Mascarade

      Он блуждает, полный жестокости и неудовлетворенных вожделений; все, чем он овладевает, должно нести возмездие за опасное напряжение его гордости; он разрывает все, что возбуждает его. Со злобным смехом он опрокидывает все, что находит скрытым, защищенным какой-либо стыдливостью; он хочет испытать, каковы все эти вещи, если их опрокинуть. Из произвола и любви к произволу он, быть может, дарует теперь свою благосклонность тому, что прежде стояло на плохом счету, — и с любопытством и желанием испытывать проникает к самому запретному.                     10 сентября, 2002 год              Теперь она знала, как выглядит ее кошмар наяву. По той простой причине, что этот кошмар сидел напротив, нервным жестом наматывая на палец прядь светлых волос и не сводя меланхоличного взгляда с крайне интересного куска стены у нее над головой.       Пейдж разглядывала его почти возмущенно. Она слышала немало историй о том, как самых что ни на есть нормальных мужчин сбивали с пути истинного такие вот ухоженные куклоподобные мальчики с волосами до пят.       Куклоподобные мальчики… Да, это был именно мальчик — худощавый подросток с хорошенькой мордашкой. И влечение взрослого мужчины к такому ребенку казалось еще более омерзительным, чем просто факт однополой связи.       «Винсент и этот… этот… малолетний трансвестит! Господи, да о таком даже подумать противно!!!»       К возмущению примешивалась смутная зависть. Этот парень выглядел так, словно бы над ним дневали и ночевали пластические хирурги — ну не могла природа создать такое странное, непохожее ни на какое другое лицо. Тонкий, чуть длинноватый нос, четко обозначенные линии скул, острый подбородок, раскосые голубые глаза… На иллюзию таких выразительных глаз визажисты обычно тратят уйму времени и косметики.       Если убрать всю эту витиеватость сравнений, то он был симпатичный. Очень симпатичный. Пусть даже заспанный, растрепанный, бледный; под глазами залегли темные круги, явно от постоянного недосыпа. И всё равно симпатичный. Гадство-то какое…       «Держу пари, он модель, если не еще чего похуже».       Это заспанное существо с недетской иронией воззрилось на Пейдж своими бездонными глазищами.       — И всё же, Пейдж… о чем ты думала, когда ехала сюда?       — По-моему, тебя это не касается, — огрызнулась она, нервно крутя кольцо на безымянном пальце.       — Не касается. Но я же знаю, о чём. И, будь я на твоем месте, я бы не поперся сюда, зная, что он будет не один, — судя по всему, Альфреда не устраивал тот факт, что она вообще здесь. — Хотя… тебе полезно. Здорово осаждает непомерное самолюбие, не правда ли?       — Слушай, малыш, — раздраженно начала Пейдж. — А почему бы тебе не заткнуться и не говорить о том, о чем ни черта не знаешь?       — Тогда пусть тебе Винс скажет, — буквально выдавив из себя ангельскую улыбочку, блондин тут же нахмурился и сердито передернул острыми плечами.       «В его словах есть определенный резон», — подумала Пейдж и решительным шагом направилась на кухню.       Винс сидел на стуле, полусонным взглядом уставившись на кофеварку.       — Не хочешь объясниться?       Он неторопливо поднял голову, одарив ее обреченным взглядом.       — Я так понимаю, моя блондинистая сволочь уже высказалась? Извини… Он по утрам обычно не в настроении.       За эту глуповатую ухмылку и «мою блондинистую сволочь» захотелось взять стул и огреть его по голове. Пару раз. А потом еще пару раз.       — И это всё, что ты можешь мне сказать?! По-твоему, мне интересно, в каком настроении по утрам твой женоподобный дружок?!       — Отвали от него, будь так любезна, — голос Блэкстоуна остался спокоен, но глаза недобро сверкнули. — Пейдж, что именно ты хочешь услышать?       — Это был он, да? И тогда… Всё это время… — ошарашено проговорила Пейдж.       — Какое это имеет значение? — рассеянно ероша и без того напоминающие воронье гнездо волосы, Винс встал.       — Да, действительно… — ее голос предательски задрожал. — Мне всего лишь предпочли какого-то тощего пацана!       — Оставь ты его в покое! Пейдж… у меня складывается впечатление, что на следующие выходные была назначена наша свадьба, — было видно, что он изо всех сил пытается остаться в рамках приличия.       — Блэкстоун, ты скотина, — тушь потекла окончательно и бесповоротно. — Ты же знал… твою мать, да всё ты прекрасно понимал! Но никогда не давал мне понять, что это не… Да ты же всегда вел себя так, словно бы я… и мое отношение к тебе — это в порядке вещей!       — Пейдж… — Винс попытался положить ей руку на плечо, но Пейдж шарахнулась от него как от прокаженного.       — Что «Пейдж»? Что ты еще можешь мне сказать?! «Ах, прости, Пейдж, детка, я гребаный гомик, а ты и твои чувства здесь не к месту»?! Спасибо, я и так уже поняла! Можешь трахать своего нэнси-боя и дальше! Всего хорошего!       От души хлопнув дверью кухни, Пейдж торопливо прошла в прихожую и замерла у зеркала. Лицо пошло красными пятнами, губы дрожали, а макияж годился теперь лишь для того, чтобы пародировать Элиса Купера.       — Держи, — Пейдж тупо уставилась на Альфреда. Потом всё же превозмогла гордость и взяла протянутую салфетку.       — Спасибо, — она отметила, что голосовые связки не оценили комплексных упражнений в кухне, и теперь голос приобрел алкоголическую мелодичность. — Очень мило с твоей стороны, — она принялась вытирать подтеки туши, стараясь не размазать ее по всему лицу.       — Некрасиво получилось.       — Уж извини, тушь не водостойкая, — мрачно отозвалась Пейдж.       — Я не это имел в виду.       — Ты имел в виду одного безответственного, эгоистичного придурка.       Альфред хмуро кивнул. С наморщенным лбом и серьезным, мрачным взглядом он выглядел старше лет на пять.       — Сколько тебе лет? — сама не зная, зачем, поинтересовалась Пейдж.       — Девятнадцать… — тут он мотнул головой. — Нет, сегодня уже двадцать.       — Ну… поздравляю.       Осознавая всю абсурдность ситуации, Пейдж направилась к выходу.       — Не с чем, — было последнее, что она услышала.              ***              — Она ушла, — сообщил я, когда Винс вернулся в гостиную. Кофе, судя по всему, был благополучно забыт.       — Я догадался. Пейдж всё делает довольно громко.       — А ты всё делаешь довольно бездарно. Вот, только что упустил свой шанс на семейное счастье.       — Избавь от такого счастья. Я думал, она меня чем-нибудь приложит.       — Толку-то? — я словно бы вернулся на полтора года назад, ощущая к нему уже давно забытую враждебность, словно и не было другого чувства.       Разумеется, Винс это заметил и напрягся.       — Слушай, я понимаю, как это выглядело со стороны… но…       — Твои оправдания нужны были мисс Уилсон, а мне они без надобности.       — Тогда в чём дело?!       Я отвел взгляд.       — Ни в чём. Забудь, всё равно не поймешь. Не понял, не заметил, не принял всерьез… Для тебя же это обычное дело.       И ведь понимаю, что слишком бурно реагирую. Сам же и пожалею потом, что вел себя как истеричная девица, но…       Но это омерзительно — то, как он поступил с Пейдж. Никогда не поверю, что психиатр-параноик не понимает, как к нему относятся всякие экзальтированные девицы, имеющие привычку довольно толсто намекать о своих чувствах. Но это же Блэкстоун, мать его. Какая разница, что там творится на душе у жалких, ненужных ему людишек?       — Успокоился?       Он зашел мне за спину и осторожно провел рукой по моим волосам. Ага, нашел дурочку.       — Визуальная инверсия в сочетании с физическим контактом? Уволь, на меня твои штучки не действуют.       — Не понимаю, о чём ты! — наклоняется ближе, обнимает, явно приметившись поцеловать. Отпихиваю его и невозмутимо комментирую:       — Нет уж, Блэкстоун. Перенаправить конфликтоген в горизонтальную плоскость тоже не получится.       — И что ты предлагаешь?       — А я тебе не мать, не психотерапевт и не секс по телефону, чтобы говорить, что тебе думать и делать. Хоть об стен убейся, но пусть это будет на твоей совести.       Винсент прошел к креслу и замер возле него, глядя на меня со смесью паники и раздражения.       — Черт возьми, Алфи… Что у тебя за дерьмовый характер? — требовательно поинтересовался он.       — В твоем возрасте вредно так волноваться, Блэкстоун, это во-первых, — тридцать два — это, допустим, не много. Но мне-то всего двадцать, а познается все в сравнении. — У меня охренительный характер! Это во-вторых.       — О да, охренительный! Стою и охреневаю! — Винс с остервенением провел рукой по волосам. — Ну что опять не так?!       — А что, всегда должно быть «так»? Если да, то заведи-ка ты себе хомячка… Хотя, нет, — эти слова я уже цедил сквозь зубы, — для тебя даже хомячок был бы непосильной ношей! С ума сойти, как я вообще мог доверить свою судьбу подобному кретину?!       — С какого потолка ты притянул столь мудрое изречение? — у него действительно обиженный вид. Прямо сама невинность.       — А твои поступки — уже не повод?       — Да какие поступки? Пейдж — никак не милая девочка с ранимой душой. То, что ты видел, — не более чем столь любимый женщинами театр одного актера!       — Еще скажи, что ты решил подыграть!       — Нет, почему же? — за этот невозмутимый тон мне впору его возненавидеть. — Наоборот, я не утруждал себя этим. Да и вообще, к чему переливать из пустого в порожнее? Пейдж без меня не пропадет, уж в этом можешь быть уверен…       — Я тоже без тебя не пропаду.       С твердым намерением уйти я встал, тут же чувствуя хватку его ладони у себя на запястье.       — Алфи… если бы я вообще понимал, что ты пытаешься мне доказать, то…       — …доказал бы обратное, — закончил я скучающе. — Не такой уж ты и загадочный. Пусти!       — Не пущу. Можешь нести ахинею и дальше, но я тебя никуда не отпущу.       — Да, конечно! — воскликнул я сердечным голосом. Выдернув-таки руку, все же остаюсь на месте. — Я несу ахинею! Нет-нет — ересь! Всуе имя Блэкстоуна поминаю, ага.       — Успокойся или объясни хотя бы, в чём суть претензии?       — В том лишь, что ты не способен нести ответственность даже за себя самого, уж не то что за другого человека, — я отстраненно наблюдал за тем, как он нервно переминается с ноги на ногу. — И прекрасно знаешь это, разве нет?       — Я не вижу повода, из-за которого ты все это мне говоришь, — его глаза утратили красивый коньячный оттенок, темнея от злости. — Я не давал тебе этого повода!       — Вот-вот, именно так. Ты ничего не делал и ничего не говорил… — как обычно. Святой Винсент. — Только вот одним чудным летним днем зачем-то полез языком мне в рот.       — Вот ведь… при чём здесь это?       — Да ни при чём. Это вообще не играет никакой роли.       Приблизившись, Винс положил мне руки на плечи, склоняясь так близко, как только мог; позволяя заблудиться в глубине его полубезумных глаз, с головой погрузиться в красноватый отлив темных радужек.       — Тогда скажи мне… — его губы почти касаются моих, в буквальном смысле позволяя ощущать каждое произнесенное им слово, — скажи… почему, как ты считаешь, я чуть ли не на аркане тащил тебя в свою квартиру, в свою постель… в свою жизнь, в конце-то концов?!       