Once Upon a Time in KHL

— Малыш, встань, пожалуйста, на весы. Фратрия закусывает нижнюю губу, нащупывая голой ступнёй холодную поверхность электронных весов, и встаёт на них, поджав пальцы. Ей не хочется смотреть на цифры под её ногами. Ей страшно смотреть на дурацкую пластиковую панель, за которой прячется нечто большее, чем физическое истощение. — Малыш… Тихий упрекающий вздох у самой мочки уха и тёплые родные ладони на плечах; вот уже и не страшно совсем, и присосавшееся к её шее прошлое, скалясь, уползает в тёмный угол. — Три килограмма за семь дней. Что случилось? Тому, что случилось, уже несколько лет, но оно неотступно преследует их, раз за разом напоминая о себе новыми срывами. — У тебя сейчас ответственные матчи перед плей-офф, и я… — Ты держалась два месяца. Теперь всё нужно начинать заново, понимаешь? Авангард рассказал, что за те несколько недель, которые Спартак провёл в коме, Фратрия превратилась в тень. Безжизненную коматозную тень, которая могла обхватить руку чуть пониже плеча так, что подушечки пальцев соприкасались. Она выгорела изнутри за секунду и за секунду вспыхнула вновь, но перестала завтракать по утрам и плотно подсела на кофеин. «Ты веришь в то, что время лечит, ровно до первого рецидива, а потом уже не веришь ни во что и начинаешь жить в страхе: «А вдруг это случится снова?». После той авиакатастрофы я мониторил любое передвижение Локо. Звонил в авиакомпании и дотошно выпытывал всё о состоянии двигателей, погоде и стаже пилотов, и мне тогда казалось, что таким образом я, возможно, смогу его хоть как-то уберечь… Когда встретился с Ри в больнице рядом с твоей палатой, как будто внутрь себя заглянул. Вспомнил, как наизнанку выворачивало от собственной беспомощности… Видимо, нам с ней суждено было оказаться по одну сторону реанимации. Такой вот наш «Тряпичный союз»… Посмотрел на то, что от неё осталось, и говорю: «Неблагодарное это дело, со смертью на голодный желудок воевать». Помню, буквально затащил её в какую-то забегаловку, назаказывал всего и предупредил, что если есть не станет, уйду и оставлю её одну с неоплаченным счётом. У неё с собой как раз ни денег, ни телефона не было. Ходила, как сомнамбула. На улицу вышла, и ладно… Такие, брат, дела». Никаких таблеток и профессиональных вмешательств. Только ладонь в ладонь, глаза в глаза. Теперь его очередь ставить её на ноги и говорить, что всё будет хорошо. — Не хочу просить Ярого кормить тебя с ложечки. Ты знаешь, какой я ревнивый. Поэтому пообещай мне, что будешь есть. Сама. Сделай это для меня, хорошо? — Обещаю. — Ну вот и славно, — Спартак целует её в макушку, прижимая к себе. — Пойду сварю тебе пельменей. — В десять утра? — Фратрия прячется в его объятиях от нависшей над ней грозовой тучи. Сегодня молнии бьют мимо.

***

Она любит до костей, потому что не способна любить как-то иначе. Так же, как он не может ни одного матча провести без сбитых костяшек и сочащихся кровью царапин. — Один, как грёбаный Рокки. Вторая не ест ни хрена. Хороша парочка! — Ярый возмущается на всю чебуречную и сбавлять обороты не собирается. Вопрос — «Ты сегодня ела?» — отныне будет звучать в два раза чаще. Ярому, как никому другому, известно, что во время выездных серий она способна жить на одном кофе и неиссякаемом энтузиазме. А с сегодняшнего дня он не понаслышке знает ещё и про голодные обмороки. — Он мне башку оторвёт из-за тебя. — Ты слишком ценный кадр. — Я в няньки не нанимался, знаешь ли. — Ты обиделся? Давай я тебе пива куплю. — Раньше гонял себе на стрелки и в ус не дул. А теперь я ёбаный телохранитель киллера. — Киллер — это я, да? — Завались уже и ешь. Ветром скоро сдует, к едрене фене. — Слав, ты просто прелесть! После матча двинем в бар. Угощаю. — Смотри, коней не двинь. Последняя фраза звучит для обоих так двусмысленно, что Ярый сменяет гнев на милость и являет миру что-то наподобие улыбки. Фратрия резко подаётся вперёд, заглядывая ему в глаза. — Ярый, ты мне друг? Тот хмурится и отводит взгляд. — Я знаю, к чему ты клонишь. Даже не пытайся. — Послушай, осталось меньше месяца до плей-офф. У него голова сейчас совсем другим забита. Это случилось-то один раз, и я тебе обещаю, слышишь? Обещаю, что больше такого не повторится. — Почему-то сегодня я тебе вообще не верю. — Вот и договорились. Она пока не в курсе, что Спартак уже нанял его в «няньки».

