Друзья?

Он находит его ночью на пороге квартиры, в которую Тони переехал не то, чтобы очень давно. У него часть вещей до сих пор в заклеенных скотчем коробках, а из посуды — две тарелки и кружка со сколотой ручкой, две ложки, вилка, складной нож — а-ля зубочистка. Райан на это "богатство" скривил бы брезгливо свой нос, да только он порог этой квартиры не переступит. Уже нет. Клэй сжался в комок на заплеванной лестничной клетке, до носа натянул капюшон, а уши заткнул проводами. Наверняка, там — все тот же, навязший на зубах, до изжоги уже приторный голос Ханны Бейкер. Запутавшейся в этом мире девчонке, что ушла, но продолжает планомерно сводить их всех с ума и толкать за собой. Каждого — одного за другим. Клэй Дженсен — первый в проклятом списке. И очередность кассет здесь совсем ни при чем. — Давно тут сидишь? Эй, поднимайся. Он тяжелый, как мешок, битком набитый мокрой одеждой. Вскидывает на Тони мутный, заторможенный взгляд, в котором отчаяние расплескалось от края до края, в котором радужка не видна от мутной тьмы, который молит о помощи, который безмолвно кричит: "пожалуйста, Тони, сделай что-нибудь с этим. Кто, если не ты?! Помоги!" — Тони, я не справляюсь, — шелестом пленки на допотопных кассетах, уже истертых до дыр. — Не получается, Тони... Ему на руки льются слезы, как в грозу — дождевая вода, и у Тони что-то тянет под ребрами, а еще потихонечку режет тем самым перочинным ножом. Уже почти не замечает. Привычно. — Все хорошо. Слышишь, все хорошо? Я с тобой... Конечно, не слышит. Конечно, тот самый голос девчонки беспрерывно, сутками льет ему в уши заунывные речи. Конечно, он себя накрутил до предела. Как струну на гитаре — до тонкого звона, что отдается в костях и зубах. Что лопнет, до кости разрезая кожу на пальцах, лишь только тронь. У него костяшки сбиты до мяса, и кровь все еще капает на темные плиты грязного пола. Редкими темными каплями. Сочными, крупными, как перезревшая вишня. — Я не должен был оставаться. Я не имею права дышать. Тони, после всего, что мы все с ней сотворили. Тони поспорил бы по дюжине из тринадцати озвученных Ханной причин. Тони просто так сильно иногда ее ненавидит. За то, что молча ушла. За то, что думала лишь о себе. За то, что, блять, ломает Клэя из секунды в секунду. Тем, что продолжает говорить на этих проклятых кассетах. Их стоило сразу в тот день, не слушая даже, спустить в унитаз или отвезти на помойку. И никто бы никогда не узнал. И Клэй Дженсен был бы в порядке. — Ты нихрена никому в этой жизни не должен. Может, только себе. Я хочу, чтобы ты успокоился, слышишь? Не слышит, сбивая обшарпанную краску со стен кулаками. Каждый удар — Тони куда-то в солнечное сплетение, в пах и под ребра. — Пожалуйста, прекрати, — он себя не чувствовал таким беспомощным, даже когда избил до полусмерти в подворотни того пацана, когда агрессия, как яд, из него выходила, когда долбил опять и опять, чувствуя, как течет горячая кровь по рукам, и пальцы скользят, слыша, как ломаются кости, как с чавканьем кулак входит в поврежденную плоть. Бил, не в силах заставить себя прекратить. "Умей контролировать гнев", — говорили ему столько раз. "Умей удержать, иначе далеко не уедешь. Ходи на бокс, на борьбу или в тир. Найди себе место, где ярость будет выплескиваться, как гной из нарыва. Сделай это, иначе однажды убьешь. И жизнь покатится кубарем под откос в одночасье". — Я был ей нужен. Тони, она надеялась, что пойму и замечу, что сделаю все для нее. Я подвел... Чего я, блять, сука, вообще могу стоить? Зачем я? Если больше не будет ее. — Заткнись! — выкрик в лицо на пределе громкости. Это так не похоже на Тони, что Клэй солово моргает и медленно выбирается из своей туманной трясины. Как одновременно из глубокого сна и из-под воды с глубины. Смотрит, будто пытаясь понять. Или хотя бы проснуться. Дернет головой, словно вытряхивая