Чем длиннее становятся произносимые им предложения, тем сильнее я ощущаю, как возвращается влечение к нему, совершенно ненужное и неуместное сейчас. Однако, я тоже не так-то прост.       — Для декора? — полушепотом предположил я. У Винса такой взгляд, словно бы он готов ударить меня.       — Поболтать и потрахаться, так что ли?       — А почему бы и нет?       — Да не тот я человек, пойми… — он делает попытку обнять меня, но я вовремя вырываюсь, понимая, что не выдержу этого.       — Значит, нет? — я с сомнением покачал головой. — Раз уж ты не считаешь это просто взаимовыгодным интимом… Тогда ты скажи мне… прямо здесь и сейчас: кто я для тебя?       Как обычно, резкая смена эмоций. Вместо злости на его лице теперь растерянность.       — Я не знаю, что тебе ответить, Алфи… Я просто не знаю.       У меня еще была надежда — да-да, надежда, эта сентиментальная сволочь, чей забитый лопатой труп продолжает красноречиво бередить оставленные ею раны. Но это было самое худшее, что Винс мог ответить.       — Ты не знаешь. Очень мило.       К горлу подкатил мерзкий сухой ком. Ты что, О'Нил, реветь вздумал? Нет уж. Желая избежать подобного позора, я торопливо направляюсь в коридор.       — Нет, я прошу тебя… Кому нужны эти сцены, давай нормально поговорим! — он снова попытался приобнять меня, но я шарахнулся в сторону, чувствуя, что моей выдержки, моих душевных сил — меня всего — на это не хватит.       — Спасибо, поговорили уже.       — Алфи, не делай того, о чём мы оба будем жалеть…       — Я жалею и буду жалеть лишь о трех вещах: я приехал не в тот город, сделал не тот выбор и полюбил не того человека.       У него выражение лица словно у беспомощного ребенка. В глубине души он со мной согласен, я вижу это. Я это знаю.       Вот ведь черт… Я и не думал, что в день рождения бывает что-то хуже, чем «Happy Birthday». Ненавижу праздники.              ***              — Я всё еще не советую тебе это делать, — насмешливо сообщил Хосе, слезящимися от сигарного дыма глазами глядя на раздраженного Джейка.       — Не пойти ли тебе на хуй со своими советами? — огрызнулся тот, тоже закуривая. — Лучше скажи по существу.       — Допустим, отказать я не могу. Нравишься ты мне, — Гонсалес противно оскалился. Он, разумеется, паясничал, но Джейка все равно передернуло. — Но я считаю это очень опрометчивым поступком и предпочел бы не иметь ко всему этому никакого отношения.       — Тогда почему же ты согласен?       — Ну… хотя бы потому, что мне интересно, чем это закончится. И учти: спасаться от праведного гнева Сэма будешь сам, я под этот гребаный танк не полезу.       — Я же тебе объясняю: скорее всего, если все пойдет так, как нужно мне, то…       — И от Блэкстоуна тоже.       — Блэкстоун, Блэкстоун… Достали вы со своим Блэкстоуном! — разозлился Джейк. — Он здесь по сути вообще никто, зато говорят о нём везде!       — У Блэкстоуна есть имя, ему хватает. Еще у него есть Верджер — непререкаемый авторитет. Главное, что тебе следует понять: Блэкстоун и Верджер — это как та песня, из которой слов не выкинешь.       Джейк изо всех сил ударил кулаком об стену. После чего задумчиво воззрился на свою руку — костяшки указательного и среднего пальца распрощались с кожей и уже начинали вяло сочиться кровью.       — Послушай, Джейк, — осторожно начал Хосе, — я что, по-твоему, совсем идиот? За последние два месяца ты так резко сменил предпочтения — только мальчики и только блондины. К чему бы это, интересно?       — Какое тебе дело до того, с кем я сплю?!       — Ты сам не свой после того, как встретил в борделе этого Фредди…       — Альфред. Его зовут Альфред, — сквозь зубы поправил он.       — Да как знаешь! — отмахнулся Хосе. — Всего лишь смазливый пацан.       «Еще не поздно послушать Гонсалеса… Он ведь прав, черт его дери. Это такой риск. Стоукс того не стоит!»       