***
Последние посланники Аполлона скрывались за городом, уступая место детям Арстии, что белым цветом вспыхнули на небе. Темно-серые тучи не позволяют луне пролить серебряный свет на холодную землю, из-за чего и без того темные краски этого мира тускнеют. Можно молвить, что боги Олимпа не нужны людям, они лишь все портят, создают проблемы, однако это совсем не так. Стоит лишь поднять взор, как увидишь творение Олимпа, тех, кто смотрит свысока, прожигая взглядом людские тела. Столь прекрасный вид не оставит равнодушным даже самого бесчувственного человека, ведь это — дар. Яркие краски, что ложатся на небо, рисуют необычные картины, которые человек может увидеть лишь раз, ведь, даже если сильно захотеть и постараться, лучи не станут такими, как в прошлый раз. Закат твердит о том, что даже конец может быть красивым. Закрывая глаза, можно услышать отрывки фраз, что были принесены из далеких краев, ветер решил подхватить отрывки фраз, дабы другие люди сумели услышать их. — Разве ты не должен быть в лазарете? — очередная фраза, что была сорвана с людских уст и принесена в лагерь. Голос, который молвил эту самую фразу, был нежен и прекрасен, он ласкал слух, наверняка этот голос принадлежит хорошему человеку, ведь с уст плохих людей не может слетать столь дивный звук. — Эллиот, я к тебе обращаюсь. — На этот раз дивный голос был совсем рядом, словно откроешь глаза и увидишь уста, которые молвили эти слова. — Чейз? Порой бывают такие моменты, когда прошлое накрывает с неимоверной силой, так что легкие наполняются жидким пламенем, а сердце пытается выпрыгнуть из грудной клетки, только бы не чувствовать те эмоции, которые были пережиты некоторое время назад. Однако таких моментов не избежать, ведь человек не властен над ними, можно лишь отсрочить столь ужасный и пугающий момент... — Нет, блин, книжка на ножках. — Серые очи девы скользят по горизонту, при этом на алых устах появляется лучезарная улыбка, от которой на душе становится теплее. — Уилл бегает по лагерю с криком «Где этот сын Афродиты?!» Резкая вспышка, и Эванс не в силах издать даже писк, которые издают крысы, когда бегут прочь. Он лишь глядит на алый закат, а уста безмолвно произносят: «Стой!» Ему хочется кричать, но голосовые связки объяты тугими узлами, от которых сложно дышать. Он хочет открыть свои очи, но перед глазами лишь один образ. — Закат — это доказательство того, что конец тоже бывает красивым. Порой одна-единственная фраза может перевернуть весь мир. Кажется, что это нечто большее, чем набор звуков, выстроенных в нужном порядке, дабы получилось слово. Это может значит нечто большее, как яркий всплеск красок на холсте, когда художник, не боясь, крепко держа кисть в руке и ясно представляя образ, рисует, создает новую историю. Вот только Эллиот не может создавать истории, он лишь может оглядываться назад, видеть мир, который уже не в силах вернуть, все, что может юный полубог, — сдерживать крики боли, что терзают душу. Люди пишут истории, в которых появляются новые люди, они создают истории, новые жизни. Эти люди буквально создают из пустоты новые миры, они вдыхают жизнь в бездыханные тела. Эти люди живут будущим — настоящим, они отдают свои воспоминания, дабы появились новые, они не оглядываются назад, лишь гордо поднимают свой взор на будущее. Такие люди, как Эванс, никогда не отдадут прошлое, ведь у них может и не быть будущего: он шагает по краю обрыва с закрытыми глазами, один неверный шаг — и он полетит вниз. Зачем же ему отдавать свое прошлое, если он не получит будущего? Уж лучше жить в ярких и пестрых воспоминаниях, чем в темном и неясном настоящем. — Прошу прощения, что ты сказала? — шепчет молодой человек, стараясь сдержать дрожь в голосе. Его уста кривятся, в очах играют яркие искры, что подобны ярким вспышкам, которые озаряют небосвод. Есть такие фразы, что хранят в себе больше, чем фотографии, песни или место. Порой эти фразы разрывают сердце на тысячу кусков, превращая его в некий комок