***
В отличие от Кевина, который в «Попсе» брал салат и яблочный сок (он временами заявлял мне, что следит за массой тела и соотношении жира и мышц в организме) и Джагхеда, который скупал половину предложенного меню за раз, я не могла понять, по какому принципу выбирает еду Стив. Сначала он покупал классику, состоявшую из фигурного фри и гамбургера, а потом воздерживался от жирного и его обед составлял салат с листьями и сыром. Сегодня же, когда молодая официантка с ярко-рыжими волосами, как у Арчи Эндрюса, подошла к нашему столику, он взял два чизбургера без помидора (я знала, что он ел их только в приготовленном виде) и апельсиновый сок (который считал творением богов). — Сид? — А? Я шевельнулась на своем сидении, понимая, что уже давно потеряла нить разговора. Стив говорил что-то о маме, об обычных рядовых вопросах при пропаже, и я даже видела, как ему легче дышалось вне полицейского участка. Со мной так не работало. — Меню, — Стив указал пальцем на ламинированную карточку, которую я сжимала в руках. Содержание я знала наизусть, но сегодня зачем-то схватила ее со столика. — Ты будешь что-нибудь? Я несколько раз тупо моргнула и пробежалась взглядом по пунктам. Последний раз я ела двое суток назад и, что самое странное, до сих пор не чувствовала голода. Будто шок охватил не всю меня, а только мой желудок. — Не волнуйся, малышка Сид, я плачу, — улыбнулся Стив, и я быстро ткнула в первый попавшийся пункт на карточке — жаренный ломтиками картофель. Милая официантка, улыбающаяся мне все это время, удалилась, а какой-то мужчина за барной стойкой попросил двойную порцию кетчупа к своему фри. Стив сложил руки вместе у себя под подбородком, отчего показался мне ещё более задумчивым. — Мер… Она работала над чем-нибудь? — наконец произнес он, но его голос вместо привычно-бодрого показался мне усталым. — Работала? Мужчина тряхнул головой и в итоге положил ладони полностью на столешницу. — Я о том, малышка Сид, вдруг она занималась собственным расследованием и сейчас ведёт дело в соседнем штате? Мама не посвящала меня в работу, и Стив знал это, поэтому сейчас знала и я — это были вопросы из бланка, которые задают каждой жертве. Я видела это в фильмах про копов, но сейчас это заставило меня задуматься. Не над тем, могла ли мама вести собственное дело, а над тем — могла ли она бросить меня. Я знала ответ. — Нет, она не над чем не работала. В переводе для меня самой это звучало «нет, она не бросала меня». Стив кивнул, поджав губы. Он задавал ещё много вопросов: разных, которые не задал в участке. Одни даже в голове трудно было уложить, а на другие я отвечала легко, и от этого создавалось впечатление, будто говорили мы не о пропаже моей мамы, а о погоде или магнитных бурях — но ни один из них не был «ты в порядке» или «зачем ты соврала». И я была за это благодарна. На двери звякнул колокольчик, оповещая о новом посетителе. В обед воскресенья в кафе всегда было много людей — я даже заметила нескольких завсегдатаев в противоположном от меня конце зала и семью с ребенком, который слишком настойчиво выпрашивал чизбургер. Судя по реакции его матери, у него была аллергия на сыр. Я к тому времени уже доела картофель в своей тарелке и обернулась в сторону вошедшего. Я не была удивлена тому, кто был посетителем, я была удивлена тому, что он обратил на меня внимание, махнув рукой. Могу поспорить, губы Джагхеда Джонса даже беззвучно произнесли «привет». Я даже решила, что он было хотел двинуться ко мне, но, заметив Стива, свернул к самому дальнему столику в углу. Я обернулась обратно, откладывая помятую салфетку, которую вертела в руках, на стол. В висках неожиданно что-то застучало, будто мне в голову запустили маятник Ньютона: бум — правый шарик ударяется о череду других, бам — теперь бьётся левый. Я скривилась от внезапной головной боли, а когда распахнула глаза, увидела обеспокоенный взгляд Стива, направленный строго на меня. — Все будет хорошо. Мы найдем ее, малышка Сид, ты же знаешь? — его голос стал тише, чем был до этого, будто эта фраза была какой-то слишком личной и не предназначенной для чужих ушей. Скорее всего, именно так, поэтому я выпрямилась и кивнула. Даже несколько раз для убедительности. — Знаю. Мне хотелось верить Стиву. Верить его словам, его уверенности, которую так явно было видно на улыбающемся лице, но я знала — если присмотреться, можно заметить маску, идущую трещинами по щеке.***