воду из уха. Тони выдыхает и дрожащими пальцами трет виски, в которых будто молотками хуярят со всей невозможной дури. И как еще череп не лопнул? Как он вообще стоит на ногах до сих пор? Кулак встречается со стеною точно рядом с его головой. Клэй вздрагивает и до сих пор не моргает. Это больно. Кажется, треснуло пару костей. Хорошо. Хорошо, потому что по чуть-чуть отпускает. — Просто, блять, рот закрой, пока я тебе зубы не выбил. Клэй... молчи... я прошу... замолчи... — уже шепотом. Капля пота ползет по виску, и весь он, как будто только искупался в одежде или промок под дождем. — Тони... черт... что такое? Растерянно хлопает глазами. Кажется, впервые за столько дней вспоминает, что в этом мире есть кто-то еще. Кроме него и голоса чертовой Бейкер. — Мне. Ты мне нужен, усек? Все это время я... как умел... а ты даже не видел... Без сил опускается на ступени и ищет по карманам смятую пачку. Табачный дым на языке привычно горчит, по горлу стелется и дерет. Немного возвращает сознание. Вот, Тони Падилья, и все. Ты, наконец-то сказал. Это все? Затягивается и на Клэя не смотрит. Наверное, так вот рушится дружба длиной в столько лет. Из-за одного порыва, брошенной со злости фразы, необдуманно-глупого слова. — Но... ты и Райан... — бормочет как-то сбивчиво Клэй, мостится зачем-то рядом с ним на ступени. Как две курицы на насесте. Или петуха. Оборжаться. — При чем тут Райан вообще? — Ты и он... — ... черти сколько уже, как расстались. Какой-то театр абсурда, а они в нем — статисты, что застряли на месте, как будто увязли в болоте и не сдвинутся даже на дюйм, пока не дождутся Годо, который просто никогда не придет. Бессмысленно и бесполезно. — Тони... — Ты не справляешься, но и я — тоже. Не знаю, что сделать еще, как объяснить. Ты ничего бы не смог изменить. Потому что она так решила. Решила и ушла, а теперь зовет тебя за собой. Вот только... раньше я переломаю тебе каждый из пальцев. Тони не замечает, как его начинает трясти, не слышит, как голос взвивается кверху и, отражаясь от исписанных матами стен, возвращается к ним, иголками впиваясь под череп. Зуб на зуб не попадает, и судорога сводит сразу все мышцы. Он не может дышать. Он больше даже думать не может. Не может, не хочет пытаться и быть. Все это бесполезно, ты слышишь? Она ушла так давно и тебя забрала, оставив здесь одну оболочку. — Не надо, Тони... — руки Клэя, как лед. Накрывают сцепленные намертво сбитые пальцы. Голову рывком — себе на плечо, и губами — куда-то в висок, растворяя хриплым шепотом остатки сознания. — Не надо, ладно? Ты... я... мы найдем какой-нибудь выход. Я тебе обещаю. — Поклянись. — ?.. — ... что не оставишь меня. Что не поступишь так же, как Ханна. — Попробую. Сделаю для этого все. Я правда... Тони... я попытаюсь. Наверное, сейчас — это все, что он может. Мальчишка, сломанный, как сухая ветка с дерева, зачахшего в заболоченном парке. Мальчишка, что и раньше-то не был болтуном, а теперь обычно произносит не больше слова за час. С россыпью веснушек на носу и щеках, каждую из которых Тони по памяти знает. Тони, который сделает все, чтобы Клэй опять улыбался. Пинками заставит выбраться из проклятой раковины, в которую тот умудрился забиться. Если надо, за волосы и за шкирку будет тащить. Размагнитит нахрен все эти кассеты и попутно набьет морду Джастину Фоли. Ну, это так, скорей для проформы. Два дня назад после школы он видел... Впрочем, может, это только ему показалось. Сегодня они еще долго будут сидеть на ступенях, наблюдая, как за немытым окном солнце медленно спускается за деревья, погружая двор, город, страну и планету — всю землю во мрак. Тихо, темно. Только — Клэй сейчас рядом. Находит руку на ощупь. Сжимает и дышит. Дышит — значит, живой. Значит, ничего еще не кончено, Тони. Значит, мы за него еще повоюем. Значит, все еще будет. Я, ты. Ты и я. Мы с тобой — вместе.