What Happened to Me?

      Дальше я не помнила почти ничего.       В моей памяти слабо отпечатался момент, как я бросила телефонную трубку, хотя шериф Келлер что-то ещё продолжал говорить, как сдернула с крючка джинсовку и с какой скоростью летела в больницу.       Я помнила только, как пробежала стойку регистрации под крики всех медсестер разом, и как болели мои ступни, когда я поднималась по лестнице.       Внутри меня разрывались петарды, и что-то невыносимо грохотало в груди, пока я, на свою удачу, каким-то непонятным мне образом выбрала нужную палату и влетела в двери всем корпусом. Я плохо подрассчитала силу, и она ударилась о стену с громким стуком, который едва ли не переполошил всю больницу.       Кевин с закрытыми глазами спал (я очень хотела верить) на белой кровати, а одна его нога болталась в воздухе, подвешенная за какие-то эластичные бинты.        Я уже хотела было подойти к другу ближе, как чьи-то руки остановили меня, уперевшись в плечи. Я не сразу поняла, что это был шериф Келлер, все ещё продолжая рваться вперед. В моей голове гудело, а мне надо было увидеть Кевина ближе. — Сидни. Сидни! —  голос шерифа взывал ко мне, и у меня ушло время, чтобы принять этот факт и остановиться на месте, прекратив вырываться.        Из-за его широких плеч мне было плохо видно друга, но я продолжала выглядывать, надеясь что-то рассмотреть (наверное, признаки жизни). В момент это превратилось в идею фикс, и я даже не сразу поняла, что руки шерифа все еще продолжают держать меня.  — Сидни!       Я замерла и подняла на него взгляд. Выглядел он устало: глаза, того же цвета что и у Кевина, впали, а лицо показалось мне сильно осунувшимся, словно он не спал несколько дней. Должно быть, я выглядела точно также, только в плюс ко всему ещё и безумный, зашуганный взгляд. — Сидни, — голос мужчины прозвучал в более размеренном темпе. — Спокойно.       Я понятия не имела, как это у него получилось (наверное, люди с именно таким даром и должны идти в полицию), но я послушалась.        Его нельзя было не послушаться. — Что… — начала я, но поняла, что мой голос сиплый, будто я кричала не меньше суток. — Что произошло?       — Кевин вышел из машины, когда фильм закончился, и кто-то не сбавил скорость и… — шериф Келлер обвел взглядом палату, тяжело выдыхая. — Если бы не тот парень, отпихнувший его в сторону в последний момент, Кев бы…       Я видела, с каким трудом мужчине давались эти слова. Проведя половину детства в полицейском участке, я знала, сколько раз ему приходилось говорить это родственникам погибших, и всегда это был один и тот же тон — идеально подобранный бас, в котором сочетались умеренная жалость и абстрагирование от ситуации. Мама говорила, что если переживать каждое дело на себе, то так недалеко и до палаты у сестер милосердия.       Сейчас же это был не тот голос. Этот дрожал и принадлежал не шерифу, а отцу, чуть не потерявшему ребенка. — Всё нормально, — произнесла я, дотягиваясь рукой мужчине до плеча. — Я… Я всё понимаю.       И это действительно было так. Если бы умер Кевин, я бы умерла вместе с ним.       Шериф Келлер поджал губы. — Да… Я просто… Хотел сказать, что Кев бы не отделался одним переломом и… Того водителя так и не нашли… — он замолчал, опуская взгляд в пол, на свои рабочие ботинки. — Спасибо, Сидни.       Я кивнула — когда ты видишь сильного человека сломленным, что-то ломается и внутри тебя. — Иди сюда, — мужчине потребовалось меньше секунды, чтобы захватить меня в медвежьи объятия.       Я знала шерифа Келлера с детства и была почти членом семьи, иногда неделями обитая у них дома, но ему никогда не были свойственны подобные проявления нежности — даже Кевина он максимум трепал по голове.       В этом мы были похожи — я тоже не любила объятия. И это были уже третьи за сегодняшний день.       И только сейчас, вжимаясь в грубую ткань полицейской куртки, я поняла, что все это время на моих глазах были слёзы, и теперь они вырвались наружу, когда я понимала, что все обошлось.       