Друзья?

— Помнишь, ты поцеловал меня? На крыше той ночью? Зак врывается в его комнату без стука. Он запыхался, и хорошо, если внизу бросил родителям что-нибудь вроде короткого: "Здрасьте", а не ломанулся сразу наверх, перепугав их до полусмерти. Впрочем, даже если и нет — не беда. Ведь это Закарри Демпси у мистера и миссис Стэнделл самый главный любимец. Он для них — тот, кто об Алексе заботится днем и ночью. Звонит, проверяя, дошел ли домой, опекает на вечеринках. Странно, но даже Чарли с его гипер-вниманием не смог сдвинуть Зака с этого постамента. — Еще б мне забыть, — Алекс хмыкает и ставит на паузу видеоигру. На экране самурай с занесенным для удара мечом нависает над пригнувшимся ниндзя. Джойстик падает на пол с гулким стуком-упреком. — Ты жизнь мне тогда спас. Не в первый раз, между прочим. Я думал, от страха умру. И смотрит снизу вверх своими глазами прозрачно-голубыми. Чистыми, как воды того самого озера, где он тонул не так, чтобы очень давно. Когда Зак его вытащил. Снова. Алекс видит сейчас это все в отражении — в расширившихся до невозможности зрачках, что не смотрят — буравят, пронзают. — Ты бы знал, как я сам испугался, — У Зака глаза в половину лица, черные, будто угли, а еще почему-то дурные. С ним бывает, когда налижется виски или заглотит пару колес. Это же Зак — балагур и тусовщик. Вот только сейчас, кажется, будто ему совсем не до смеха. Кажется, будто его коротит. Клинит и ведет так нехило. — Помню, тебя за плечи держал, а сам все видел, как будто по правде. Видел, как не успеваю помочь, как расшибаешься о чертов асфальт, как кровь потоками — всюду. И у меня на руках, хотя я — на чертовой крыше. Как будто ноги к черепице гвоздями прибили. "Откуда, блять, там вообще черепица?" — рвется с языка, но Алекс молчит. Прошел уже, кажется, год, и Алекс вообще не поймет, с чего та ночь вспомнилась Заку. Он сам пытался забыть ее, как кошмар. Свист ветра в лицо, а еще поцелуй. Такой корявый, неловкий. Позорный. Вкус пива, ветра и удивления. Растерянности. Вкус огорчения, что остался на губах, языке, когда Зак, придерживая за плечи, отстранился подчеркнуто аккуратно. Ошалело моргнул. И это его: "Понимаешь, я девчонок люблю", резануло по ушам, как стеклом — по железу. Алекс так долго пытался забыть, доказывая себе, окружающим, Заку, что — самый лучший, самый преданный друг. Только друг. Только друг, безусловно. Сейчас глазами хлопает недоуменно. Тревога царапает где-то внутри. Пока легонечко — только кончиком пальца, осторожно так ноготком. Так, что холод вдоль позвоночника и мурашки. — Зак, ты?.. — запинается, глядя, как тот теребит себя за рукав, взбивает нервно пальцами челку. — Все в порядке, Зак? Ты... нормально? — Нет, — короткое движение подбородком вправо и тут же — влево. — Нет, Алекс. Ни хрена не в порядке. Дружище, я так проебался. По всем мыслимым и немыслимым пунктам. Хохочет громко, пугающе даже. Влажные дорожки блестят на щеках. Ему хочется двинуть в морду, чтобы заткнулся, а не то на эти вопли сбегутся мать и отец, черт знает, кого еще следом притащат. А Алексу... Алексу хочется еще с Заком побыть. Алекс так соскучился — их редкие встречи в кафешках, они же совсем ни о чем, не про них. Зак хохочет, а Алексу хочется дернуть к себе, чтобы лицом уткнулся в плечо, чтобы мог его волосы перебирать, гладить, трогать и почти случайно щекой касаться щеки. — Прости, — Зак почти что хрипит, пытаясь справиться с истеричным, рвущим глотку и легкие смехом. Дергает за завязки капюшон от толстовки. — Прости, я придурок. Скажи, почему ты не с Чарли? Я... то есть... в смысле сейчас. Почему ты не с ним? Алекс улыбается криво. Почему? Он и сам бы хотел это знать, почему так легко получилось уйти от Уинстона, почему забота и опека Чарли не умиляли, а бесконечно давили? Как камень, что опустился на грудь, ко дну придавив, не позволяя всплыть на поверхность. — Не знаю. Должно быть, это тоже не то. Я, наверное, какой-то ущербный, — пытается засмеяться, но не выходит. Как будто кашляет