Из кафе я вышла минут двадцать спустя. Когда шериф Келлер позвонил Стиву, то тот быстро оставил деньги на столе и, потрепав меня по плечу, помчался на работу. Я оказалась на пороге «Попса» ещё спустя минут восемь и думала, что делать дальше. Мне некуда было идти. Некуда, кроме больницы, где лежал Кевин. Но посещать его второй раз за день было бы глупо: я заходила к нему с утра перед походом в полицейский участок. А эту ночь мне едва удалось пережить в собственном доме: и то, благодаря Стиву. Я постелила ему место на диване в гостиной (он очень любил его) и оттерла надпись на зеркале, когда мне удалось выскользнуть из комнаты. Спать мы легли около трёх, несмотря на уговоры Дрейка, что «малышке Сид пора ложиться». Впервые за несколько дней я чувствовала себя защищенной. Впервые за несколько дней я была уверена, что Стив справится, если меня придут зарезать ночью. Сейчас же я знала, что дома меня ждёт лишь бесконечный страх — тот самый, что активно поглощал каждую мою клеточку, вызывая лишь желание забраться под одеяло и, закрыв голову подушкой, трястись ночь напролет. Но ничего поделать сейчас я не могла: у меня в свободном доступе не было друзей, у которых я могла бы переночевать. На какое-то мгновение я решила оттянуть момент возвращения домой и вернуться внутрь кафе за столик к Джагхеду, но тут же увидела машину на подъездной дорожке, из которой минуту спустя выбрались Бетти Купер, Арчи Эндрюс и сама хозяйка авто — Вероника Лодж. Наш разговор в туалете был весьма неловким, поэтому сейчас остаться здесь означало: а) сделать все ещё хуже б) выставить себя полной дурой в) помешать друзьям провести вместе выходной. Именно поэтому я натянула на голову серый капюшон толстовки и спустилась вниз по ступенькам, как меня окликнул голос: — Сидни! Мур! Я дернулась и решила сделать вид, что не услышала, продолжая движение в сторону дома, однако Вероника оказалась настойчивой. Она догнала меня и коснулась плеча. — Сидни! Я обернулась, смотря на нее максимально удивлённо (тут даже стараться не надо было, да и актриса из меня никудышная). — Не хочешь присоединиться к нам? — Вероника махнула головой в сторону, и я перевела туда взгляд. Бетти и Арчи стояли с полным отсутствием эмоций на лицах, по чему я могла судить, что данная идея принадлежала явно не им. Первая опустила глаза в землю, а второй дёргал пальцами за лямки рюкзака. Вероника — единственная здесь, кто был более-менее дружелюбным и делал вид, что все в порядке. — Там ещё Джагхед внутри. — Нет, спасибо, — я покачала головой. — У меня сегодня ещё есть дела. — Ну, ладно. — Передавай «привет», — я хотела добавить «Джагхеду», но подумала, что это будет слишком эгоистично, и добавила: — Всем. — Обязательно, — Вероника на мгновение блистательно улыбнулась и, развернувшись, пошла к друзьям. Я же продолжала стоять на месте, пока они втроём не зашли в кафе. Только тогда я тряхнула головой и направилась в нужную сторону. Идти из «Попса» одной было непривычно — раньше со мной всегда был Кевин, с которым мы расставались только на перекрестке, или даже Джагхед, решивший проводить меня до дома. Сейчас все было иначе: я шла в одиночестве, сунув руки в карманы, а голову втянув в плечи. Я двигалась в медленном темпе и лишь через пятнадцать минут добралась до пустой доски объявлений. Именно когда я сворачивала в сторону своего дома, телефон издал вибрацию у меня около руки. Я остановилась, тут же начиная оглядываться по сторонам. Недалеко от меня прошел юноша в темно-синем спортивном костюме, ведя за поводок собаку, а в соседнем дворе ругалась молодая пара (парень размахивал руками, а девушка смотрела на него исподлобья) — от этого я почувствовала себя уверенней. Я достала телефон из кармана и провела по экрану.«Антисоциальная Сидни Мур» «Как жаль»