Кевин жив, и это настоящая удача.       Эту семейную сцену прервало тактичное покашливание у двери. Я оторвалась от груди шерифа Келлера и вытерла слёзы рукавом джинсовки.        В дверном проёме стояла медсестра. Кажется, именно ее крики я миновала, когда бежала к лестнице. Видимо, из-за этого она выглядела такой недовольной, и я мгновенно стушевалась, вжав голову в плечи, когда она секундой позже известила нас, что навещать больного могут только члены семьи. — Всё нормально. Она почти как член семьи, — отозвался шериф Келлер, положив руку мне на плечо. — Тогда она будет не против подождать в приемной, как и остальные не-члены семьи.       И прежде чем медсестра сказала что-нибудь ещё, я кинула последний взгляд на семью Келлеров и выскользнула в коридор.       Здесь было прохладно и пусто, за исключением одного парня, которого я не заметила, как только прибежала сюда. Он сидел на синей скамейке, прислонившись к стене, и нервно грыз ногти, иногда кидая взгляды на дверь в палату с номером 202, где лежал друг. Он никак не отреагировал на мое появление, но я была уверена, что он меня заметил, потому как заерзал на месте, как только я села рядом.       Медсестра вышла из-за двери спустя пару минут, кидая на меня все тот же недовольный взгляд. Я опустила глаза на свои колени и сжала их пальцами. Во все происходящее до сих пор верилось с трудом. — Эй, — раздалось слева от меня таким голосом, словно парень боялся, что я сбегу. — Как… Как Кевин?       Я подняла голову, переводя на него взгляд. Его напуганные глаза впивались точно в меня, и теперь мне удалось рассмотреть его получше — он был очень похож на Кевина, разве что все черты выделялись острее на бледном лице с веснушками на носу. И глаза… Они были немного тусклее моих, но такими же голубыми. — Он… В порядке? — произнесла я, но скорее вопросительно, чем утвердительно.       Парень вцепился пальцами в колени совсем как я. Он нервничал, несколько раз чуть ли не подпрыгнув на месте. — Кажется, у него перелом, — наконец поделилась я тем, что знала.       Я, на удивление, не чувствовала себя напуганной или сбитой с толку. Я чувствовала себя горящей. Будто меня окунули в чан с кипящим маслом. И только сейчас я начала кое-что понимать.       Это был не несчастный случай.       Это была моя вина. — Ты же Сидни, да? — и до того, как я успела ответить, парень тут же вставил: — Кевин о тебе много рассказывал.       Я немного прищурилась, складывая в голове пазл. Только сейчас, казалось, две частички одного целого смогли соединиться вместе и то, что получилось в итоге, меня не радовало.       Скорее всего, передо мной мог сидеть мой преследователь. — А вот с тобой, мы кажется, ещё не знакомы, — в итоге сказала я. — О, — парень выглядел смутившимся, и на его щеках даже выступил румянец. Невольно я про себя отметила, что Кевин был прав: он правда выглядел так, будто сошел с обложки. — Я Дилл. Эбернети.       Я откинулась спиной на стену и скрестила руки на груди: эта поза, хотелось верить, придавала мне крутости, хотя внутри меня все напряглось до предела. — Мы все ещё не знакомы, — как можно более спокойно произнесла я.       На секунду зрачки «Дилла» расширились, и парень сглотнул, тут же отводя от меня взгляд. — Н-не понимаю, о чем ты. — О твоём придуманном имени, — ответила я так, что мое предложение было продолжением его.       Парень дрогнул — я видела, как была напряжена его спина и руки, которые он то сжимал в кулаки, то расжимал. С моего ракурса я не видела его выражение лица, но лишь секунду, потом он резко крутанулся, разворачиваясь ко мне. — Я… Я знаю, но Кевин… Не говори никому. Он не должен… — ему было трудно собрать слова, и я с трудом могла понять главную мысль. «Дилл» выглядел на мой возраст, но по повадкам казался мне сущим ребенком. Он выдохнул и поднял на меня свои голубые глаза. Они показались мне щенячьими. — Меня зовут Фран. — Фран? — переспросила я. — Думаешь, я поверю тебе теперь? Зачем было менять имя?       