***

— Дочь анархии под домашним арестом? Это что-то новенькое, — тихо усмехается Слава, стаскивая с себя старенькие найки. — Пока не вернётся в нормальное состояние, на стадионе ей делать нечего, — также тихо отвечает Спартак и обменивается с ним крепким рукопожатием. — Как сам? — Да как обычно: не умер и не женился. На вопросительный взгляд Ярого Спартак кивает в сторону кухни. — Малыш, у нас гости. Фратрия сердито размешивает сахар в чашке с чаем и даже не смотрит в их сторону. Спартак жестом просит Славу подождать, опускается перед ней на корточки и берёт её за руку. — Не дуйся, малыш. Нам всем будет спокойнее, если ты какое-то время посидишь дома и наберёшься сил. В этом нет ничего страшного, всем иногда нужен отдых. Он по очереди целует её тонкие пальцы, смотрит обезоруживающе, слегка наклонив голову набок. Фратрия оттаивает под его взглядом, дотрагивается до небритой щеки Спартака и щёлкает его по носу. — Береги себя, здоровяк. Я боюсь тебя потерять и поэтому иногда живу чёрти-как. Ярый, тихо вышедший из кухни минуту назад, возвращается, нарочито громко прочищая голос. — Рви казанца, я присмотрю за ней. Слава свой человек. Проверенный годами и надёжный в любом вопросе. Для него границы между фанатством и дружбой давно уже размыты, и из всех громких истин он выбрал для себя одну: Мне дорого то, что дорого тебе, и я готов за это постоять. — В холодильнике есть пиво. И без глупостей мне здесь, — Спартак шутливо грозит им пальцем, подхватывает спортивную сумку и целует Фратрию на прощание. — Не нанимался в няньки, значит? — скрестив руки на груди, ехидно спрашивает она, едва закрывается входная дверь. — Ровно как и ты обещала есть, — пожимает плечами Слава. — Какую пиццу будешь? Иногда, чтобы что-то изменить, нужно дойти до критической точки.

***

— Чёт ты сегодня вообще не в игре, — с ноткой разочарования в голосе замечает Армеец перед вбрасыванием. — Случилось что? — Да мне вообще сейчас не до хоккея, если честно, — признаётся Спартак и косится на трибуны. — Забирай эту серию, дарю. Я сегодня добрый. На календаре Восьмое марта, в серии с ЦСКА уже 3:0 в пользу Столичного. Красно-белый на вопрос главного тренера так и отвечает: «Не впёрся мне этот плей-офф сейчас, ну вообще никак». Генеральный смеётся, по-доброму смеётся, хлопает его по плечу и даёт отмашку. Разбор полётов откладывается до утра. «Завтра хоть режьте!» уже из коридора кричит им Спартак. «Красно-белая» трибуна бурлит и негодует от проигранной «всухую» ЦСКА серии. Ярый только вздыхает и пожимает плечами: «Это любовь, пацаны. Можно понять». И они скрепя сердце понимают. — Знаешь, я очень долго думал, как вернуть тебе аппетит… И ничего лучше не придумал. Спартак подводит Фратрию к дверям «Гладиатора» и открывает входную дверь. — Ты… купил ресторан? — Ага. Нравится? Угадал с названием? Хотя, погоди. Прибереги свой восторг до блюда от шефа… И если уж жить, то сегодняшним днём. Если любить, то до костей.