боли, который не дает сделать вдох. — Сказал, что закат — доказательство того, что конец бывает красивым. А что? Жизнь была бы легче в тысячу раз, если бы люди молвили правду, не скрывались за маской лжи и обид, но человеческая натура сложна, людям легче лгать, чем изложить правду в чистом виде, они готовы разрушить все ради небольшой детали, глупые и наивные существа, что не могут принять свою судьбу. — Нет, ничего. Эванс прикладывает пальцы к устам, безмолвно шепча чье-то имя, которое всегда на слуху, имя, что ласкает слух. Если бы парень молвил правду, рассказал бы многое, не скрывая криков души, однако он лишь отводит взгляд, глядя на яркие звезды, что рисуют необычные узоры на голубом полотне. — Небосвод подобен холсту, а звезды — это яркие краски. Небо примет любую форму, только бы угодить краскам. — Ветер подхватывает, буквально срывает слова с уст полубога, унося фразу вдаль, к сияющим звездам, развеивая их, как прах на ветру. — Я знала, пускай и недолго, одну деву, она также любила звездный свет, ей нравились огни в кромешной тьме... — Когда вспоминаешь того, кто некогда был дорог, пускай и на пару мгновений, а теперь лик этого человека можно увидеть, лишь глядя на звездный свет, невольно задумываешься, как бы все сложилось, будь этот человек жив: пришлось бы молвить о нем и рассказывать другим — или же они были бы знакомы. — Знаешь, я могу попросить Перси, он расскажет тебя о Зои. Конечно, если тебе хочется. Всего тринадцать имен, тринадцать. Человеку нужно запомнить так мало имен, дабы те, кто мертв уже так давно, не были забыты, но люди продолжают забывать падших. Они не помнят стольких героев. А даже если это был обычный человек, разве он не заслуживает памяти среди живых? После смерти мертвый будет жить среди живых, если его имя будет на их устах. Всего тринадцать имен, а люди продолжают забывать о тех, кто погиб, о тех, кто больше не ступит по этой земле. Нужно запомнить так мало, чтобы кто-то смог жить, однако никто не желает слушать. — Она мертва, да? — Эванс знает лишь одиннадцать имен, он должен запомнить еще два имени, дабы эти люди жили — хотя бы в его памяти. — Я с радостью послушаю. — Это будет еще одно имя на его устах, еще один мертвый среди живых, все, что требуется, — это лишь запомнить. — Да, Зоя мертва, как и множество замечательных ребят. — Аннабет вновь видит образы когда-то живых полубогов. Они отдали свою бесценную жизнь, дабы другие могли глядеть на этот мир. Столько смертей. Костры горели алым огнем, когда тела мертвых были отданы огню, реки слез были пролиты над телами, даже Олимп горевал — разрывался на части от этой боли. Столько смертей, а дочь Афины все еще может смотреть на небосвод. — Никто не любит говорить о тех войнах, каждый потерял дорогого человека. — Дева поднимает голову вверх, смотря на облака. Где-то там находится дом богов, они смотрят вниз — на смертных. Может, прямо сейчас Гермес опустил свой взор и теперь глядит на Аннабет? Ведь сейчас перед глазами юной полубогини тот, кто стал героем великого пророчества, тот, кто воевал против Олимпа, но сумел исправить все ценой собственной жизни. — Ты тоже потеряла кого-то важного, по глазам видно. — Если бы данную фразу сказали самому Эвансу, он бы ушел прочь, не оглядываясь на того, кто бросил эту фразу. — Я уверена, что по моим глазам ничего не видно. Это просто кровь Афродиты в твоих жилах помогает заглянуть в сердце человека. — Чейз сама не верит в то, что сказала. Это ведь просто чушь. Человек любит не сердцем, что бы там ни твердили люди, сердце — это лишь орган, который качает кровь, за все чувства и эмоции отвечает мозг, так что даже при сильном желании дети богини любви не сумеют этого узнать; конечно, если они умеют читать мысли, тогда это возможно. — А вообще, я не люблю об этом говорить. — Конечно, я все понимаю, — шепчет сын любви, глядя на звездный свет и рисуя в мыслях ясный образ.Тринадцать имен
7 августа 2018 г. в 21:03
А главное — никогда не влюбляться.
