Mascarade

      Эти близкие и ближайшие вещи — какими преображенными кажутся они ему теперь! Какую пушистость, какой волшебный вид они приобрели с тех пор! Благодарный, он оглядывается назад, — благодарный своим странствиям, своей твердости и самоотчуждению, своей дальнозоркости и своим птичьим полетам в холодные высоты. Как хорошо, что он не оставался, подобно изнеженному темному празднолюбцу, всегда «дома», «у себя»! Он был вне себя — в этом нет сомнения. Теперь лишь видит он самого себя, — и какие неожиданности он тут встречает!                     9 сентября, 2002 год              — Слушай, а тебе идет!       — Идет мне, как же… Винс, а тебе случаем не надоело? — мученически поинтересовался я, в сотый раз пожалев, что не остриг эти чертовы патлы. Теперь дело вполне может кончиться завидной такой лапшой из тоненьких светленьких косичек.       — Не-а, — весело отозвался Винсент, с педантичной аккуратностью заплетая очередную тоненькую и светленькую пакость.       — Распутывать сам будешь, — вот это я зря сказал. Знаю же, что пострадавшей стороной в итоге все равно окажусь я.       — Ну, если ты настаиваешь…       — А то как же, — заверил я, перелистывая страницу. — Да-а… когда ты говорил, что пособие по психоанализу шокирует меня своей бредовостью, нужно было морально готовиться.       — Я знал, о чём говорю, — усмехнулся Винс. — Самому приходилось читать это убожество. Вроде бы Брайан Эммерс окончил Калифорнийский университет, так что это что-то вроде визитной карточки.       — Я бы поостерегся такой визитки… — прочитав еще одну страницу, испытал желание отправить эту замечательную книжечку в камин. А, ладно. Все равно камина нет.       — Представь себе, Блэкстоун, эта чудная вещица не выполнит свое предназначение. И все из-за того лишь, что у тебя камина нет.       — Ненавижу камины, — странно довольным голосом сообщил он, принимаясь наматывать мои волосы на пальцы. — Они всегда ассоциируются с теми чудесными полочками, на которые ставят глиняные урны с прахом.       — Вот так-так! Блэкстоун, ты боишься смерти? — я запрокинул голову назад, с интересом смотря на его перевернутую ухмылку.       — Я не боюсь смерти, боюсь лишь того, что приводит к ней.       Я фыркнул. Пожалуй, я действительно редкий извращенец, если люблю его черный юмор.       Люблю его идиотский черный юмор. И не более того, ага… нет, не хочу и не буду развивать эту мысль.       — А есть разница?       — Ну, по сути разницы никакой, — аккуратно, словно бы боясь небрежным движением снять с меня скальп, он принимается расплетать свое сомнительное творение. — Страх смерти заложен в человеке с ранних лет. Жизнь любого человека — результирующий вектор, состоящий из экзистенциальных потребностей и общественного мнения, как бы это ни хотелось отринуть.       — Обалдеть, ну надо же! Результирующий вектор! — не язвлю? Да всегда пожалуйста! — Далась тебе эта физика? Она кошмарна, особенно если вздремнуть на уроке не получается.       — Да ладно! Тупейший предмет, не требующий особых умственных усилий. Голые формулы.       — О, сколько бравады! Но почему же ты до сих пор не стал великим физиком? — ехидно ухмыльнувшись, я снова повернулся к нему вполоборота. Винс с усмешкой помотал головой.       — Чем проще предмет, тем меньше желания им заниматься, разве нет?       — В зависимости от того, каким образом ты предпочитаешь тешить свое самолюбие… Ай!       — Прости! Вопиющая случайность!       Смеялась каждая нота, каждый обертон этого проклятущего хриплого голоса. Ну-ну, случайность.       — Кажется, дергать за косички — практика младших классов. Не думал, Блэкстоун, что ты настолько остановился в развитии!       Он оставил в покое мои волосы и, обняв меня за талию, насмешливо протянул:       — Разумеется, не думал, блондинка ты моя.       — М-да, — не могу же я все время яриться от его подначек? Это было бы чересчур предсказуемо. — Ты еще мне татуировку сделай: собственность Винсента Джерарда Блэкстоуна.       — Альфред, татуировка — это не брутально. Как тебе идея со шрамированием?       — После дождичка в четверг.       — Ну, если верить синоптикам, дождь в четверг имеет место.       Что ему ни скажешь, голос становится всё веселее. В то же время я сам становлюсь все более расслабленным.       Пристал со своим Ренье Крю Божоле — попробуй да попробуй. А потом еще попробуй, и еще… А то я не знаю, что он специально меня спаивает. Он всё делает специально.       Словно бы читая мои ехидные мысли, Винс прижимает меня крепче к себе, легко целуя в висок, и в голову не идет лучшего для себя сравнения, чем кусок сливочного масла, вероломно брошенный на раскаленную сковородку. Мне больших трудов стоило заняться не им, а Эммерсом… дался он мне, конечно, двести восемь тысяч раз.       — Не язвишь целых двадцать минут. О чем-то задумался? — спросил Винс, умудрившись сотворить у меня на голове нечто совершенно непотребное.       Я сел лицом к нему, позволяя губам расползаться в улыбке, сколько бы угодно дурацкой она не была и с соответствующим видом процитировал:       — Я понял, что все существа подчинены фатальности счастья…       Что-то сильно я переиначил свои взгляды в последнее время. Винсент же вполне ожидаемо скривился.       — Рембо.       — Чем тебе не нравится Рембо?       — Дай подумать… инфантильность и простецкий пафос считаются?       — Ах, ну да… — пробормотал я. — Тоже, видимо, не брутально.       — Я просто не вижу смысла в рифмованных строчках, когда можно почитать прозу.       — Вот тебе проза, — я с ненавистью посмотрел на учебник. — По крайней мере, на учебную литературу это мало похоже, уж слишком много отвлеченных понятий.       — Если ты пытался таким чудным образом показать мне преимущество поэзии, то… вот ведь черт, показал.       После того, как мы вдоволь поглумились над «Современным психоанализом», я вновь принялся читать это самое злосчастное пособие, попутно осмысливая только что открытый для себя феномен — феномен мести неодушевленных предметов. У меня вообще голова в последнее время забита сомнительными какими-то теориями и феноменами.       Я давно понял, что весь этот мир — улей с множеством сот, а люди — дикие пчелы, жалящие друг друга. И правильной позицией в этом улее будет ждать удара в спину. Ежесекундно. До тех пор, пока не исчерпаешь лимит своей вечности. Но я больше не хочу ждать этих ударов… в кои-то веки хочется быть в собственных глазах идиотом, но верить в лучшее. Это странно. Это неправильно.       Итак, Винсент. Снова Блэкстоун в моей жизни, причем на этот раз решивший прочно в ней обосноваться. И, честно говоря, я не знаю, что мне и думать по этому поводу. Он действует мне на нервы с тем же успехом, с которым делает мою жизнь лучше. Снова.       Первым делом, Винс с лицом чуток повернутого инквизитора уготовал судьбу «Титаника» двум пузырькам секонала, спустив в унитаз приблизительно триста баксов. Потом решил блеснуть этим своим образованием психиатра и всю ночь выпытывал, как я докатился до такой жизни. Поссорились, разумеется. Тут же, не откладывая в долгий ящик, и помирились. Всё как всегда.       И я, наконец, начал понимать. Понимать то, что мне давно нужно было понять на данный момент. Понять и оставить позади.       «Современный психоанализ» пару минут спустя был выброшен на пол за ненадобностью — я слабовольно предпочел учебе Блэкстоуна.              ***              26 июля, 2002 год              — Бридж, я ухожу.       Ее раскосые, прозрачно-зеленые глаза смотрят на меня с удивлением и непониманием.       — Что, прости?       — Ты слышала.       Как ни странно, сейчас я не чувствую и следа робости, которую обычно испытывал, споря с Бриджит. Она чуть заметно поджала ярко накрашенные губы и остервенело запустила пальцы в волосы.       — Не то чтобы это стало для меня большим сюрпризом, Алфи. Напротив, я от тебя этого и ждала. А уж в свете недавних событий…       Я поморщился, принимаясь тереть внезапно занывшие виски.       — Вики — трепло.       — Да, еще какое, — согласилась Бридж с усмешкой. — Вот только он в данной ситуации больше похож на жертву.       — И ты, Брут? — признаться, надеялся на ее благоразумие.       — Я тебя ни в коем случае не осуждаю. Вики и сам еще тот эгоист. Уверена, что он бы на твоем месте еще и не такое сделал. Но всё же жалко парня — он вообразил, что жить без тебя не может.       — Бридж, неужели ты думаешь, что мне совершенно наплевать? Да, я чувствую себя виноватым. Но никому ведь от этого не легче?       — Тебе легче. Ты дал совести себя поиметь и теперь ходишь с чувством выполненного долга, — только Бриджит может говорить гадости таким доброжелательным тоном. — И вообще… я абсолютно против твоих отношений с Блэкстоуном. На все двести процентов.       Я оторопело вытаращился на нее. Вот это что-то новенькое!       — Почему?       — Ты не знаешь о нём того, что знаю я. И, поверь, предпочла бы не знать и обожать его так же, как это делаешь ты.       — Я не…       — Заткнись, О'Нил. И выслушай то, что я попытаюсь до тебя донести.       Скрутив в жгут свои тяжелые волосы, Бридж, не мудрствуя, стянула их резинкой, после чего закурила очередную сигарету, обдавая меня ментолово-табачным дымом.       — Понимаешь, глупенький мой сыночек… как бы тебе помягче сказать? Блэкстоун вовсе не такой очаровашка, каким кажется. Да, он сексуальный, харизматичный, эрудированный, прочая фигня… Но когда-то можно было просто посмотреть этому парню в глаза и с уверенностью заявить, что перед тобой общественно опасный психопат.       — О, не сомневаюсь. Приму к сведению.       — Вот так и знала, что ты мне не поверишь.       — Да нет, почему же? Даже не верю — знаю. Просто мне на это абсолютно наплевать.       — И почему я это предвидела? — она затушила сигарету о край бронзовой пепельницы, стоящей на столе, после чего поднялась и подошла ко мне, пристально смотря сверху вниз.       — Я знаю, что тебя практически невозможно переубедить в чём-то, что ты вбил в свою чугунную башку. Но если тебе вдруг покажется, что Блэкстоун неадекватно себя ведет — мотай от него куда подальше. Иначе черт его знает, чем это может кончиться.       Бриджит не из тех женщин, которые станут трепаться почем зря. Не хочу задумываться о ее словах… но подсознательно уже чувствую, что с таким трудом достигнутое душевное равновесие опасно пошатнулось.       — Что же ты такого о нём знаешь, если говоришь с такой уверенностью?       Я не хочу этого знать. Я боюсь это знать. А вот не узнать не могу. Но она лишь покачала головой.       — Не мне тебе об этом говорить. И даже не Винсенту, как я думаю.       — Не понимаю…       — Слушай, я вообще не хотела бы поднимать эту тему, так что и развивать ее не буду. Захочет — расскажет сам.       Не расскажет. Только не Блэкстоун.       — Ну да. Что у вас с ним за манера: говорить «А» и замалчивать «Б»?       — Не заговаривай мне зубы, — Бридж погрозила мне пальцем. — Сказала потому лишь, что волнуюсь за тебя, придурок.       — Ты чересчур меня опекаешь, Бридж, — и все же я не удержался от улыбки. На самом деле мне приятна ее опека. — Тебе не кажется?       — Нет, милый, не кажется… я это знаю.       Подойдя к зеркальному шкафу, она взяла с верхней полки одну из бронзовых фоторамок. Скользнув по ней задумчивым взглядом, Бриджит села рядом со мной и протянула ее мне.       — Мы с Люком.       Я с интересом разглядывал лица, запечатленные на фотографии. Сама Бридж — почти не отличающаяся от теперешней, но более… не знаю… более легкая, естественная. Девчонка, как ни странно мне думать о перезрелой Матушке Бриджит в таком ключе. Эту самую девчонку обнимал красивый блондин, выглядевший лет на пять-семь старше. Создавалось впечатление, что фотографировал кто-то, хорошо знавший обоих — только близкий человек может запечатлеть на фотографии такое легкомысленное выражение лица, неподдельное веселье, отражающееся на нём. Я даже мог бы ручаться, что вижу откровенное разгильдяйство в глубине льдисто-голубых глаз мужчины.       — Он похож на голливудскую звезду, не правда ли? И был такой же высокомерный, самовлюбленный…       Неожиданно она протянула руку и взъерошила мне волосы.       — Вы с ним очень похожи. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, то словно бы вижу своего сына… Он мог бы быть таким же белокурым и голубоглазым. Но увы, — она забрала у меня рамку и решительно отложила в сторону, — и Люк, и мой сын останутся за гранью фоторамки.       Мне ее сейчас так жаль. Черт возьми, я и не думал, что мне когда-нибудь придется пожалеть Бриджит Фонтэйн.       — Ладно, хватит нюни распускать, — как и всегда, она словно бы читает мои мысли. — Топай-ка ты отсюда, О'Нил. Если по хорошему, тебе вообще не следовало сюда приходить. Никогда. Ты в борделе столь же неуместен, как похмелье вечером.       — Значит, я плохо делал свою работу? — я невольно заулыбался — на мне «Firmament» заработал более чем солидно.       — Напротив: ты делал свою работу слишком хорошо. И это здесь точно также неуместно. Ты считаешь себя имморалистом, но на деле же… птенец, выпавший из гнезда.       Не хочу говорить ей о том, насколько она права и неправа одновременно.       Так или иначе, мне хочется считать себя так называемым имморалистом. Но вот загвоздка: самому в это верится с большим трудом.              19 сентября, 2002 год              — Хаммонд, ты чего там вытворяешь? — с ходу поинтересовался Джефф.       — Я тоже рада тебя слышать, Нортон, — желчно отозвалась Лиз, затормозив на светофоре. — Как Австралия?       — Австралия замечательно, но об этом поговорим в другой раз. Что там с нашим сердцеедом?       — Честно? Полная неразбериха…       Продолжая свой путь, Лиз кратко изложила историю с Руисом.       — Хм… — Джефф ненадолго задумался. — Знаешь, ситуация двоякая. Предсмертная записка — доказательство недостаточно убедительное. Но, раз уж графологи не высказали свое «фи», то здесь копать бесполезно.       — И что ты предлагаешь?       — Ну… насколько я все понимаю, есть в этой ситуации решающий фактор. А именно — Бриджит Фонтэйн. Она наверняка в курсе. Эта стерва всегда в курсе всего — весь город в кулаке держит.       — Фонтэйн ушла в глухую несознанку. Да и не скажешь по ней: врет или правду говорит.       — Вот как? Ну, в таком случае, ты попала. Я так думаю, это доказывает, что это кто-то из ее окружения. И тогда-то, детка, есть проблема. Нужно найти железобетонные доказательства, иначе многоуважаемая миссис Фонтэйн паренька своего отмажет на раз-два-три. А не отмажет, так Верджеру звякнет. У того расправа короткая — в конце концов, нет ничего проще, чем усмирить старину Гвилима пачкой стодолларовых банкнот и намеком на бессрочный отпуск.       — Кто такой Верджер?       — Ты серьезно не знаешь, кто такой Сэм Верджер?! В Интерполе, по слухам, на него имеется досье. После смерти Оливера Блэкстоуна он чуть ли не самый влиятельный человек в криминальном мире.       — Вот как… — припарковавшись, Лиз уныло взглянула на себя в зеркало заднего вида. — Слушай, я не понимаю одного: ты, Гвилим, Грейс — все вы говорите о преступной деятельности упомянутых людей как об установленном факте. Тогда почему ни один из них не сидит в тюрьме?       Джефф мученически вздохнул.       — Вроде умная девчонка, а всё пытаешься усмотреть где-то торжество справедливости… У них есть деньги и связи. И закон в таких случаях действует только тогда, когда доказательства вины неоспоримы.       — То есть…       — То есть я считаю, что копать под парня с такой крышей — гиблое дело.       Лиз сжала руку, чувствуя как ногти больно впиваются в ладонь. Гиблое дело. Раз уж Нортон сказал, значит так оно и есть.       Но видит Бог — она не Нортон.       — И вообще, Лиз… я как-то тоже сомневаюсь, что манерный педик способен на такое. Голубые — они же хуже девочек-подростков, честное слово…       — Знаешь, Джефф… я не думаю, что всякие там манерные педики должны творить все, что им только заблагорассудится. Дело даже не в том, что он преступник… в том лишь, что О'Нил открыто заявил мне о своем превосходстве. Какой-то смазливый хаслер… да это почти оскорбление!       