Kim Na Young - Tell me
Через пару дней Чонгук снова заезжает с утра перед работой, потому что не видеть Чимина слишком долго – тяжело для него, а вечером куда-то ехать и шевелиться совсем нет сил. – Слава Богу, на этот раз без цветочков, – бурчит Чимин и пропускает парня внутрь, который на выпад Пака лишь глаза закатывает и сует ему банку нутеллы. Тот рассматривает ее со всех сторон и довольно улыбается, тянется за поцелуем и выдыхает Чонгуку в губы: – вот такие подарки мне нравятся больше. – Обжора, – притворно злится Чон, обхватывает Чимина поперек шеи, прижимая его голову к своему боку, и тащит в комнату. – Ты и сегодня собираешься торчать дома? – спрашивает он, отпускает Пака и оставляет короткий поцелуй на его щеке, все еще придерживая парня за спину. – Очевидно же, что тебе лучше. – У меня отпуск продолжается, – говорит Пак, отстраняет от себя Чонгука, заваливается на диван, открывает нутеллу и принимается есть, используя палец вместо ложки. Чонгуку вид Пака, облизывающего свои пальцы, кажется самым развратным из всего, что он когда-либо видел в жизни. Когда аккуратный пальчик, измазанный в шоколаде, исчезает меж пухлых губ, у Чона адреналин в крови подскакивает, он чувствует, как к щекам кровь приливает, и они так сильно начинают гореть, что парню приходится отвернуться. Он проходится безразличным взглядом по тумбочкам, стараясь отогнать от себя наваждение, потому что он не планировал утренний секс, учитывая, что ему, вообще-то, уже прямо сейчас нужно быть на работе. – О, ты расставил их, – говорит Чон, немного придя в себя и заметив сувениры, купленные в Париже. – Прикольно здесь смотрятся. Вот эта большая – шикарная. – Поедем в следующем году ещё раз? Только пораньше. Хочу отметить там день рождения. Чон радостно улыбается, потому что, на самом деле, это ведь отличная идея, провести этот день только вдвоем, отдохнуть, снова окунуться в эти эмоции. – На нашем месте? – спрашивает Чонгук и садится на корточки перед Чимином, следует его примеру окунает палец в нутеллу, пытается отправить себе в рот, но Пак перехватает его руку. У Чонгука что-то определенно взрывается в голове, когда мягкие губы касаются его пальца, оставляя горячую влажную дорожку, слизывают с него шоколад. – Не смей есть мои сладости, – серьезно говорит Чимин, видит, как Чонгука радужка тонет в расплывающемся зрачке. Чон резко хватает парня за затылок, прижимается губами к его, ему, кажется, вот-вот скорая понадобится, потому что его колотит всего изнутри. Чимин сладкий, горячий, дышит часто, тяжело, задыхается, когда Чонгук проталкивает язык особенно глубоко, хватается маленькими пальчиками за ворот его пальто, коротко постанывает в поцелуй, дрожит всем телом, но находит в себе силы Чона отстранить, чмокнув напоследок в подбородок. – На работу опоздаешь, – объясняет он, смотря в недовольные глаза Чонгука, которому всю малину обломали. – Уже опоздал, давай разочек, – выпрашивает он, словно ребенок конфетку, и снова тянется к Чимину, прижимается губами к его шее, неожиданно сильно втягивает кожу, заставляет Пака сначала испуганно вскрикнуть, а уже потом рассмеяться. На этом месте остается ярко-красный засос, который еще и болит плюс ко всему. – Нет. Ты опаздываешь, иди трудись. А я к Юнги поеду, – Пак, все-таки, отстраняет Чонгука, который, все еще, не может поверить, что ему ничего не светит. – Тогда еще один поцелуй! – говорит он и целует Чимина. Долго, с оттяжкой, проходится языком по нижней губе, думает, что точно свихнулся, поехал на этом парне, потому что оторваться невозможно, Чимин – самое прекрасное, что он пробовал в своей жизни. У Чимина тоже голова кругом, Чонгука слишком много в последнее время, но он отчаянно желает, чтобы его было больше, намного больше. Чтобы они засыпали и просыпались в одной постели, ели, пили вместе, душ вместе принимали. Это похоже на неизлечимую болезнь. Чонгук словно наркотик. Все