(Ф.Бегбедер)
Страх.
Он обжигающим огнем растекается по жилам, пожирая весь свет, оставляя лишь столь устрашающую тьму, которая готова уничтожить все, до чего дотянется. Можно звать, кричать, впиваться острыми ногтями в прозрачную плоть, до алых бусин, что скрывают в себе неистовую силу и власть, однако страх лишь скривит губы и грубо схватит за запястье, таща в свое пристанище. Темный лик будет скользить перед глазами, но разглядеть его будет невозможно, ведь стоит опустить свой взор на боль, как из глаз польются кровавые слезы, которые уже ничто не остановит.
Боль.
Вечный спутник, который держит тебя за ладонь, крепко, до хруста костей и искр в глазах. Можно бежать прочь, звать на помощь богов, но боль услышит твой крик и найдет тебя даже в Аду. Можно вечно бежать прочь, скрываться под покровом ночи, а можно гордо ждать своей участи с улыбкой на устах — это выбор каждого.
Надежда.
Как же можно твердить о том, чего не видел — никогда. Это лишь темный силуэт, который так похож на плод воображения, что хочется кричать о том, что ее вовсе нет, однако люди молвят, что надежда есть, нужно лишь верить. Как можно быть такими глупыми. Что можно молвить о смертных, если сами боги верят в надежду, пытаются разглядеть ее силуэт в ночной тьме. Зачем же богам Ихор, если они не в силах различать ложь от правды? Если закрыть глаза и начать представлять лик надежды, пред вами появиться кто угодно, только бы вы верили в это, не важно, настоящий ли этот образ, важна лишь та, которой не существует.
Смертные так давно на живой земле, а все никак не могу понять, как смотреть сквозь завесу, что именуется Туманом. Это так странно и глупо, ведь они — создание титана, а он видел сквозь столь странную и неясную завесу. Неужто Прометей не сумел даровать им столь нужный и необходимый дар? Люди пытаются объяснить все с научной точки зрения, когда правда у них под носом. Солнце не является звездой, нет, это солнечный бог Аполлон, луна — Артемида , молнии — Зевс. Неужто так сложно открыть учебник мифологии, неважно какой, будь это мифы Египта иль Скандинавии, они все правдивы. Порой кажется, что с годами смертные забывают, как это — видеть настоящий мир, для них куда проще увидеть то, чего нет, чем видеть то, что есть; странно и глупо. Конечно, есть те, кто сумел разглядеть мир богов за завесой, однако чаще всего таких людей считают ненормальным, их отправляют в психбольницы, а они всего-то видят. Зачем же Прометей создал таких неразумных существ, что не в силах глядеть на очевидные вещи?
— Эй, ты меня вообще слушаешь? — молодой человек недовольно хмурится, наблюдая за своим пациентом, который пристально смотрит на окно, а точнее, на то, что происходит за ним, на дивный вальс облаков, что проводят бал на небосводе. Можно вечно смотреть на три вещи: как полыхает пламя, как льется вода — и на дивный танец облаков. Он настолько прекрасен, что хочется умереть, смотря на него, и, кажется, юный полубог мечтает умереть именно так.