Увы, здравый смысл никогда не был сильной стороной Форестера. «Стоит. Стоит!» — тут же отвечало подсознание.       Это же Альфред Стоукс. Немногие задачи могут оказаться сложнее, чем добиться его снова. И плевать, каким способом это будет выполнено. Но будет.       «Будет, так или иначе».       — Гонсалес, я не понял: твой треп мне принимать за согласие?       Хосе откинулся на спинку стула и с ехиднейшим видом прищелкнул языком.       — О'кей, Форестер. Я в игре. А теперь посвяти меня в свой гениальный план.              ***              — Знаешь, ты сейчас неправ! — я мрачно уставился на телефон — тот самый, который звонит раз в триста лет, а теперь еще и заговорил язвительным блэкстоуновским баритоном. — Я бы мог назвать тебе одну тысячу триста пятьдесят восемь причин, почему именно, но не стану этого делать, дабы не ущемлять твое юное эго!..       Боже, Блэкстоун, заткнись. Ты нелеп. Определенно нелеп. Да! И я убеждаю вовсе не себя, а…       Эм, а кого тогда? Свое юное эго, что ли? Дожили…       — Твою ма-а-ать! — простонал я, принимаясь биться затылком о спинку кровати. — Блэки, ты такой умный, я балдею!       — … и почему бы, черт тебя дери, не взять трубку? Я прекрасно знаю, что ты валяешься на кровати и издеваешься!..       — Экстрасенс хренов, — удивленно прокомментировал я, приложившись еще сильнее.       — … и вообще, знаешь, меня заебал этот монолог!       Иди ты, Винсент Джерард, далеко и надолго. С этой мыслью я повернулся на бок, сдувая упавшую на глаза короткую прядку волос. Один маразматик отстриг перочинным ножиком. «На удачу!» — говорит… Проклятье… Даже моя прическа напоминает о нём!       Конечно же, я пришел к себе на квартиру. А куда я еще мог пойти? Пришел, попил виски с колой из зеленой фаянсовой кружечки, похандрил немного, вздремнул часика на четыре; встал помятый, бледный и еще более озлобленный на нашу затраханную цивилизацию и отдельных ее представителей, а также на тот факт, что я хочу обратно к Винсу. Я хочу сейчас быть с ним, обнимать его, целовать, говорить присущую случаю ерунду. Но вместо этого лежу здесь, злюсь на него, а также на себя и это предательское желание. Любовь… Я думаю, что это то чувство, когда человека хочет не только твое тело, но и то, что люди зовут душой. Чувства там, разум… не знаю я. Пусть будет душа, хрен с ним, с этим агностицизмом. Люблю я Блэкстоуна. Люблю, какой бы скотиной он ни был.       Некоторое время спустя телефон снова зазвонил. Я подпер голову рукой и с любопытством стал ждать звукового сигнала.       — Послушай меня, блондинчик, — дождался, ха! — Если бы мне кто-то заявил, что у меня появится малолетний полюбовник, которого я буду доставать по телефону, то я бы посоветовал этому шутнику направить свою буйную фантазию в другое русло. Но реальность такова, что я тебе уже полдня названиваю! А посему оцени мое покаяние и вали домой!       Полюбовник?! Домой?! Ну надо же, да он меняет приоритеты прямо-таки на глазах! Кошмар, как женское вмешательство ломает личность!       И, тем не менее, на губах у меня постепенно расплывалась эта дурацкая ухмылка влюбленной школьницы…       Прежде чем я снова вернулся к самобичеванию с участием спинки кровати, в кармане джинсов зазвонил телефон. Винс развлекается с автоответчиком, Шон уже звонил, даже Бриджит не преминула наговорить всяческих пошлостей с претензией на поздравления…       — О, черт, — я оторопело уставился на экран. Ну и денек, а? Нервно хмыкнув, я вдохнул поглубже и ответил на вызов. — Привет, Тори.       — Кхм… привет, — послышался в динамиках тихий голос Викторио. — Я всё же решил позвонить… С днем рождения.       — Спасибо, — чувствую себя последней мразью. Неловкой мразью.       — Как дела? Я уже так давно тебя не видел…       — Ну, я бы не сказал, что у нас осталось так много точек соприкосновения.       — Ты не появлялся в «Полуночи» с тех пор, как ушел с работы.       «С тех пор, как ушел к Винсенту», — так это звучит. Да так оно и есть.       — Я там был раз или два, — правда был. С Шоном и Фин. А Винса туда не затащишь, не действовала даже угроза переспать со всеми симпатичными парнями, которые только попадутся на моем тернистом пути. Собственно, его психопатическое величество соизволили мило улыбнуться, вручить мне упаковку презервативов и поцеловать в лоб, после чего посоветовали организовать очередь под запись, а также ближайшие пару дней не показываться ему на глаза. Ха-ха. Охренительно смешно.       Словно бы услышав мои мысли, Тори смеется.       — Точки соприкосновения… Если начистоту, Алфи, то у нас их вообще нет. Я прав?       — Да, — я в некотором ступоре из-за его внезапной прозорливости. — Ты прав, пожалуй.       — Мне никогда не понять, чем акварельная мазня отличается от масляной, я никогда бы не смог поступить в UCSF, и словарный запас у меня в десять раз меньше, чем у тебя. Да, я не Блэкстоун, да, мне до него расти, расти и никогда не дорасти. Одно «но», дорогой мой… Он никогда не будет относиться к тебе так, как отношусь я. Он никогда не будет готов на все ради тебя, как готов я. Он никогда, черт возьми, не будет любить тебя так, как люблю я! — он порывисто вдыхает — звук, похожий на жадный глоток никотина, который словно бы оседает у меня на языке противной, вяжущей горечью. — Ты, блядь, на части разваливался, когда он так вот просто взял и уехал. Ни объяснений, ни прощаний — к чему все эти розовые сопли, они же для дайков и ванильных педиков!.. — его голос скакнул вверх на добрую октаву.       — Это не твое дело! — сорвался я. — Что за привычка — говорить о том, о чём ни черта не знаешь?       — Я знаю, Алфи. Я знаю! Ты просто не принимаешь меня всерьез! — Тори снова засмеялся. — Господи, О'Нил, ты порой бываешь таким высокомерным ублюдком… Но я готов умолять, унижаться… лишь бы ты хоть раз в жизни мог услышать меня.       Я не хочу слышать тебя, Тори.       — Ты не понимаешь… — я отключился, не прощаясь, будучи не в состоянии блюсти все тонкости этикета.       Я старался не думать о том, что мои чувства Винсу до лампочки. Но сейчас, когда меня просто ткнули в это носом, только и остается, что дать пинка «своему юному эго», дабы послать к черту всю эту фальшь, унизительную и нелепую… Если подумать, то Винс же не виноват, что мне требуется больше, чем он может дать. В этом нет ничего удивительного — я едва вышел из подросткового возраста, а он уже взрослый человек. Это подразумевает заметное различие наших экзистенциальных и эмоциональных потребностей. Но я… я привык считать, что мы одинаково смотрим на вещи.       Видимо, это исключение. Фатальное такое исключение.       Скрипнув зубами, я направился в ванную. Как следует умывшись холодной водой, оперся руками о край раковины и уныло уставился на свое отражение, пытаясь усмотреть на лице несбыточную мечту в виде загара. Интересно, а почему от воды круги под глазами видны еще отчетливее? Я похож на завзятого торчка или это освещение такое плохое?       О, нет, милый. Ты похож на педика, который ноет перед зеркалом из-за какой-то ерунды, не в состоянии пойти и решить свои проблемы. И стоит ли вообще раздувать свое самомнение, если ты такой трус?       — Знаешь, блонди, а у меня бы на тебя не встал, — презрительно сообщил я своему отражению, после чего с чувством выполненного долга вернулся в комнату и, тяжело вздыхая, нашарил среди складок смятого покрывала свой мобильник. Найдя в списке контактов Блэкстоуна, с тоской взглянул на кнопку вызова, которую нужно было нажать, дабы отомстить за поруганный автоответчик. И я не мириться собирался. Ни в коем разе!       