На лице Франа отразилось удивление, словно он одновременно и не ожидал этих вопросов, и не знал на них ответа. — Я… Кевин нашел меня на сайте знакомств, — парень сглотнул, легко одной рукой взъерошив свои волосы. — Если бы кто-нибудь узнал… Если бы мой отец узнал… Узнал о моей ориентации…       Я нахмурилась — это пришло мне в голову сразу. Чего стоило Франу выдумать такую же байку? — А Кевин… Он мне сразу понравился, я даже фильм не смотрел.       Я не знала, что ответить, просто продолжая тупо пялиться на его лицо, светящееся детским откровением. Франу будто бы некому больше было высказать это, и сейчас он выливал всю информацию на меня. — Там была какая-то мелодрама, а я просто смотрел на него, как дурак, и… — Прости, — мне казалось неправильным перебивать его, но я не могла упустить свой шанс. — Мне надо позвонить.       Фран мгновенно покраснел, опуская взгляд в пол. — Да, конечно, прости, что…       Дальше я не слушала. Быстро вскочив с места, я отлетела к сломанному кофе-автомату, выуживая телефон из кармана джинсов. Последнее сообщение Анонима до сих пор светилось на экране.       Я покрутила мобильник в руке (слова, которые мне хотелось сказать, напрочь вылетели из головы) и мне с трудом удалось написать даже то, что написала я.       Я спросила, причастен ли он к этому.       Сжав корпус телефона в руке сильнее, чем следовало бы, я с остервенением уставилась на Франа, мерно раскачивающегося на скамейке. Я понимала, что если не хочу показаться подозрительной, то мне определенно не стоило так пялиться на него, но я ничего не могла с собой поделать.       Мобильник провибрировал у меня в руке, а все, что сделал паренёк — вытащил ярко-голубой леденец из кармана джинсов.

«Нет, Сидни Мур» «Я здесь ни при чем»

      Я тяжело вздохнула, словно на моих плечах все это время лежали бетонные блоки.

«Всё, что происходит в палате 202 — только твоя вина»

      Что-то с грохотом упало у меня в груди, вместе с чьей-то рукой на мое плечо.       Я вздрогнула, оборачиваясь. Мой удивленный взгляд устремился на лицо Джагхеда Джонса.       Последний раз я видела его на уроке, пулей бросившись из класса, когда пыталась остановить кровотечение. Это было жутко неловко, и я почувствовала, как мои щеки заливает краской. — Что ты… — дороговорить я не успела, потому что парень перебил меня. — Я живу недалеко от кинотеатра, — пауза после сказанного закончилась только после моего кивка. — Я видел, что произошло.       Я сама не заметила, как наклонилась ближе. Видимо, все дело было в тоне Джагхеда, потому что это был тон не просто человека, видевшего преступление.       Это был тон человека, который видел то, чего не видела полиция.       А потом Джагхед взял меня за руку, непонятно зачем отводя ещё дальше от палаты Кевина.       Это был тот жест, который было необязательно выполнять, потому что я бы и так последовала за ним, но он все равно сделал это.        Возможно, Джагхед думал, что Фран, которого он наверняка заметил, как только пришел, сможет услышать нас, но пареньку было явно не до этого: он все ещё был дико напуган и нервно возил во рту конфету. — Кевину повезло, что он выжил, — наконец сказал Джонс, когда понял, что мое внимание снова приковано к нему. — О чем ты?       Я понимала о чем, но мне хотелось верить, что ошибалась.       Джагхед нетерпеливо цокнул языком и наклонился ближе ко мне, словно то, что он собирался сказать, было слишком секретным и это не видели все посетители кинотеатра. — Сама посуди: это автокинотеатр. Там дофига и больше машин. Если каждый начнет ездить на скорости в сто миль, от них ничего не останется. — А тот, кто сбил Кевина… — Ехал на скорости сто и больше.       Я тяжело вздохнула — меня будто заточили в тиски, оставив промежуток для минимального вдоха. — То есть… — я задержала дыхание, неожиданно осознав, что начала говорить шепотом. — Ты хочешь сказать, что…       Джагхед положительно покачал головой. — Это был не несчастный случай.       «Это была моя вина» — про себя добавила я.