Действительно, это было оскорблением. И вообще, попранием ее компетентности.       — Но этот смазливый хаслер до сих пор на свободе. И, как я понимаю, прекрасно себя чувствует. Странно, не правда ли? — к концу фразы в голосе Джеффа проступил неприкрытый сарказм.       — Я тебя поняла, Джефф.       — Зная тебя, Лиз, от того, что ты поняла, толку особого нет.       — Действительно. Тем более, что я уже доехала до Бриджит.       — Главное помни — не заиграйся в Шерлока Холмса. Не с такими людьми резаться в эти игры.       — Ой, всё, Нортон, я поняла. Только не надо этих твоих проповедей, умоляю…       Отправив Нортона «попрыгать с кенгуру», Лиз направилась к главному входу «Мятной Полуночи».       Мэтт — великовозрастный мужлан в футболке с изображением группы The Slayer — весело отсалютовал мокрым стаканом, чуть его не выронив.       — Хей, мисс Хаммонд! Все разыскиваете у нас в баре плохих парней?       — Одного и того же плохого парня, Мэтт. Миссис Фонтэйн здесь?       — А красный кабриолет у входа разве не вещдок? Да здесь она, минут сорок назад прикатила, — он на манеру пистолета приставил к виску два пальца и на редкость топорно изобразил суицидальную пантомиму. — Нет, не врубаюсь я, в какое время суток она спит!       — Она у себя?       — Ага, — с крайне сосредоточенным видом Мэтт разглядывал стаканы, замерев с помятым полотенцем в руке. — Дорогу помнишь, да? Только осторожнее: она там нервная какая-то. Меня как бы здесь и нет — Бридж послала, далеко и надолго.       — Понятно.       Поднявшись на второй этаж, Лиз уже привычно прошла в конец коридора и замерла возле лакированной двери, из-за которой доносились невнятные голоса. Чуть нахмурившись, она постучала.       — Да, — послышался усталый голос Бриджит. Войдя в кабинет, Лиз тут же оказалась под прицелом ее ироничного взгляда.       — Элизабет. Не то чтобы сюрприз.       — Добрый день, миссис Фонтэйн. Я к вам по поводу…       — Не трудитесь, — послышался со стороны окна отдаленно знакомый гортанный тенор. — Кому, как не мне знать, кто является объектом вашего пристального внимания?       Покрасневшие глаза холодно взирали на следователя из под светлой челки, чуть вьющейся от влажности.       — О'Нил.       — Он самый, мисс Хаммонд. С нетерпением ждет, когда вы оставите его в покое.       В груди Лиз словно бы сжалась тугая пружина. Почему-то вспомнился синяк, не так давно желтеющий на смазливой физиономии Альфреда. И захотелось сжав руку в кулак, изо всех сил ударить по тому же месту. За это непроницаемо-надменное выражение лица. За холодные глаза неестественного оттенка. За откровение этих глаз, за абсолютную недоказуемость этого откровения.       — Я оставлю тебя в покое только тогда, когда ты пойдешь по статье, О'Нил. На раскрываемость я не жалуюсь! — она никогда до этого дня не позволяла себе повышать голос на постороннего по сути человека. Но эта белесая моль делала с ней что-то непонятное, одним своим видом внушая неприязнь ко всему роду мужскому.       — Плевать я хотел на вашу раскрываемость, — сухо отозвался Альфред, скрещивая тонкие руки на груди.       «У него запястье не толще моего…» — непонятно к чему подумала Лиз.       — Ты не мог не оставить совсем никаких следов. Однажды я найду зацепку, и тогда…       — … я пойду по статье, — скучающе закончил он. — О, ужасно. Но времени у вас, мисс Хаммонд, до конца текущей недели. А потом я со своими кровавыми помыслами окажусь вне вашей юрисдикции.       — Откуда тебе знать? — зло поинтересовалась Лиз. Пружина в грудной клетке готова была вот-вот распрямиться.       — А это, мисс Хаммонд, уже по моей части, — послышался сзади на редкость любезный голос. Лиз обернулась, и звон пружинки сменился с разъяренного на опасливый. Пронзительный взгляд светло-карих, практически желтых глаз не вязался с простецкой улыбочкой и не внушал ничего хорошего.              ***              10 сентября, 2002 год              Будучи привлекательной и, как следствие, самоуверенной девушкой, Пейдж Уилсон привыкла купаться в мужском внимании. И отклонение от этой нормы действовало на нее несколько удручающе.       Винсент Блэкстоун свалился на голову ее брату шесть лет назад. Замашки нувориша, патологическая непереносимость галстуков, полная заковыристых эвфемизмов речь, ехидная ухмылка, взгляд наркомана и юмор гробовщика — априори записав сына «того самого Оливера Блэкстоуна» в уважаемые люди, консервативный Пол был в вежливом шоке от столь… эксцентричного парня. Однако, у Винса была еще одна особенность — располагать к себе подавляющее большинство людей. Пол и сам не заметил, как этот вульгарный англичанин стал его лучшим другом; Пейдж же и вовсе втрескалась восемнадцать слов спустя после знакомства.       По мнению Пейдж, у Винсента был только один недостаток — он безукоризненно выдерживал их отношения в рамках дружеских. В то время как она прикидывала, насколько хорошо звучит «миссис Пейдж Алисия Блэкстоун», ему было абсолютно всё равно, насколько глубокое декольте у ее кофточек, как, собственно, и на формы, этими кофточками скрываемые.       Навязываться самовлюбленная мисс Уилсон считала ниже своего достоинства. И теперь ей самой это казалось ошибкой. Два года назад Винс уехал (был сослан Полом) в Сан-Франциско. Вернулся он примерно через четыре месяца, задержавшись там в два раза дольше, чем предполагалось. Пейдж не могла не отметить в нем целый ряд перемен, доступных только женскому взгляду. Отстраненность, мрачность. Всё это следовало за мыслями, буквально написанными на лице Блэкстоуна жирной масляной краской, мыслями о ком-то…       И вот теперь, как только ей начало казаться, что их отношения сдвигаются с мертвой точки, снова этот проклятый город на заливе. Снова таинственная особа, которая плотно оккупировала мысли Винса.       Нужно было срочно что-то делать. И именно поэтому, свалив всю работу на многострадальные плечи брата, Пейдж сейчас ехала по Голд-стрит в сторону высотного здания, в котором, насколько она знала, была квартира Винса.              ***              Чутким сном я не отличался, но сегодня, видимо, решил изменить привычке дрыхнуть без задних ног. Сквозь сон до меня донесся мелодичный перезвон дверного звонка. Винсент с осторожностью профессионального карманника и медлительностью улитки выскользнул из-под моей руки и поплелся открывать. Надо бы съязвить что-нибудь… Увы, желание спать перебороло даже эту потребность.       — Сюрприз! — послышался звонкий женский голосок.       Сон как рукой сняло. Это еще что за музыкальная заставка? Я резко сел, прислушиваясь.       — А… Пейдж? — удивленно спросил Винс. Дверь закрылась — вот черт, неужели оно все-таки не ошиблось адресом?       — Что… что ты здесь делаешь?       Мямлящий Блэкстоун?! С неохотой выползаю из под одеяла и принимаюсь за поиски джинсов — я должен это увидеть!       — Он еще спрашивает! — голос стал громче и отчетливее. Видимо, существо по имени Пейдж уже перебралось в гостиную. — Я уже забыла, как ты выглядишь! Что ты вообще здесь потерял?       Типа, невзначай поинтересовалась. И мне это «невзначай» не нравится.       — Ну… Пейдж, у меня здесь… эм… дела…       Дела, значит. Дела!       — Да какие у тебя здесь могут быть дела? Слушай, если ты из-за Пола, то я всё уладила. Так что, Блэкстоун, с тебя обед в ресторане! — девушка засмеялась тем грудным смехом, который почему-то считается женщинами загадочным и преисполненным очарования. По мне, так если бы у лошадей случались приступы астмы, звук был бы похожий.       Мне это очень не нравится. Нет, скорее, меня это бесит. Раздраженно поморщившись, решительно направляюсь в гостиную.       — И всё же, скажи честно: что у тебя тут за дела? — брюнетка в синем жакете сидит рядом с хмурым Винсом и, чуть ли не забираясь к нему на колени, оживленно разглагольствует. На редкость умильная картина, ага… того и гляди, стошнит.       — Я не помешаю? — осведомился я елейным тоном. У Блэкстоуна омерзительно виноватый вид, а эта Пейдж молниеносно окинула меня взглядом. Видимо, идентифицировав во мне особь мужского пола, она тут же успокоилась и умиленно заулыбалась.       — Так вот оно что! Винс, это твой племянник? Слушай, да он совсем не похож на Вирджинию!       Я был бы крайне счастлив, если бы она не говорила обо мне в третьем лице. И не скалила ровные отбеленные зубки. И не цеплялась за руку Блэкстоуна так, словно бы имеет на это право. Племянник, ага… рассказать ей что ли, с каким завидным постоянством здесь происходит «акт инцеста»?       — Это не мой племянник, — тяжело вздохнув, Винс откинулся на спинку дивана и вымученно пялился в потолок. Правильно, пусть призывает всю имеющуюся в запасе выдержку — она ему понадобится! Не со мной, так с этой Пейдж.       — А кто же? — белозубый оскал сузился на парочку клыков.       — Альфред, — отозвался Винс. Услышав такой гениальный ответ, я уже машинально скрестил руки на груди. — Кхм… Альфред — Пейдж.       — Очень приятно, — тон у меня индифферентно-приветливый. Но не приятно мне ни капельки. — Что же ты, Блэкстоун, даже кофе гостье не предложишь?       — Гостье или тебе? — усмехнулся он. Смотрите, кто заговорил! Я демонстративно проигнорировал эту колкость с претензией на юмор.       Винс ушел на кухню. Мы с Пейдж разглядывали друг друга: я — оценивающе, она же с выражением напряженной мыслительной работы на лице.       Загорелое лицо с широкими скулами, курносый нос, большие карие глаза, стрижка сессун. Костюмчик от Donna Karan, часы — обязательный атрибут выходцев из большого города, дорогая бижутерия, макияж вызывающий ровно настолько, насколько положено в приличном обществе. Типичная богатая девушка — ухоженная, с капризным выражением лица, нарощенными ногтями чуть ли не в дюйм длиной, салонной укладкой и голодным, хищным взглядом уличной кошки. Помнится, когда-то я знал с десяток подобных девиц, не утруждаясь запоминанием их имен — каждая из этих девушек идеально вписывалась в безликий трафарет, выжженный на сетчатке глаз.       — Кхм, — на какое-то мгновение черные точки зрачков на фоне ореховой радужки сузились. Уж не знаю… хотя, нет, я знаю, что она подумала. Но наверняка сочла эту мысль бредовой. И плевать, что на мне рубашка Блэкстоуна, а моя шея красочно демонстрирует его вампирские склонности.       — Все в порядке, Пейдж? — участливо интересуюсь я.       — Кхм… да, в порядке… я просто…       — Просто не услышала фразы «Это не то, что ты подумала!», — не без сарказма отозвался я. Даже не подумаю ее разубеждать — пусть воздыхательница Блэкстоуна знает, с кем связалась.       — Откуда тебе знать, что я подумала? — тут же ощетинилась Пейдж.       Я едва подавил желание рассмеяться, ограничившись кривой улыбкой.       — Сложно не подумать об очевидном. Тем более, что очевидное имеет тенденцию быть правдивым.       — Что?!       — О, не бери в голову! — с этим словами я демонстративно уставился в сторону. Пять… четыре… три… два… один…       — Ты… вы… он что, спит с тобой?!       Ну, похоже на то. Очень даже. Гораздо больше, чем мне бы того хотелось.       — Как грубо, мисс! — с апломбом воскликнул я, испытывая непонятное, но столь сильное желание поизгаляться над этой размалеванной куклой и ее брачными помыслами. — Суть, может быть, и верная, но я бы выразился несколько иначе.       И я не ревную. Нет. Не ревную. Абсолютно!       Ладно, я ревную.       — Это полный бред! Мальчик, тебе хоть восемнадцать-то есть? — о Боже, ну что за тон? Никаких манер у этих янки.       — Есть, разумеется. Но разве мой возраст имеет какое-то значение?       — Действительно… — шокировано проговорила девушка. Даже через слой косметики я увидел, как ее лицо выцветает на добрые два тона.       Жестоко, знаю. Но ее никто не просил сюда приезжать, она здесь лишняя.       Хотя… черт его знает. Может быть, это меня здесь быть не должно?       Меня вообще в этом мире быть не должно, если вдуматься.       Подумать только… еще вчера я действительно верил, что у этой истории может оказаться хороший конец.