Друзья?

Алекс не помнит. Месяц и еще немного до выстрела — сорок семь дней, что стерлись из памяти начисто, добела. Словно кто-то легко прошелся ластиком в его голове, убирая что-то и пряча. Ненужное? Важное? Алекс просто не знает. Алексу не сказали. От Алекса все скрывают — вроде как берегут. Алексу хочется выть и лезть на стены. Алексу хочется размахнуться этой тростью дурацкой и выбить все зубы... кому-то. Алекса рвет изнутри от невозможности собрать этот пазл до конца. Алекс чувствует, что не хватает чего-то. Как будто он оставил где-то кусочек души. Алекс знает, что надо... просто надо во всем разобраться. Сложить два и два, наконец. — Мам, я оставил записку? Ну... перед, тем, как... Он не успеет закончить, заметив, как женские пальцы до боли, до хруста стиснут край подоконника. Она покачнется, опуская ресницы. — Мам? Я хочу вспомнить, понять. — Не надо, сынок. Я все равно не скажу, твой доктор считает... Алекс и не ждал ответа, наверное. Алексу достаточно взгляда, что тревожно скользнет по комоду в углу. Алексу б дождаться теперь, когда дом опустеет, чтобы из-под вороха носков и футболок свободно достать кусок мятой бумажки. Письмо. Его руки совсем не дрожат, сжимая обычный разлинованный лист с кривым краем. Выдранный, наверное, из тетради по литературе или английскому. Буквы размашистые и скачут по строчкам перепуганными птенцами. Лохматыми, пучеглазыми, страшными. Как будто у него пальцы немели, когда он писал, и почти не смотрел на бумагу. Как будто ему было до безумия страшно. Он и сейчас этот текст не читает. Не может. Лишь только взглядом выхватывает отдельные фразы, слова. "... я больше так не могу", "совсем заебался", "так всех пиздецки подвел", "пожалуйста, простите меня...", "Скажите, пожалуйста, Заку. Заку... только Заку скажите", "Я не смог это все прекратить. Я не смог...", "мама, ты позаботься о Заке, он так сильно меня бережет", "я так его сильно...", "ни он, ни вы не виноваты... никто", "сам... я все сам, понимаешь?.." Письмо выскальзывает из пальцев, пикирует на пол, как самолетик бумажный. Алекс слышит громкий щелчок. Там, у него в голове, последний кусочек мозаики находит последнее место. Заполняет зияющую дыру. Как патрон ложится в патронник. * В школе от него не уйти, даже если б с ногами все было в порядке, даже если бы не сводила с ума хромота, заставляя чувствовать себя бесполезной обузой. Обломками спортинвентаря, что свалят беспорядочно в угол, чтобы выбросить... когда-нибудь позже. — Между прочим, я тебя обыскался. Хэй, не так быстро, давай я тебе помогу. Зак Демпси не похож на крестную фею. Зак даже на лучшего друга тянет с трудом. Теперь, когда Алекс знает... слишком много тайн, чтобы им оставаться. — Почему ты мне не сказал? Почему ты все время рядом, заботишься и помогаешь? Почему ты, мать твою, здесь постоянно? Изображаешь квочку-наседку и даже подъебки команды тебе нипочем. Замолчит. Тихо так, что слышно, как дурниной завывает Монти снаружи, как чья-то машина буксует, застряв, должно быть, в той луже у выезда с территории школы, как что-то взрывается в паре кварталов... или это всего лишь рвутся петардами мысли в его голове, потому что им там стало так тесно. Тихо, и выдох Зака, как та самая пуля. И Алекс жмурится от того, что сейчас вот услышит. И он рад бы остановить это все и оставить, как есть, но не может. Он должен. Должен услышать. — Потому что один раз я тебя уже потерял. Алекс. Ты вспомнил? — Всего лишь прочел ту записку... Правда... правда не вся, потому что... потому что как прорвало плотину, и картинки обрушились разом, и в этом ярком, громыхающем калейдоскопе он выхватывает обрывки, как стоп-кадры. Тасует их, как колоду. Лицо, склоняющееся к лицу. Черная челка, что щекотала ресницы. Вкус апельсинов и чили — не у него на губах. Пальцы, что медленно оглаживали скулы и губы... за секунду до того, как коснуться. — Алекс, я вижу... — Ты и я... мы. Господи, этого слишком много. Оно, как лавина. Зак, почему ты мне не сказал? — А ты бы поверил? Когда мне сказали, что ты не помнишь... Может, так было бы лучше в итоге — тебе без меня. Если бы я остался всего лишь твоим лучшим другом. Но совсем я не смог отказаться, прости. Ты слишком, Алекс... во мне, ты под кожей. Алекс жмурится до боли и трясет головой. Алекс не готов и не может. Принять, разобраться и все разложить, утрясти. — Зак, это сложно. — Ничего и не нужно, ты слышишь? Ничего не изменится, пока ты не будешь готов, не решишь. Я просто буду рядом, чтобы помочь, хорошо? — Что, если я никогда не решусь? — Значит, так будет. Не загоняйся. Кажется, у Зака с голосом что-то не то. Кажется, руки, что поддерживают за плечи, сжимают чуть крепче. Кажется, он невесомо трогает губами прядь на виске. Кажется... сил очень мало, а мыслей так много. — Не думай, Алекс. Все хорошо. Лицом уткнуться в плечо, вспоминая, возвращая в память тот запах — цитрус, немного древесной коры и арахис. Дыхание — успокаивает — на шее. Пальцы, что перебирают отросшие пряди, что гладят. Касаются невесомо шрама и замирают. — Калечный, ломаный, брак. — Лучший друг в моей жизни. Просто... лучший из всех. Ладонями — вдоль позвонков. Привычно, знакомо. Так правильно, боже.