***

      Я осталась в больнице, несмотря на уговоры шерифа Келлера (мне пришлось убедить его, что я позвоню маме и предупрежу ее). После того, как он наконец сдался, он даже уступил мне койку, организованную из двух поставленных вместе кресел, в палате.       Я не знала, в каком часу ушел Фран, но в 1:27 мы сидели вдвоем с Джагхедом (по его словам, его отец не будет волноваться) и обсуждали возможные преступления. Я делала вид, будто не знаю ничего помимо основной информации (хотя, по сути, так оно и было) и все знания черпала из маминого опыта. На удивление, оказалось, что Джагхед знал не меньше моего.        Без пяти два парень ушел в «Попс» (убедительно потряся ключами, которые ему оставляет Поп, потому что он никогда не задерживает оплату и пять долларов за все бургеры кладет сразу в кассу, у меня перед носом). В 2:31 я перебралась в палату, которую мне уступил отец Кевина. В 3:03 мне наконец удалось уснуть и проснуться через час от громкого писка прибора жизнеобеспечения в соседней комнате. Ещё в 4:46 я умудрилась заново забыться, раскинувшись на креслах. А в 7:08 меня окончательно разбудило настойчивое тыканье в бок.       Я резко распахнула глаза, принявшись озираться в поисках опасности, но источником навязчивого действия был Кевин — он каким-то образом сумел дотянуться до меня здоровой ногой и теперь лежал, оперевшись головой о подушку.       Мое сердце сжалось, будто до размеров наперстка, когда я смогла рассмотреть его чуть лучше, чем вчера. Всё лицо друга было покрыто ссадинами и порезами, которые он, видимо, получил от соприкосновения с асфальтом.       Умом я понимала: всё это — действия рук больного психопата с манией Бога, но сердцем… Я с трудом могла смотреть другу в глаза, потому что чувствовала, что это моя вина.       Я решила, что смогу ему противостоять.       Я решила — и проиграла, даже не зная, что на кону стоят жизни.       Поэтому вопрос, прозвучавший от меня позже, показался мне неимоверно глупым. — Как ты себя чувствуешь? — разогнувшись на сидениях, спросила я. Шею немного ломило от неудобной позы, но я была благодарна шерифу Келлеру, что он не был слишком настойчивым, чтобы отправить меня домой.       Я бы просто не смогла туда вернуться. — Мое свидание накрылось медным тазом, — театральным тоном ответил Кевин, прикрывая глаза.       Я прыснула. — Ну, если уж на то пошло, Фран просидел у твоей палаты больше трёх часов, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке. Ты определенно произвел хорошее впечатление. — Фран? — Кевин немного приподнял брови и тут же скривился — царапина, тянувшаяся от его правой скулы до лба ещё не зажила и кровоточила.       Я про себя чертыхнулась, понимая, какую ошибку допустила. Если у Франа были причины скрывать имя, то только ему и говорить об этом. — Я… Я имела в виду Дилла. — И именно поэтому сказала Фран? Это производное от какого вообще?        Я видела, с каким трудом Кевину давалось не использовать мышцы лица так активно, чтобы не бередить раны, но при этом пытаться показать подозрительность. Я настолько хорошо его знала, что сама представляла это выражение. — Я просто ошиблась, Кев, — я удобнее устроилась на кресле, ставя локти на колени. — Если помнишь, первый месяц нашего знакомства я звала тебя Левин.       Мне рассказала об этом мама, и я помню, как мне было стыдно, когда я поняла свою ошибку. — Хорошо, что я был не злопамятным и не звал тебя Синди.       Я невольно скривилась. Мне казалось, нет худшего способа унизить человека, чем назвать его неправильным именем с твердой уверенностью, что именно так и есть.       Я откинулась на спинку кресла, закинув ногу на ногу. Глаза все ещё немного слипались ото сна, и пришлось растереть их пальцами. Кевин поправил подушку у себя под головой, принимая более удобную позу. Его лицо неожиданно посерьезнело, будто он вспомнил о чём-то важном. — Ты рассказала моему отцу о миссис Мур?       Я почувствовала, как меня забила мелкая дрожь — подлокотники кресла задрожали у меня в руках. Последнее, о чем мне хотелось думать в данной ситуации — о пропаже мамы. — Нет, Кев, я… — я поняла, что у меня не находилось нужных слов, чтобы описать мое бездействие. — Сид! Ты должна это сделать.       