старый, простуженный пес. Зак смотрит. Таращится. Не моргает. Зак ртом воздух хватает, пытаясь сказать. Трясет головой, точно вода залила уши, и теперь в них звенит. — Ты сдурел? Ты самый добрый из всех, кого я знал когда-то и знаю. Алекс. Ты — самый. Самый-самый. Слышишь меня? Ты говоришь, я спасал тебя столько раз. Но это ты не давал мне упасть и споткнуться. Каждый раз это был ты. Двоится в глаза. Фигура Зака дрожит, расползаясь. — Зачем эта жалость? Жалко. Нестерпимо жалко себя. Ему бы в угол забиться в чулан, что за комнатой, забитой ненужными, сломанными вещами. Он сам — такая же вещь. Он — убогий, он — брак. — Ты не понял. Я шел... от самого дома бежал, чтоб сказать, потому что больше я не могу. Я хочу... если ты позволишь мне. Можно? Можно мне, Алекс? И, не дождавшись ни звука в ответ, наклоняется ближе. Дыхание опаляет лицо. Совсем нету мыслей, когда горячие мягкие губы касаются рта. Пол качается под ногами, а уши... Должно быть, лопнули перепонки. Должно быть, он все еще под водой. На дне того озера. И все, что сейчас происходит — галлюцинация, бред, последний миг перед смертью. Зак смотрит внимательно, будто куда-то вовнутрь. Зак кивает, будто понял только что все. Говорить пытается ровно, только вот не выходит: — Я... должно быть, это некстати, и ты жалеешь уже о том, что сделал на крыше, но я... я понял, что люблю тебя, Алекс. Ты — мой лучший друг. Ты — больше, чем друг. Ты — мое чертово небо, мой якорь и смысл. Ты — это все... это ты. Алекс к нему подается навстречу и, приподнявшись на цыпочки, осторожно целует. Конечно, пытаясь заткнуть, прервать поток этой приторной хрени. Может быть, он с кем-то подрался с утра и голову повредил? Стряс все нахрен мозги? Зак выдыхает громко и отвечает. Зак прижимает к себе и углубляет их поцелуй, заставляя комнату кружиться, а стены — качаться. Зак шепчет ему что-то совсем нереальное, сносящее крышу. Зак двери в комнату закрывает ногой. Кажется так, что грохот слышен и в соседнем квартале. И ладно. Зак целует его опять и опять, так что губы уже очень скоро — пылают. * — Ну, я завтра зайду? Может, сходим куда-нибудь? Когда скажем ребятам? А как отнесутся предки твои, думаешь, примут?.. У Зака сотня миллионов вопросов, которыми он держит его на пороге. Никак не может уйти. Тянется, пальцем очерчивая нижнюю губу. Алекс прикрывает глаза, тихо просит: — Пожалуйста, Зак. — Да. Да, я понял, не сразу, не быстро... я... ты просто скажи, что мы вместе, чувак. Блять, я знаю, что как полный придурок. Но я... — голос дрогнет, — ведь нравлюсь тебе? "Нет, я, блять, три последних часа из мазохизма с тобой целовался". — Перестань. Ты знаешь ответ. Давай... позвонишь, как доберешься до дома? — Намекаешь, что я должен валить? Впрочем, твои родители могут так заподозрить... "Угу, они могут. Или поняли все, если услышали раньше, как кто-то кончал. Как зеленый пацан — от одних поцелуев". — Спасибо за вечер. Все, я погнал. Люблю тебя. — Зак. — Прости, я спешу. — ... я тебя тоже. Закрывает дверь, наконец, у него за спиной после [не]одного поцелуя украдкой. Прислоняется лбом к прохладной поверхности. Не слышит тихие шаги за спиной. — Зак ушел уже? Вздрагивает, едва не подпрыгивая на месте. Неслабо так впечатывается лбом в деревянный косяк. Ну, пиздец. — Ох, мама. Ты чертовски напугала меня. Он ушел. Прости, что так долго. Мы заигрались в приставку. — Конечно. Улыбается, будто видит насквозь. Впрочем, к чему здесь какое-то "будто"? — Я рада, родной. Зак — очень хороший мальчик. И ты рядом с ним расцветаешь. "Интересно, это когда стекла в школе битами бью или шаро́хаюсь ночью по краю крыши высотки?" — Он — мой лучший друг. — Лучший друг и кто-то, наверное, бо́льший? Хотя... ничего не говори мне сейчас. Расскажешь после, когда будешь готов. Я просто рада, что вижу сына счастливым. После... после всего. Алекс жмурится и маму обнимает за пояс. Крепко-крепко. Прячет лицо у нее на груди, как будто время отмоталось назад, и он — снова в детстве. — Так и есть, мам. Самым-самым на свете.