было в относительном порядке, пока Пак не попробовал. А стоило попробовать – пропал. Уже в коридоре, когда парни нашли в себе силы оторваться друг от друга, Чимин вспоминает: – Кстати, ты говорил про «наше место» в Париже, где мы отметим мой день рождения в следующий раз. Это где? У нас уже «свое место» там есть? – Естественно, – улыбается парень и обнимает Пака, – Эйфелева башня, забыл? – Ты снимешь ее для меня целиком? – Боже, Чимин, я не настолько богат, – смеется парень, на что Чимин недовольно хмурится. – Не прикидывайся, ты единственный наследник Golden group. Ты – богач! – Я что-нибудь придумаю, – продолжает шутить Чон и уходит, пообещав, что сегодня точно найдет время, чтобы заехать вечером.***
Ближе к обеду Пак собирается к Юнги. Приводит себя в порядок, наносит немного bb, потому что выглядит жутко после стольких дней, проведенных дома, одевается. Выгоняет машину со стоянки, заезжает в супермаркет, накупает много различных вкусностей другу, но так и не попадает к нему. Когда Чимин уже держит курс на больницу, где Мина оставили подольше, чтобы понаблюдать, убедиться, что не будет никаких осложнений, ему звонит следователь Ван, с которым последние несколько лет они на короткой ноге, и просит заехать в отделение, говорит, разговор есть. Чимин встречу перенести не пытается, потому что любопытно, он сворачивает и уже через полчаса сидит в кабине Ван Хосока, который хлопочет у кулера, пытаясь приготовить гостю чай. Печенья с конфетами уже стоят на столе. – Раньше я не любил с Вами встречаться, – признается Ван и ставит пластиковый стакан перед Паком. – Еще года три назад я считал Вас страшным человеком. Но дружить с Вами выгоднее, чем воевать, – сам мужчина усаживается в кресло напротив и замечает, что Чимин с него заинтересованного взгляда не сводит. – Интересно, зачем я Вас позвал? – Прекратите ходить вокруг да около. Неужели, Вы думаете, я себе дома чай заварить не в состоянии? Ван усмехается и кивает, покачиваясь в кресле. Потом тянется в нижний ящик стола, поворачивает ключ в нем, достает файл, в котором странная обожженная железяка и кладет на стол перед Чимином. Тот берет файл, крутит в разные стороны, рассматривает предмет и усмехается. «Пак Чимин» - сторона с его именем осталась целой. Вот так неожиданность. – Сегодня утром мне передали эту вещицу в качестве вещественного доказательства. Я вижу, Вы еще не в курсе или делаете вид. Один из акционеров вашей компании, – говорит следователь и берет лист бумаги со стола, в котором изложены материалы дела. – Некий Пак Вубин, знаете такого? – Чимин кивает. – Так вот, Пак Вубин умер накануне. Время смерти примерно 02:30. Кто-то поджег его частный загородный дом, в котором он и двое его хм…подруг отдыхали ночью. Весело проводили там время. Все, кто находились в доме, включая пекинес заживо сгорели. Кстати, последнего мне жаль больше всего, – усмехается следователь и подтягивается в кресле. Чимин его смешок поддерживает. Пак Вубин всегда был занозой в заднице. – Поджег был совершен… – Этой зажигалкой, – заканчивает за него Чимин и качает головой, потому что это самая идиотская подстав из тех, что он видел в своей жизни. Хотя нет, самая – случай с Юнги. – Именно. Я вот спросить хочу, у Вас алиби на эту ночь есть? Чимин задумывается, а потом выдает: – А кто сказал, что эта зажигалка – моя? На ней есть мои отпечатки пальцев? – Нет, на ней вообще нет отпечатков, она обуглена почти со всех сторон. – Сначала докажите, что она моя. Найдите организацию, которая ее выпустила, найдите заказчика. Я Вас учить должен? – Подождите, господин Пак, она, правда, не Ваша? – Ван откровенно ничего не понимает. – Моя, но чем Вы докажете, что она моя и убийца я? – На ней Ваши инициалы. Следствие исходит из того, что Вы – единственный Пак Чимин в окружении погибшего, вот в этом столе у меня лежит ордер на Ваш арест, потому что других подозреваемых у нас нет. И, скорее