наплевав, куда тащит его этот желтоглазый бес, даже, если к дьяволу в руки, даже, если в армию и на войну. Джеку плевать, потому что верит. Позже Рамлоу сам перетягивает кисть эластичным бинтом, сплевывая под ноги и матеря суку судьбу за очередное подложенное дерьмо в виде малолеток, являющихся истинными. Джек тогда молча протягивает пачку сигарет, так же ни говоря ничего, зная — поймет и так, всегда понимал и Брок понял, прочитал по глазам Роллинза все, усмехнулся как-то совсем уж криво, по-броковски, так, как умеет только он, сидя в грузовике, везущем их и еще две дюжины солдат на войну. Они тогда выжили, цепляясь за жизни, потому что умирать не хотелось, потому что еще не распробовали вкус жизни, не насытились всеми красками безумия, существующего в этом мире. Брок с простреленным плечом умудрился вытащить на себе еще двоих солдат, таких же не готовых салаг, каким был сам. Джек тогда отделывается сломанной рукой и сотрясением, но они живы и даже смогли справиться со своей главной задачей — выжить, не потеряв друг друга в этом бедствии и хаосе. Зверь внутри тогда приятно рычит, скалится, наслаждаясь силой и возможностью упиваться кровью, вспоминая, как это было раньше, заставляя Брока вестись на инстинкты, подавляя в Рамлоу человека.***
К семнадцати годам Барнс совершенно не меняется. Он по прежнему наблюдает, как парни выстраиваются в очередь, в слепой надежде победить Наташу в спарринге и пойти на свидание с этой русской, прослывшей лучшим курсантом потока. Барнс побеждал её не раз и не два, но на свидание звать не стал, вместо этого заставляя девушку каждый раз мять ему затекшие, после долгих тренировок, плечи, наблюдая за завистливыми взглядами остальных. — Военная академия общей направленности готовит лучших бойцов. Не посрамите имя своих учителей, курсанты, — можно услышать от преподавателей чаще, чем похвалу. Заученная, вбитая в черепную коробку фраза служит и похвалой и наказанием одновременно. А еще здесь учат убивать даже зверей, заставляя почти мгновенно перетекать в животную форму, готовясь отражать атаки или же нападать самим. В школах учат контролировать своих зверей, душить их тугими ошейниками и короткими поводками. В армии учат использовать свои силы, как оружие. ГИДРА появляется в один из дней открытых дверей, набирает лучших курсантов, кроме, разве что Наташи и, подписав контракты, увозит их подальше для «дальнейшего обучения и работы». Баки в числе этой дюжины курсантов и несказанно рад своей удаче.***
В Канаде не так плохо, как думалось Роджерсу первоначально. Хотя первые годы без Баки были такими же ужасными, как до знакомства с ним. Не было человека, которому можно было бы позвонить среди ночи и болтать-болтать-болтать и так до самого утра, потом мучаясь с сонливостью на уроках. Но он писал ему письма, исправно отправляя их раз в три дня, звонил почти каждый вечер и периодически вытаскивал друга в скайп, просто чтобы увидеть, что все еще живой и такой же родной, возмужавший и ставший от этого только красивее. Стив не стал крупнее после пубертатного периода, словно гормонам было плевать, что парень должен был стать хоть на дюйм выше среднестатистической девушки и не обладать столь тонкой фигурой. К семнадцати годам Роджерс так и не знал, каков его зверь — хищник или же нет? Скорее всего, думалось Роджерсу, что нет. Он помнил Баки, сильного, смелого и не мог сказать, что тоже является таким. Просто язык не поворачивался. Зато у Стива появился друг — Эрскин. Этот странноватого вида профессор одного из университетов умел расположить к себе, много говорил, рассказывая Роджерсу что-то, активно жестикулируя и мало помалу, изучая блондина, сделал свое предложение, давая Стиву шанс помочь всем, кто в этом так остро нуждался. Роджерс не мог отказать.***
Роджерсу двадцать, когда он, вернувшись в Америку в компании Эрскина становится суперчеловеком, суперсолдатом. Роджерсу двадцать, когда «Джеймс Бьюкенен Барнс» на его запястье выцветает, истончается, почти что полностью исчезая с кисти руки Стива. Роджерс тогда рычит. Громко, стараясь не задохнуться от нахлынувшей боли, не сдерживает рокочущее рычание, зарождающееся где-то в груди, эхом разносящееся по помещению. Блондин бьет кулаком в стену, не обращает внимания на проткнувшие ладонь острые когти, кричит на грани безумия, вытирая предательские слезы и не понимает, за что. Роджерс что-то неразборчивое повторял вновь и вновь и его голос вибрировал так, что рядом стоящий Эрскин мог почувствовать его отголоски в своей собственной груди, хоть слова и были сказаны тихо. Тяжелое дыхание с шумом вырывалось из приоткрытого рта, а Роджерс только и мог, что удерживать внутри не своего зверя, а монстра, изменившегося, как и сам Стив, после сыворотки. «Джеймс Бьюкенен Барнс» на запястье едва можно было рассмотреть и то при большом желании, всматриваясь в белые тонкие полоски нити, складывающиеся в имя некогда живого Баки Барнса, идеальной пары для Стивена Гранта Роджерса. Чудовище внутри царапает когтями горло, бьется о грудную клетку, силясь превратить ребра в мелкую крошку, сжимает сердце удушливыми путами и дает понять — не уберег, потерял навсегда. Не смог спасти, защитить. Бросил одного, зная что Баки — тот самый. Эрскин тогда совсем по-отечески обнимает за плечи, успокаивает, как может, за что Стив ему чертовски благодарен.***
Броку уже стукнуло двадцать восемь, когда метка вновь напомнила о себе, но на этот раз она не горела, не расплавляла кожу, вместе с мясом и костями, на этот раз на кожу, казалось, без остановки льют жидкий азот, замораживая кисть, в очередной раз напоминая Броку, что связан. Что хер куда убежишь или спрячешься. «Джеймс Бьюкенен Барнс» перестает существовать в этот день и хищник внутри рычит, скалится, вгрызаясь острыми клыками в легкие, выбивая из них весь кислород. Рука дрожит, и Брок впервые промахивается на той войне.***
Работа в ЩИТе не самое дерьмовое, что можно пережить. Достаточно знать свою задачу, уметь убивать без вопросов, просто потому что приказано, не спрашивать ни о чем, просто продолжать быть солдатом, хорошо пристреленной винтовкой в руках этого доисторического циклопа Фьюри. Брок умеет не спрашивать, когда ему приказывают пристрелить, казалось бы, невинного ребенка, умеет закрывать глаза, когда очередная миссия по «подчищению хвостов» за ЩИТом идет по одному месту, просто потому что годы в армии закаляют, выжигают внутри остатки человечности мертвым огнем войны. После ЩИТа в жизни появляется ГИДРА. Броку тогда едва исполняется тридцать шесть, но он, как один из лучших агентов, получает неплохой послужной список, буквально зубами выгрызает себе репутацию отбитого мудака и больше не хочет видеть, как уставы, соблюдаемые Броком нарушают все, абсолютно. Просто потому что платят. Просто потому что нет чести. Рамлоу плевать на слова толстенького гидровца с поросячьими глазками, спрятанными за кругляшками очков. Брок не верит во всю эту чертову идеологию, но он хочет порядка, потому что так необходимо, а ЩИТ не понимает, что без боли порядка не достичь, но это понимает ГИДРА, позволяя реализовать свои амбиции и неплохо подзаработать на том, что Брок умеет лучше всего — убивая. Роллинз тогда идет следом, подписывает все документы хотя знает — назад только трупом.