— Уилл, — взгляд тепло-шоколадных глаз скользит по сыну Аполлона, заостряя внимание на белых бинтах, что толстым слоем находятся на его левой руке, — у меня есть к тебе просьба, и ты не можешь отказать.
— Не пугай меня, откуда я должен знать, что залезет в твою дурную и накачанную лекарствами голову. — Солас вынимает иглы из руки парня, ведь раствор, который находится в капельнице, вот-вот закончится.
Уилл все еще не может поверить, что сумел спасти полубога от смерти, в прямом смысле выхватить из цепких рук Таната. Казалось, что Мойры уже перерезали нить его жизни, тем самым отправляя душу к Аиду, в зал суда, однако три богини с пряжей жизни решили сделать лишь небольшой надрез, который можно продолжить в любую секунду и забрать дух из бренного тела.
— Когда я буду умирать, — едва слышно шепчут бледные уста, голос слегка дрожит, а глаза все так же смотрят на небосвод, — прошу, не нужно пытаться меня спасать, покажи мне небо. Я хочу увидеть облака и яркие краски, а не лицезреть лик врачей и чувствовать запах лекарств.
Эллиот прикладывает ладонь к своему сердцу, пытаясь вспомнить, как это — когда оно бьется внутри грудной клетки, стучит по ребрам, когда страшно, а стоит увидеть того, к кому неровно дышишь, оно выпрыгивает прочь. Как же это было давно, и даже кажется, что все это происходило вовсе не с ним. Ведь когда-то он жил, смеялся, был обычным, насколько это возможно, подростком, а сейчас он выживает. Стоит ему обернуться, как прошлое накрывает его с новой силой, словно цунами, которое готово выхватить последнее дыхание с его уст.
Теплый взор ясных очей, в которых горит лишь яркий свет и любовь ко всем, который согревает изнутри, прогоняя прочь весь страх, оставляя лишь легкий трепет и счастливые воспоминания. Звонкий смех. Ветер подхватывает этот звук, унося его вдаль, донося до смертных, что есть на этом свете счастье, ласкает слух, заставляя улыбаться.
— Кто тебе даст умирать, м? — Уилл склоняет голову набок, словно она слишком тяжелая для его шеи и он просто не в силах удержать ее на весу. В голубых очах играют искры и яркое пламя, на алых устах — лучезарная улыбка, которая покорила множество сердец. Снаружи он вылитый отец, а внутри он иной, отнюдь не солнечный бог на колеснице, он не тот, кто разбивает сотни и тысячи сердец, он лекарь, который зашивает эти сердца.
Многие твердят, что кровь, которая течет в жилах, определяет человека, его будущее. Если родитель был жесток и кровожаден, то дитя будет таким же, а может, хуже в несколько раз. Неужто человечество не может понять, что кровь, которая течет в жилах, никак не влияет на действие и мысли, это лишь жидкость, которая жизненно необходима для органов. Это же касается и полубогов. Все твердят, что именно кровь в жилах определяет, какими же они будут, по какому пути пойдут. Однако это лишь алая жидкость, которая отнюдь не решает дальнейшую судьбу.
— Боги, Уилл, я не дебил. — Эванс лукаво улыбается, словно мысль о смерти не пугает его, совсем наоборот. Как можно бояться того, кто вечно рядом, он практически слышит хриплый голос Таната, который шепчет ему на ухо что-то на неизвестном языке.
Люди боятся даже одного упоминания смерти, они пытаются отгородиться от слуги Аида в надежде, что он не вспомнит их. Это так странно, ведь даже смерть — это часть жизни, без нее равновесие будет нарушено, мир поглотить тьма — хаос, и именно тогда люди поймут, насколько важна смерть. Нельзя бояться того, что рано или поздно забирает тебя, зачем же бояться того, что придет к тебе с улыбкой на бледных устах. Можно прятать столь пугающую мысль в глубины Тартара, но она будет вечно напоминать о себе, присылать весточку.