всего, не будет. В любом случае, если сейчас я и могу отпустить Вас за отсутствием достаточного количества доказательств, мне придется арестовать Вас потом. Как Вы и говорите, мы найдем того, кто изготовил эту зажигалку, по средствам этого найдем заказчика и выйдем на Вас. Я, правда, не знаю, чем смогу помочь Вам в этой ситуации. – Но проблема в том, что убийца, в самом деле, не я. Ван прикрывает глаза, тяжело вздыхает и откидывается на спинку кресла. С Пак Чимином работать – всегда сплошной стресс. – Постойте, давайте по порядку, Вы же сказали, что зажигалка Ваша. – Но убийца – не я. Поэтому Вы должны сделать все, чтобы никто не узнал, что она моя. До тех пор, пока я не смогу поймать тех, кто подставил меня. Понятно? Я уже обратился за помощью к человеку из спецотдела, который сможет мне помочь. А Вы ждите. Разве не судьба, что это дело поручили вести именно Вам? – Я бы сказал, кара, – усмехается мужчина, но, когда Чимин лезет в карман куртки, достает из нее бумажник, а потом кредитную карту и кладет ее на стол, Ван резко серьезнеет. – Господин Пак, Вы чего? – На ней десять миллионов вон. Давайте дружить и дальше. Скоро я подкину Вам дельце, с которым будет очень интересно работать. Думаю, после такого, Вас повысят, скорее всего. Ван довольно кивает, жмет Чимину руку, когда тот уходит, и даже провожает до выхода, наблюдает за тем, как черный мерседес выезжает со стоянки, сжимая в руке кредитку.***
Чимин добирается до Юнги к трем часам дня. Проходит в палату, даже не постучавшись и застает Юнги и Тэхена целующимися. Парни отрываются друг от друга, оборачиваются на источник шума. Чимин поджимает губы со словами: «окей, потом зайду», и хочет выйти, но Тэхен останавливает его. Убеждает, что он уже уходит, поэтому здорово, что ему пришел сменщик. – Дождался, – улыбается Юнги и удобнее усаживается на кровати, принимая от друга вкусности. – Как твоя простуда? Ты так долго болел. – Не только, – говорит Чимин, доставая из пакетов фрукты и складывая их на тумбе. – Еще с Чонгуком проводил время, – и улыбается, словив парочку вопросительных миновых взглядов. – У нас, вроде как, все серьезно. – Вы спите друг с другом? – удивляется Юнги. – Как будто вы с Тэхеном не спите. Чонгук классный, – говорит Чимин и подсаживается к другу. – Я подумать не мог, что он такой. Он постоянно приносит что-то, чтобы порадовать меня, постоянно звонит и пишет. Хочет встретиться со мной. Не знаю, чем я так сильно ему понравился, но он искренен. – Искренен? – бормочет Юнги и удобнее укладывается на подушках. – Это хорошо. Ты уверен в нем? Он не делает ничего странного? Учитывая, кто его отец. Ты же знаешь, кровь – не водица. – Водица, – протестует Чимин и тянется за бананом, который сам же и принес. – Вспомни этого ублюдка, намджунова отца. И посмотри на Намджуна, это совершенно разные люди. Или твой пахан и ты. Не сравнивай даже. Чон-старший, кажется, совсем поехал. Подлянку мне устроил еще одну. Мало ему было того раза с тобой. – Подлянку? Какую? Чимин откладывает шкурку от банана, поднимается, идет к окнам, распахивает шторы, чтобы в палату хоть немного вошел дневной свет, на что Юнги неожиданно вскрикивает и отворачивается, потирая глаза. – Ты чего? – удивляется Пак и настороженно всматривается в Юнги, прячущегося от света. – Все нормально? Врача позвать? – Нет, просто шторы задвинь. С утра голова нереально болит и глаза на свет режет. Чимин послушно задвигает шторы, проходит обратно к миновой кровати, внимательно смотрит на парня, который, очевидно плохо выглядит. Весь бледный с огромными синяками под глазами. Слишком странно для пациента, который провел в больнице почти три недели. – Почему тебя тут так долго держат? – Анализ крови такой себе пришел. Доктор сказал, какой-то воспалительный процесс, какой именно они еще не поняли, но легкие чистые, возможно, ошибка, думаю, скоро меня отпустят домой. – Точно? Ты