Но прежде, чем я нажал-таки эту долбанную кнопку, мою руку от кисти и до локтя прошило неприятным ощущением вибровызова. Царапнув раздраженным взглядом незнакомый номер, высветившийся на дисплее, я всё же ответил.       — Слушаю.       — О, в кои-то веки твои действия совпали с моим желанием. Продолжим в том же духе? Уверяю, получим обоюдное удовольствие!       — М-да, — я выпрямился. — Я-то думаю, почему дерьмо сегодня не в массовом объеме?       — И почему же? — когда Джейк говорит таким нежным голосом, я автоматически напрягаюсь.       — Потому, Джейки, что ты олицетворяешь большую его часть.       — Ты пошутил, я посмеялся. Что ж, с днем рождения, злобный ты ублюдок! Подарок получишь при личной встрече.       — Подари его сам себе.       Его идиотское ржание вызывает у меня малодушный порыв стать несуществующим Богом и поставить этот день на быструю перемотку. Сил уже нет быть шутом при дворе господина Абсурда и лицезреть парад несостоявшихся бойфрендов.       — Джейк, что тебе от меня опять нужно? — устало поинтересовался я.       — А я что, не могу позвонить просто так?       — Ты даже сто восемьдесят баллов по шкале Айзенка наберешь с большей вероятностью.       — Я почти обиделся, дорогой! — Джейк фыркнул. — Ну, как дела твои? Как Блэкстоун поживает?       — Что, прости? — сказать, что я офонарел, означало преуменьшить яркость испытываемых эмоций. — Послушай, Джейки… твоя осведомленность меня немного напрягает. Могу лишь сказать, что это не твоего ума дело. Тебя это не касается.       — Я думаю иначе. Серьезно, Алфи… Мне не безразлична твоя судьба.       — Тебе не безразличны лишь ты и твой член, — и это не личное мнение, а аксиома.       — Ну, говоря понятным тебе языком… Твое утверждение является причиной, мое — следствием.       — Что ж, резонно. А теперь, когда мы закончили устанавливать причинно-следственную связь, говори: чего ты хочешь? — нервы у меня сдают. Верно, но далеко не медленно.       — Тебя, разумеется.       — Ну, извини. Ce n'est pas possible(2), как сказал бы мсье Бернард. Черт, да хватит уже ржать!       Нельзя дать ему понять, что я нервничаю. Убьет и съест.       — Знаешь, Алфи, твой брат — редкостный мудак, гомофобная скотина и просто нехороший человек. Но он и вполовину не такой сноб, как ты.       — Я знаю. И что с того?       — Что с того? Просто… мне не понятно, чем такого сноба мог привлечь престарелый тинэйджер с прибабахом. Фигура отличная, внешность привлекательная — это всё понятно. Но ничего более я не заметил.       Да ты ни в ком и не видишь ничего более… Пытаясь куда-то деть негативную энергию, я принялся медленно расхаживать от окна к кровати и обратно.       — Форестер, ты меня слышишь, нет? Не лезь не в свое дело! — я уже готов был послать его куда подальше, но что-то вроде шестого чувства заставляло продолжать эту нелепую беседу.       — А ты меня слышишь? Это моё дело. Я был до Блэкстоуна и планирую остаться после.       Мне даже нечем ответить на такую наглость.       — Ах, что-то мы отвлеклись на полемику! Я звоню с единственной целью: проконсультироваться с тобой по поводу твоего милого старичка.       Так бы и вдарил чем-нибудь этого козла. Нет, я и сам издеваюсь над Винсом по поводу его возраста. Но это, мать вашу, моя привилегия!       — Итак, мой милый Альфред… Какого Блэкстоуна ты предпочитаешь: живого или мертвого?       Я резко затормозил, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.       — Что?       — Я интересуюсь, не будешь ли ты против, если с ним случится что-нибудь плохое, брутальное такое, в стиле memento mori?       