Я напряглась, чувствуя, как внутри меня что-то лопается, как проколотая шина.«Единственный твой друг находится в больнице» «По твоей вине»
Для окончательной точки в полном моем уничтожении не хватало только полного имени с фамилией, но и этого, на самом деле, хватило — я была загнана в угол. Как глупый зверёк умным охотником. Ему удавалось довести меня до ужаса одними лишь словами, набранными на экране телефона, а я уже готова была прыгнуть в капкан и молить о пощаде. Если Аноним искал жертву для практики в собственной игре в Бога, то он нашел не ту — я была слишком слабой для пыток. Если бы это серьезно были они, я бы сдалась после первого удара. Я крепче сжала в руке телефон (его корпус чуть не захрустел у меня в ладони) и ещё сильнее вцепилась в ключи, пытаясь повернуть их в замочной скважине. Я сама не поняла, как оказалась у собственного дома, но сердце быстро грохотало в груди, а волосы прилипли к разгоряченным щекам — видимо, я бежала. Захлопнув наглухо дверь, я прижалась к ней лопатками и неожиданно ощутила, что головная боль никуда не ушла. Наоборот — сейчас в ней стучал не один маятник, а целая их выставка, и шарики бились с самым минимальным интервалом. Мне с трудом удалось достать аптечку, стоящую на самой высокой полке в шкафу, и принять таблетку из красной мягкой упаковки — мама иногда запивала одну из них холодной водой за ужином. Я уселась за стол, вертя стакан в руках. Свет из окна забавно преломлялся на его стеклянных боках. Сейчас, даже при всем желании, я не смогла бы начать делать уроки. При всем желании я бы не смогла быть нормальной. Радио не играло (я не слышала его и не видела горящую красную лампочку), и мне с трудом удалось сдержать себя и не настроить единственную станцию. Мне пришло в голову, что я никогда не спрашивала у мамы, почему именно эта программа (там шли какие-то кулинарные рецепты, прогноз погоды и анекдоты, которые заставляли меня лишь закатывать глаза), но только она была у нас подключена. А она, моя мама, включала ее, чтобы избегать тишины и звона в ушах. Того самого, который теперь был у меня в голове. Я резко поднялась с места, с грохотом ставя стакан на донышко, и быстрым шагом пошла в мамину комнату. В момент это превратилось в идею фикс. Я чувствовала, что должна была это сделать, словно она была именно там: пряталась под кроватью или сидела за шкафом. Дверь в ее комнату всегда была открыта, и сейчас свет из большого окна кидал широкую полосу в темноту коридора. Я зашла внутрь. Всё та же заправленная постель и абсолютно чистый стол. Всё это было и в дни до этого. Даже коробки, которые обычно используют при переезде. Они не казались мне странными, хотя бы потому, что маме надо было хранить где-то вещи, а кроме двух полок под столом и платяного шкафа в углу мест не было, но сейчас я подошла к ним и заинтересованно заглянула внутрь. Там находилось множество папок, сложенных ровной стопкой, какие-то брелоки с кучей остального барахла и книги с газетной бумагой. В большинстве своём — тонкие, некоторые — потолще. Именно одну из таких я взяла и покрутила в руках. Изначально я не хотела ничего даже трогать, но сейчас мне показалось очень глупым прийти сюда. Было бы ещё глупее просто стоять на месте, бездействуя. Именно поэтому я открыла книгу. Вопреки моим ожиданиям, вместо печати ее страницы были исписаны чьим-то далеко не каллиграфическим почерком. В некоторых местах он сбивался со строки на строку, а где-то был наглухо перечеркнут всё той же черной ручкой, которой было все выполнено, чуть ли не до дыр. Я крепче сжала зелёный переплет в руках и осела на пол. Мне все меньше казалось, что это книга или даже ее наброски. Я понимала — это был личный дневник. И как бы мне не хотелось захлопнуть блокнот в толстом переплете прямо сейчас, я не смогла удержать себя.«Четырнадцатое июля. Как получается так, что я пишу о нем, а в голове совсем другое число? Четвертое июля. Четвертое… Эта дата последнее время мелькает слишком часто. Этот придурок… Клиффорд Блоссом повесился. Просто убил себя. Так глупо. Так чрезвычайно глупо… Просто накинул себе петлю на шею, встал на табурет и… И иерархия Блоссомов пошатнулась. Ривердэйл должен ликовать. Просто петля…»