какой-то совсем слабый. – Все хорошо, – заверяет Юнги и пытается выдавить улыбку, которая дается с трудом. Кажется, голова сейчас надвое расколется. – Что ты говорил о подлянке? Что там придумал этот старый маразматик? – Чонгук вчера забрал мою зажигалку. Этот старик использовал ее, чтобы засадить меня за решетку. Поджег акционера Пака, короче жесть. – Пак мертв? – Юнги пытается привстать и на секунду жмурится от боли, тянется к прикроватной тумбочке, чтобы хлебнуть обезболивающего. – И почему Чонгук забрал твою зажигалку? Как потом она оказалась у его отца? Чимин пожимает плечами и задумывается, но только на мгновенье. – Выкрал, наверное. – А если нет? – Юнги запивает таблетку водой из бутылки. – Я бы не хотел, чтобы ты слишком сильно доверял этому парню. Он сын своего отца, на чьей стороне он будет в первую очередь? Между вами почти война. – Нет, – возражает Чимин, хотя у самого закрадываются сомнения. Они противной ледяной дорожкой ползут вдоль позвоночника, заставив парня непроизвольно вздрогнуть и вымученно улыбнуться. – Чонгук не обманывает меня, – и заметив недоверчивый взгляд Юнги пытается доказывать яростнее: – я серьезно, он не обманывает меня, он никогда так не поступит со мной. Это случайность. Не усмотрел за зажигалкой, вот и получилось. – Или на подносе притащил Чон Чонсоку. Пак прикрывает глаза и считает до десяти, пытаясь унять нарастающее раздражение, но на что именно: на слова Юнги или на закрадывающиеся подозрения – сам пока не знает. – Так, я навестил больного, все, мне нужно по делам ехать. - Я тебя предупредил. Я вовсе не говорю тебе бросить Чонгука, но быть с ним поосторожнее – не помешает. Чимин тяжело вздыхает и, наконец, улыбается. Укладывает свою ладонь поверх миновой, стучит по ней по-дружески и шутливо говорит: – Ты ужасен. Ты хотя бы один раз можешь быть на моей стороне? – Что? – возмущается Мин и вырывает свою руку. – Ты совсем обнаглел, Пак Чимин! Ничего, что я всегда на твоей стороне? Даже когда ты мутишь хрень! Пак смеется, в глубине души признавая, что это так. Юнги всегда был ему предан, это даже удивительно, что на своем пути ему посчастливилось встретить такого человека. Он зовет это: «настоящая дружба». Дружба, о которой Чимин будет помнить даже после смерти. – Мне на днях звонил твой адвокат. Он принял показания Тэхена, это не особо весомый аргумент, чтобы снять с тебя обвинения, учитывая, что между вами за отношения. В тот день, когда ты возвращался из Тэгу в Сеул, ты нигде не останавливался? Камеры наблюдения не могли тебя зафиксировать? Юнги задумывается, губу прикусывает, пытаясь вспомнить. – Да, я останавливался на заправке, а сам ходил в магазин. Это было где-то в середине пути. Там огромная заправка «Тэгу». Думаю, если там есть камеры наблюдения, они должны были зафиксировать меня. Чимин кивает. – Я передам это адвокату, думаю, мы закроем это дело раньше, чем ты отсюда выйдешь. Пак сидит с Юнги еще некоторое время, перед уходом нарекает друга сказать доктору, что головные боли не проходят и уходит, едет домой. Созванивается с Намджуном, который сообщает, что его девушке удалось что-то нарыть на Golden group, говорит, что в ближайшее время она сможет передать документы. Чимин передает Инха большое спасибо, улыбается, когда Намджун говорит, что останется сегодня у девушки и отключается. По пути заезжает в супермаркет, закупается домой, чтобы к приходу Чонгука в квартире была еда, когда проходит в квартиру – прибирается, окна открывает, проветривает. Чон приезжает без предупреждения и целует с порога, захлопывая дверь ногой. Он так крепко стискивает Чимина, что второму кажется, будто он его раздавит. Пак думает, что от поцелуев Чонгука, у него даже внутренние органы мурашками покрываются. Чон сжимает в ладонях чужие ягодицы, дышит в шею, ведет языком по ключицам, выглядывающим из широкого ворота кофты и шепчет на ушко: – Я соскучился. Как последняя