Сейчас я не могла знать, что именно эта фраза могла в себе нести. Раньше я читала друга, как открытую книгу, но теперь он с безэмоциональным лицом смотрел будто сквозь меня.       Я растерла костяшками пальцев виски. От лёгкости минуту назад не осталось и следа.       Мне хотелось сказать ему, что я виновата в том, что он едва не попрощался с жизнью; что любое оповещение телефона заставляет меня испытывать животный ужас. Хотелось поделиться тем, что я боюсь; боюсь, что с мамой действительно могло что-то случиться, и я ничего не могу с этим поделать. Что по стечению обстоятельств единственный человек, который о ней знает, сейчас в больничной койке, и все, что я могу — просто быть рядом.       Хотелось — но вместо этого я просто кивнула.       Никому не помогут слова о том, что ты причина чьих-то кошмаров.       Никому не помогут слова о том, что из-за тебя могли умереть. — Ты прав, Левин. Как всегда, прав.

***

      Я не была уверена во времени, когда вернулась домой, но было уже точно больше трёх.       Я распахнула дверь квартиры с уже привычным чувством страха, закрадывающимся в живот, будто прямо сейчас человек в черной маске (я не знала, почему в черной, но мне казалось, что должно быть именно так) выпрыгнет на меня из кухни с ножом.       Но этого не случилось.       Я просто прошла внутрь, прикрывая за собой дверь и вешая джинсовку на крючок в коридоре.        Я чувствовала опустошение и растерянность. Словно сейчас от меня все требовали верного ответа на вопрос жизни и смерти, а я понятия не имела, что выбрать. Кроме того, даже не слышала вопроса.       Почему-то именно сейчас это чувствовалось особенно остро. Может, потому, что я оказалась одна. Рядом со мной не было Кевина.       Или шерифа Келлера. Или Джагхеда.       И конкретно в этот момент, когда я прошла в ванную, плотно закрывая за собой дверь, я чувствовала, будто меня засасывает автоукладчик.       Нужно было не поддаваться этим мыслям, нужно было принять душ и идти делать уроки, жалуясь другу на скорую контрольную по литературе. Нужно было делать хоть что-то, чтобы просто не утонуть в том количестве мыслей, что распирали мою голову.       Но я не могла.       Мне с трудом удалось выкрутить воду из крана и прямо в одежде залезть в ванну, прислоняясь спиной к холодной керамике. Одновременно хотелось, чтобы рядом кто-то был и не было никого.       Смогу ли я когда-нибудь рассказать Кевину о случившемся? Удастся ли мне вообще дожить до этого «когда-нибудь»?       Я сомневалась. Один мой неверный шаг спровоцировал бурю. Мой лучший друг едва не оказался в мешке для трупов, а я — на его похоронах.       Сколько ещё таких неверных шагов я сделаю, прежде чем кто-то реально пострадает? Кто-то из моих близких.       Кевин. Стив. Или, может быть, мама, которая уже пострадала.       Я вздрогнула, чувствуя, как дрожат мои пальцы. Я даже не заметила, как вода с теплой сменилась на прохладную, и капли стекали по моим волосам. Одежда давно промокла, и теперь джинсы тяжёлым комом висели на ногах, но мне было все равно.       Я хотела нормально вдохнуть, но чувство было такое, будто мне ударили под дых, а в моей груди засели металлические гвозди.       Если бы так. В отличие от душевной, физическая боль проходит.       Спустя продолжительное количество времени, в течение которого вода просто утекала в водосток, я нашла в себе силы сделать что-то помимо бессмысленного сидения. Я поднялась, прислоняясь лбом к стене.       Капли падали мне на лицо и насквозь проходили сквозь прилипшую рубашку, когда через их размерный стук в мою голову пробрался ещё один звук — скрипнула дверь.       Я застыла на месте, неосознанно вжимаясь в холодную стену лопатками и боясь пошевелиться. Я была четко уверена, что закрывала ее за собой, и никакой сквозняк в мире не смог бы ее сдвинуть даже на миллиметр.       По моей спине пробежала стайка мурашек, и лишь прохладная вода, все также бежавшая из душа, помешала тому, чтобы мои ладони не стали липкими. Я облизала губы, чувствуя холодный страх, змейкой бегущий в животе, потому что я знала, что услышала ещё кое-что: поступь тяжёлых ботинок.       