Я дернулась, едва сглатывая вставший ком в горле. Я чувствовала себя обманутой, будто меня обвели вокруг пальца и абсолютно все, кроме меня, это поняли. Этот дневник был не мамин. Он принадлежал кому-то другому, способному описывать убийство Клиффорда Блоссома с таким сожалением. И отчанием. У меня не сразу получилось перелистнуть страницы дневника на первую, чтобы найти хоть какую-то информацию о владельце — мои пальцы дрожали, будто я находилась под сильнодействующими препаратами как минимум неделю. Я не рассчитывала найти даже намека на хозяина (максимум, я думала, это будут таинственные инициалы), но здесь оказалось всё — полное имя с фамилией на самом корешке обложки. Эдвард Боуэн. Знакомое имя резануло взгляд. Я была уверена, что где-то встречала его, причем так недавно, что оно успело осесть в памяти и не успело выветриться. Я не знала, сколько прошло времени (у мамы в комнате не было часов, а кухонные я не слышала), пока я пролистала несколько страниц дневника, придерживая пальцами ту, на которой остановилась, прежде чем мне удалось вспомнить. Я видела это имя в маминых документах, когда прибиралась в кабинете. Оно попалось мне на одной из бумаг, лежащих в верхней стопке. Кажется, он не хотел отдавать свою частную собственность кому-то во владение. Это не могло было быть совпадением. Я вернулась к моменту, на котором остановилась. Я знала, что надо было начать с начала (или лучше вообще закрыть дневник и уйти отсюда), но что-то буквально приковало меня к полу, и я вернулась к нужному абзацу.«Как он посмел так сделать? Как можно было быть таким слабым? Он даже не предупредил! Оставил меня здесь одного! Одного противостоять…»
Дальше шло нечто зачеркнутое. Так плотно, черной ручкой, что даже при желании я бы не смогла прочесть.«Я остался один… один из-за этого Клиффорда Блоссома! Никчёмный идиот! Мы должны были сделать поставку во Флориду… и все наши дела пошли бы в гору… ему стоило подождать пару месяцев… Пару чертовых месяцев, а он повесился! ПОВЕСИЛСЯ, НИКЧЕМНЫЙ ПРИДУРОК!»
Мой взгляд прыгал со строчки на строчку — как бы я не старалась, не могла сосредоточиться на одном предложении. Рука Эдварда Боуэна дрожала, мне иногда с трудом удавалось прочитать некоторые слова. В них буквы сбивались в кучу, а иногда умещались на квадратном сантиметре в два раза большем объеме, чем было положено.«Раньше мы поставляли только в Саутсайд, но теперь… мы должны были выйти на новый уровень. Мы договорились со Флоридой, оформили пропуск через границу… У нас всё должно было получиться… Должно было. И получилось бы, если бы Клиффорд не убил себя» «А теперь я остался один. Один на один с ними. Они не отпустят меня… ни за что не отпустят… даже не стоит пытаться. Мне придется подчиняться… придется слушаться. Быть марионеткой. Или трупом.»
Я поежилась, чувствуя внезапный перепад температур в комнате: мне показалось, что в мгновение стало холоднее. Я никогда не видела и не слышала хозяина дневника, но теперь прочитанные слова набатом крутились у меня в голове, словно кто-то записал их на пластинку. До самого вечера — вот, сколько мне пришлось просидеть на полу в маминой комнате, чтобы прочесть хотя бы половину дневника Эдварда Боуэна. До события четвертого июля шли невзрачные (не считая продажи наркотиков) дни. Временами он не писал неделями, а после записи четырнадцатого июля всё обрывалось. Все последующие дни было написано по несколько предложений — пару строчек максимум — и то, все они были вычеркнуты ручкой с черными чернилами. В некоторых местах даже до дыр. Я надеялась (или просто верила), что здесь волшебным образом найду ответы на все вопросы, но получилось наоборот — ещё большее их количество толпилось у меня в голове. Как до сих пор его не поймали? На кого должен был работать Клиффорд Блоссом, если он решил, что самоубийство — и то лучший выход? И если вещи Эдварда Боуэна находятся в коричневой коробке под столом мамы, значит ли это, что это именно он просто хочет их вернуть? И из всех этих вопросов я знала ответ лишь на один. Я ошибалась. Это не было сожаление или даже отчаяние. Это была ненависть.