тварь. Весь день только и думал о том, как ты мои пальцы сосал. Не хочешь повторить? – спрашивает он и проводит указательным по нижней губе, наблюдая за тем, как Пак ловит подушечку, сжимает меж своих губ, сам краснеет, смущается, именно поэтому глаза прикрывает, чтобы не сгореть под чонгуковым взглядом, у которого сбивается дыхание от этой картины. Он пропихивает в жаркий ротик и средний палец, двигает ими взад-вперед, прижимается к Чимину ближе, трется стояком о его бедро, а сам глаз с губ не сводит, думает только о том, как здорово они смотрелись бы вокруг его члена. – Чимин, – шепчет он, когда наклоняется к его уху, оставляет короткий поцелуй на раковине, за ушком, на скуле. – Ты знаешь, чего я сейчас хочу больше всего на свете? – и смотрит на лицо парня, который с его пальцами во рту глаза приоткрывает. Чон, может быть, с ума сошел, но глядя на эти глаза, ему кажется, что Чимин хочет того же самого. Он вынимает пальцы с характерным звуком, размазывает слюну по припухшим чиминовым губам, и глубоко целует парня. Он уже смирился с тем, что это помешательство, что у него крышу с Чимином сносит. Этот парень убивает в нем все, заставляет таять, сжигает собственным жаром. Чимин Чонгука любит, нереально любит, любил всю жизнь и будет любить дальше, сколько сможет, насколько хватит этого сумасшедшего чувства. Чон поцелуя не отрывает, но давит на чиминовы плечи, и тот, прекрасно все понимая, послушно опускается. Медленно, стараясь, как можно дольше продлить поцелуй с Чонгуком, он его губы отпускать не хочет, на последних моментах, когда Чон ниже уже нагнуться не может, перетягивает чужой язык в свой рот, буквально на секунду, а потом оказывается на коленях перед Чоном. Утыкается маленькими ладошками в его колени, тяжело дышит, смотрит расфокусированным взглядом на выпуклость в чужих штанах и вдруг вскидывает голову, встречаясь взглядом с Чонгуком. У второго от этой картины органы в тугой узел скручиваются, а возбуждение сильнее ударяет по нервным окончаниям. У него адреналин от такого Пак Чимина, у него все горит, он опускает руку на паковы волосы, проводит по ним, пропускает сквозь пальцы, не может разорвать зрительный контакт, потому что Чимин, сидящий перед ним на коленях, облизывающий покалывающие губы и смотрящий с безграничной преданностью – выше его всего, выше его жизни, выше жизни целого мира и вселенной. Миллиарда вселенных. – Малыш, – выдыхает Чон, когда Чимин начинает справляться с его ремнем, потом с пуговицей, молнией на брюках. У Чонгука воздух в легких кончается, когда этот парень приспускает их с бельем и проводит пальцами по всей длине. Чон горит в страшном пожаре под названием «Пак Чимин». Он даже стон сдержать не может от простого прикосновения. Чимин же теперь смотрит лишь на член перед своими губами, он вообще ни черта в этом не соображает, поэтому решает действовать наобум. Просто закрывает глаза и обхватывает губами головку, при этом дышит тяжело, холодит разгоряченную плоть, заставляя кровь гонять по венам Чонгука. Он не знает, что делать, но ему нравится, безумно нравится стоять вот так перед Чоном на коленях, это лучше любых фантазий, это нереальные ощущения, внутри все дрожит, а сердце грохочет в предвкушении. Пак пытается расслабиться, пытается взять глубже и у него получается. Он не пытается сделать больше того, что может. Когда понимает, где его предел, выпускает член изо рта, поднимает глаза на Чона, будто спрашивая: «Я все правильно делаю?» Чонгук же понять не может, как он до сих пор в сознании. Он внимательно следит за каждым действием Чимина, не отрывается, боясь, что-то пропустить, потому что губы этого парня, в самом деле, великолепно обхватывают его член. Будто созданы для него. Чимин берет еще раз, снова до своего предела, точно не знает, что Чону может понравиться, поэтому, когда выпускает член, проводит языком по головке, склоняет голову, оставляет короткий