Кто-то шел по белому кафелю в ванной.       Я затаила дыхание, боясь даже пошевелиться, не то, что осесть вниз, будто любой шолох мог меня выдать (будто этот кто-то не знал о моем местонахождении). Желудок прилип к позвоночнику, и я зажала себе рот рукой, словно опасаясь, что он услышит мое дыхание.       Лёгкое дуновение коснулось шторки, и на ее темно-желтом тоне я увидела проступившую тень. Сомневаться не приходилось.       Кто-то был в моей ванной.       И кто-то снова был в моем доме.       Страх забрался ко мне внутрь, и я не могла даже нормально продохнуть: с губ срывался только свист. Волосы прилипли к моим щекам, но я не могла заставить себя убрать их, будто любое действие было бы провокацией.       Единственное, что я сделала — с трудом разжала руки, убирая их ото рта, чтобы зачем-то пересчитать пальцы. Пять. Пять на каждой руке.        Это не было сном: только реальностью, от которой не проснуться.       Я чувствовала, как слёзы вытекали из глаз, и даже не пыталась их остановить. Всё, что я смогла сделать — приглушить шум воды, слегка опустив переключатель крана. Шелест стал немного тише, и я отчётливо слышала чьи-то шаги.       Незнакомец поравнялся со мной. — Кто здесь? — наконец крикнула я, пытаясь избавиться от мерной тишины в моих ушах — такой, что имеет характерный звон циклично разбивающейся посуды.       Никто не ответил. Он лишь продолжал стоять на одном уровне со мной — я видела размытые очертания его контура. — Чего ты хочешь? — я даже не пыталась показаться храброй — мой голос дрожал.       Незнакомец знал, что я боюсь.       Знал и, должно быть, наслаждался этим.       Вместо ответа он лишь сдвинулся с места: прошел вперёд (его ботинки глухо стучали о кафельный пол), и я больше не видела его изображение. Оно стояло только у меня перед глазами.       Мои внутренности натянулись, как струна. Я больше не могла терпеть.        Мне были страшны любые его действия, но ещё страшнее — неизвестность. — ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ? — закричала я громче, ударяя рукой в стену.        Мгновенная боль распространилась по кисти, и я тут же пожалела об этом действии: если бы Незнакомец решил на меня напасть (я бы не смогла отбиться), но могла хотя бы попытаться.       А потом произошло это — он засмеялся.       Не своим смехом, а каким-то электрическим. Механизированным с помощью специальных устройств, что используют похитители для требования выкупа.       Услышав этот смех, нормальный человек навсегда перехочет смеяться.       Меня парализовало. Я застыла на месте, вжимаясь в стену с такой силой, будто пыталась с ней слиться, но напрасно: этот звук уже навсегда впился мне в память.       Это продолжалось безумно долго, словно у Незнакомца был нескончаемый запас воздуха в лёгких, и в течение всего времени я думала лишь об одном.       Я схожу с ума.       Я сама не заметила, как упала на пол ванны, упираясь коленями в керамическое покрытие, и закрыла уши руками.       Мне хотелось кричать; кричать от страха и боли; молить о смерти и пощаде, но все крики просто застряли в горле.       Я почти не заметила, как все прекратилось. Просто продолжала сидеть, сложившись пополам, даже когда дверь хлопнула. И потом — неизвестно, какое количество времени, утекавшее сквозь пальцы.       Я почти не помнила, как закрутила кран и выбралась из ванны: сразу оказалась ногами на кафеле. Вода стекала с меня, образовывая на полу лужи.       Дверь была закрыта наглухо — на ее углу висело полотенце и между ней и стеной не осталось ни щелки. Казалось, будто здесь никого и не было.       Казалось — ровно до тех пор, пока я не обернулась в противоположную сторону.       Сейчас уже крик вырвался из моего горла. Он заполонил собой все маленькое помещение ванной и был таким громким, что рикошетил от стен и чуть не оглушал меня саму.       На зеркале, располагавшемся прямо над полочками с зубными щетками, кремами и моим лежащим рядом телефоном (который я не помнила, как здесь оставила), была надпись.       Надпись, которую я бы не хотела читать даже под дулом пистолета.