И голос такой участливый, прямо психотерапевт.       — Алфи… Алфи, ты еще там?       — С чего ты решил, что Винсент стоит выше моих интересов? — нужно прощупать почву, а потом уже что-то делать.       — Не знаю, не знаю… Вообще-то, я просто предположил. Но проверить вполне можно, как считаешь?       — Это уже не смешно, Джейк. Я прекрасно понимаю, что ты, урод, блефуешь!       Молодец, Алфи. Теперь ему и проверять не надо.       — Ах, вот как? Ну, я знал, что ты мне не поверишь.       Его голос сейчас подобен кленовому сиропу. Тягучий, сладкий, омерзительный.       — Подойди к окну.       С грацией стреноженной лошади я проковылял к окну, судорожно вцепившись в подоконник пальцами свободной руки.       — Видишь тех милашек на другой стороне улицы? Очкарик с колясочкой, его женушка в дешевом платье, а также их потомство.       По-прежнему ничего не понимая, я разглядывал указанного Джейком человека. Это был мужчина в возрасте чуть за сорок, худой, с заметными залысинами. Рядом с ним шла невысокая блондинка, ведущая за руку такую же светловолосую, чумазую девочку, лет пяти на вид. Неказистая, но выглядящая счастливой семья. Полная противоположность семейству Стоуксов, да.       — Смотри на них, Алфи. Смотри внимательно. Я хочу, чтобы ты прочувствовал момент.       Я смотрел, словно бы загипнотизированный. Вот женщина достает упаковку влажных салфеток и наклоняется, чтобы стереть мороженое с по-детски пухлого лица дочери. Ее муж с умилением наблюдает эту сцену. До тех пор, пока где-то в отдалении не раздается хлопок, похожий на звук лопнувшей шины.       Он оседает на асфальт — до жути медленно, до жути неестественно. Я могу видеть вишнево-алые пятнышки, расцветившие зеленую синтетику платья. Несколько капель попало на щеку девочки. Нахмурившись, женщина снова провела салфеткой по ее щеке, после чего вскочила, оборачиваясь. Ее дикий, ни на что не похожий крик вернул меня в реальность.       — Хороший глушак на стволе. Ты только представь себе — она даже не заметила, что ее мужа застрелили. Охренеть! — Джейк усмехнулся. — И не обратила внимания на звук падающего тела… наверное, она просто глухая!       Прохожие медленно стекались на место происшествия. Я в прострации смотрел, как рыдающая женщина опускается в лужу крови и мозгов, добавляя больше вишневой краски своей одежде. Мужчине прострелили голову и, судя по отсутствию судорог, его парализовало сразу. Думаю, пуля прошла насквозь. Шансов у него нет.       Это похоже на страшный сон. Пожалуйста, пусть это окажется просто сном, осознаваемым с особой четкостью.       — Как ты мог? — такое впечатление, что я стал куклой, за которую говорит чревовещатель. — Он же… он… просто шел мимо…       — Плевать я на них хотел. Это просто люди, их еще шесть миллиардов. Мне сейчас интересен конкретно ты. Я думаю, ты понял, на что я готов пойти? Представь, как ты будешь выглядеть, перепачкавшись в чужой крови…       — Я тебя понял! — это было почти криком. Я задышал глубже, чувствуя спазмы и радуясь, что ничего не ел сегодня.       — Не нервничай, — ласково посоветовал Форестер. — Я же это сделал ради тебя.       — Да пошел ты!       — Лучше ты иди. До перекрестка на Бейкер-стрит, там тебя уже ждут. И побыстрее, а то сейчас копы приедут.       Услышав короткие гудки, я с чистой совестью выронил телефон. Чтобы не закричать, мне пришлось практически до крови закусить губу. Истерика без слез и без единого звука — это оказалось чистым мазохизмом. Больнее только любовь.       Сгусток чистой, незамутненной боли.       Я тоже истекаю кровью. Но я не парализован, нет… Я бьюсь в судорогах, я захлебываюсь…       Я люблю. Слишком остро, слишком сильно, слишком непонятно.