поцелуй на боковой стороне, оттягивает губами нежную кожу, заставляя Чонгука закусывать губу до крови. Следить за отсасывающим Паком – великолепно. Особенно крышесносное зрелище, когда он языком разрывает ниточку слюны, тянущуюся от его члена к собственным краснеющим губам. Хочется сильнее, жёстче, хочется все взять под свой контроль, и Чонгук немного отпускает тормоза, слегка грубо толкается Чимину за щеку, показывая, как ему нравится. Пак не протестует, позволяет все, на самом деле, кайфуя от всего происходящего, он тоже иногда смотрит на Чонгука, ему нравится осознавать, что именно он доводит этого парня до непроизвольных рыков, до затуманенного взгляда и дрожащих ладоней, несильно надавливающих на его голову. Маленькими пальчиками он гладит себя сквозь грубую ткань джинсов и иногда постанывает, заставляя Чона запрокидывать голову от удовольствия и дышать чаще. – У тебя так много талантов, – выдыхает Чонгук, чувствует, что вот-вот кончит, поэтому Пака отстраняет, но не предупреждает, потому что сам ничего не понимает, он такого ничего не испытывал, у него все тело – концентрированное наслаждение, он ни о чем не думает и кончает Чимину на лицо. Когда немного приходит в себя, видит, как Чимин разваливается на полу, закрывая глаза сгибом локтя и пропускает несколько нервных смешков. – Убери это с меня. Чон сначала не понимает, о чем речь, он вообще плохо видит и слышит после произошедшего, но, когда замечает стекающие капли спермы по чиминовым губам, широко открывает глаза, рот, пытается выпутаться из брюк, на ходу натягивает трусы и летит на кухню за салфетками. – Прости-прости-прости, – бормочет он, ложится рядом и выпадает на мгновенье, наблюдая за тем, как Пак упорно жмет губы, потому что, если откроет, точно узнает Чона на вкус. – Эй, – Чонгук опускает палец на чужой подбородок, чувствует, как снова возбуждается, слегка тянет кожу вниз, чтобы оттянуть пухлую губку. – Может, попробуешь? Вдруг тебе понравится, – Пак продолжает упорно молчать, сильнее сжимая губы, но Чон не сдается и побеждает, когда губы Чимина, все же, приоткрываются. – Давай-давай-давай, – Чонгук внимательно всматривается и пугается, когда Пак резко подскакивает, хватает с его рук салфетки, вытирается и кричит о том, что Чон Чонгук больной, извращенный придурок. Чон и сам это знает. А еще знает, что Пак Чимин сам виноват в том, что он такой. Перед сном Чонгук, все-таки, интересуется, познал ли Чимин его вкус, и получает за это по руке, которой пытается прижать к себе любимого.***
Утром Чимин просыпается в постели один. Недолго лежит, потом выпутывается из одеяла, заглядывает в душ – никого. Спускается вниз – там тоже. Откровенно злится, не понимая, как Чонгук мог уйти, не разбудив его. Летит обратно в комнату за мобильником, где обнаруживает пятнадцать пропущенных с неизвестного номера, несколько звонков из больницы и сообщение от Чонгука и все это в районе пяти часов утра. «Не хотел пугать тебя с утра, поэтому не стал будить. Как проснешься, приезжай в больницу. Юнги хуже». Чимин чувствует, как по спине у него холод ползет и руки начинают подрагивать от страха. Он бросает телефон, кидается к шкафу, переодевается наспех и, буквально, бежит на парковку. Что могло произойти за несколько часов? Они ведь только вчера виделись, что там могло случиться? Пак жмет на газ, пропускает все светофоры, гонит, а у самого внутри все дрожит. Что значит хуже? Это значит: «совсем плохо»? Почему Чонгук по-нормальному ничего не объяснил? Уже в больнице Чимин сталкивается с Чонгуком и Тэхеном у палаты Юнги, порывается войти. Но Чон его останавливает. – Что такое? – Пак встревоженный, но виду старается не подавать, сдерживается. – Что с Юнги? Я не могу к нему войти? – Его там нет, – говорит Тэхен, заставляя обратить на себя внимание. У него красные глаза, вид, будто всю ночь не спал, голос севший. Плакал. – Он в реанимации. Врач