«Девочка, которая не умеет молчать, будет страдать»

      Я буду страдать.       Даже если раньше я и думала о том, что могла бы рассказать об угрозах, то сейчас легче было бы пустить себе пулю в висок.       Легче, чем смотреть на это послание, выполненное обычными печатными буквами.       Буквами, выведенными маминой помадой.       Я не сомневалась в том, что это была она — тот же красно-оранжевый оттенок и та же мягкая текстура. Мама часто оставляла ее на работе, потому что именно там проводила большую часть своего времени.       По крайней мере, раньше.       Я знала, что должна была убрать слова с зеркала, вытереть их или смыть водой — не важно, но я не могла шелохнуться с места, продолжая смотреть на свое отражение, проглядывающее сквозь буквы.       До меня даже не сразу дошел другой посторонний звук — кто-то стучал в дверь. Но не в эту, в ванную комнатку, а в квартиру.       Два длинных, один короткий, снова длинный, потом носком обуви и перезвон костяшками — я знала, кто был гостем.       Ещё когда мне было пять, мы со Стивом придумали свой тайный код, о котором не знал даже Кевин. Раньше Дрейку стоило пробить его всего один раз, как я уже открывала дверь, но сейчас (я считала) он повторял уже трижды.       Открывать не хотелось: даже Стив, увидев меня в подобном виде, позвонил бы сестрам милосердия, в лучшем случае. — Мередит! Малышка Сид! — голос Дрейка оказался приглушённым из-за двух слоев дверей, и я с трудом смогла покинуть ванную.       За окном было уже темно, и нигде в доме не горел свет, поэтому, тихо двигаясь по коридору, я знала, что Стив не узнает о моем присутствии.       И он бы не узнал, пока я не совершила необдуманное действие, потянувшись к занавеске. Аккуратно поддев ее пальцами, я взглянула на маленькое окошко, через которое было видно наш порог и знакомую фигуру в полицейской куртке. — Открывай, малышка Сид, я знаю, что ты дома.       Я отпустила шторку, и она снова плавно закрыла окно. Скрываться было бы глупо, и я потянула дверь на себя. — Я буду думать, что ты просто не слышала стука, а не игнорировала меня, — бодро заговорил Стив. Видимо, в темноте коридора он не видел моей мокрой одежды, прилипшей к телу, и взгляда загнанного в ловушку зверя. — Я… Я задремала.       Я отступила чуть дальше, давая Дрейку пройти в дом. Только сейчас я заметила у него в руках бумажные пакеты — три из «Попса» и один из аптеки, которая находилась буквально в квартале от полицейского участка. Прежде чем я спросила об их предназначении, Стив заговорил сам: — Где больная? — и перед тем, как я успела ответить, он крикнул: — Мер!       Естественно, ответом ему была тишина.        Мне показалось, что я сжалась прямо на глазах. За всем этим я уже забыла о том, что врала о мамином больничном.        Я больше не могла молчать.       И мне оставалось только надеяться, что Аноним в послании имел в виду молчание о сообщениях, а не об этом. — Сид? — Стив коснулся моего плеча в промокшей рубашке и тут же посмотрел на свою руку. — Сид. Что случилось? — он обернулся и нажал на выключатель позади себя. Свет залил прихожую. — Что с тобой произошло? Где Мер?       И я призналась ему, что мамы нет дома.