говорит, реактивный менингит, как последствия его болезни. – Что значит в реанимации? Им занимаются? Где его врач? – Ему оказывают помощь, – бормочет Тэхен и выдыхает. – У него вчера весь день голова болела, я должен был забить тревогу, – и хлюпает носом, смотрит растерянно, будто вот-вот в обморок упадет, глаза трет и на стенку облокачивается, видимо, не в силах больше держать себя. Чимин сглатывает огромный ком, что у него в горле застрял, Чонгук хватает его за руку, пытается успокоить этим, и помогает. Немного отпускает, он вздыхает глубоко, хоть и в сердце колет. – Все будет хорошо. С ним работают лучшие врачи Сеула, – говорит Пак, у самого внутри свербит то, что эти самые «лучшие врачи» проглядели менингит. – Все будет хорошо, – уже самого себя убеждает он и позволяет Чонгуку прижать себя к груди, погладить по волосам, поцеловать в висок. – Больше не делай так, – говорит Пак, когда через несколько часов они выходят на воздух. – Ты должен держать меня в курсе всего. Плевать – это пять утра или двенадцать ночи. Я должен быть в курсе этого. Тем более, это касается моего человека. Чонгук кивает, понимая, что Пак прав и тянет второго на себя, обнимая. – Я просто не хотел, чтобы ты сильно пугался. И сейчас тебе нужно успокоиться. Я отвезу тебя домой, а потом заберу твою машину. Идет? Нас будут держать в курсе дела. Чимин кивает, и парни уезжают. Весь день он места себе найти не может, ходит из стороны в сторону, пытается есть, но в горло кусок не лезет, только вино в себя впихивает, оно и водой служит и голод утоляет. Несколько раз звонит Тэхену, говорит, что подменит его, но тот отказывается, мол, все хорошо, он не устал, а у самого голос умирающей собаки. Но это, скорее всего, не от усталости, и Чимин это понимает. Новостей нет, но отсутствие новостей, тоже хорошие новости. Состояние тяжелое, но стабильное. Уже неплохо. Чимин клянется, что, когда этот «предательский говнюк» придет в себя, он лично отправит его в нокаут. Нервничает, от того злится и обзывает Юнги различными ругательствами. Примерно в двенадцать ночи Чонгук пишет, что не сможет подъехать из-за работы, поэтому заедет завтра с самого утра. Пак его не винит, шлет «спокойной ночи», смайлики, уверяет, что уже ко сну готовится, а сам сидит на диване в гостиной, укрытый пледом, не знает, как от давления избавиться: щеки горят, слабость во всем теле и сердце стучит быстро-быстро. Пак уверяет себя, что с Юнги обязательно все будет нормально. Они вместе столько всего прошли, не может же этот придурок умереть от какого-то менингита? Точно нет. Это невозможно. Только не его Юнги. Намджун пишет вслед за Чоном, спрашивает, как Юнги, говорит, что у Инха тоже проблемы с матерью, он должен помочь ей. Предлагает еды завести, но Чимин отказывается, посылает мужчину к своей девушке, Ким же просит держать его в курсе насчет Мина. Чимин не может уснуть ни в два, ни в три ночи. То музыку послушает, то в новостях покопается, то Тэхену напишет. Когда становится уже совсем нечем заняться, он начинает просматривать приложения и натыкается на то, в котором прослушивал Чонгука. Включает его, в надежде, что голос Чона успокоит его и получится уснуть. Прокручивает записи, которые в приложении сохраняются по датам, выбирает любое и нажимает на «плей». Сначала слушает, как Чон болтает с Тэхеном, они всего лишь дела обсуждают, а Чимин улыбки сдержать не может, голос Чонгука, в самом деле, успокаивает. Он такой особенный, приятный, заставляет все тело мурашками покрываться. Потом тишина. Звук крана, видимо, Чон в ванной, потом еще какие-то странные звуки, его дыхание. Пак готов пищать от восторга, весь Чон Чонгук – сплошное обаяние. А потом разговор с отцом. Чимин слышит голос Чона-старшего и садится поудобнее, закусывает губу, слушает заинтересованно. – Джин говорил, что ты хорошо справляешься. Я рад, что учеба пошла тебе на пользу. – Я не делаю ничего особенного. Джин не загружает меня, – Чимин отмечает, как сдержанно Чон говорит с отцом, совсем не так, как с ним. – Я зашел сказать, что все идет хорошо. – Ты о председателе Паке? – Чимин напрягается, сглатывает. Председатель Пак – это ведь он?! – Да, я смог найти с ним общий язык, как ты и просил. И мы летим вместе во Францию. – Во Францию? С Пак Чимином? Да уж, если честно, я не думал, что у тебя получится втереться к нему в доверие, у тебя никогда не получалось что-то такое, а сейчас…Горжусь тобой, по-настоящему горжусь. Чимин резко вырубает запись и замирает. Что это было? Что это только что было, что он услышал? У него все холодеет внутри, глаза стекленеют, он не может пошевелиться, будто льды сковывают, не дают вздохнуть, он тонет в них. И ему слишком холодно. Чимин начинает тяжелее дышать, чувствует, что, в самом деле, задыхается, у него доступ кислороду к легким перекрыт. Чонгуком. Он оглядывается по сторонам, будто в поисках помощи, и рот тщетно пытается открыть, чтобы на эту самую помощь позвать. Внутри него – четкое чувство, оно разрастается, оно полностью Чимина затапливает, теперь он знает, каково это. Он умирает. Пак бросает мобильник на пол, пытается выпутаться из пледа, он сейчас задохнется, у него все внутри горит, чувство, будто его отравили, каждый орган, все накачено ядом до самых краев. Чимин даже вскрикивает, потому что физически это ощущает. Он сначала краснеет, потом бледнеет, будто, в самом деле, сейчас душу дьяволу отдаст. У него руки трясутся, он себя с дивана пытается поднять – не получается, поэтому просто падает на пол, тот холодный, контрастирует с его кожей, ему нужна вода. Глоток воды, иначе он не сможет справиться. Слишком больно, у него в голове, будто татуировкой набивают слово: «предательство», и Чимин слышит и скрежет машинки, и боль чувствует от букв на своем мозгу. А то, что у него от этой боли уже череп раскрошен и другие кости, его даже не волнует. Он хочет зарыдать, но не может, у него слезы поперек глотки стоят. Он прокашливается, но от вязкой слюны тошнит, она застревает на нёбе, ни туда-ни сюда. Чимин едва до барной стойки доползает, стаскивает с нее бутылку мартини, делает несколько больших глотков, разливает на себя. Алкоголь согревает изнутри, делает хуже, потому что у Пака и так все горит, он роняет бутылку, и уже кричит в голос, потому что это невозможно вынести. Это самый сильный удар в его жизни, самое огромное разочарование. Чимин бьет себя по груди кулаком, сильно, очень, наверняка, завтра на этом месте будет уродливый синяк, но это ничто по сравнению с тем, что внутри. У него там заживо все полыхает, и если ему было интересно, каково в аду, то ни один Аид не сравнится по силе с тем ужасом, что он испытывает сейчас. Как такое могло произойти? У Чимина ни мысли на этот счет, он еще ничего не понимает, осознание толком не пришло, уже потом он будет все это обдумывать, чувствовать себя грязным, использованным, чувствовать себя куклой, по чьим чувствам проехались танком, плюнули в них, растоптали. Играли с его искренней любовью, смеялись над тем, какой он идиот. Сейчас этих мыслей пока нет. Сейчас все просто горит. Чимин заживо горит. И даже не удивится, если к утру умрет. Если в этой квартире обнаружат его обугленное тело, хотя признаков пожара не найдут. Пак хватается за волосы, оттягивает их, но ничто, ни одна боль в мире не способна перекрыть ту, что разбивает его прямо сейчас. Сносит сначала внутренние органы, затем всего Чимина придавливает, крошит в пыль. К шести утра он даже дышит уже слабо. Лежит на полу, с прилипшими ко лбу волосами, чувствует, как глаза, наконец, влажнеют от слез, чувствует, но это не приносит облегчения. Все, чего он хотел, к чему стремился, кого любил – такое слабое по сравнению с этим разрушающим чувством. А внутри – выжженное поле, на котором, кажется, больше никогда не вырастут цветы. Он чувствует, что это конец его жизни.