What Happened to Me?

      Я думала, я сойду с ума прежде, чем Аноним ещё раз мне напишет.       Но, как назло, он молчал. Больше я не получала ни сообщений, ни находила чьего-либо присутствия в своем доме. По идее, это должно было меня успокоить и дать хоть какую-никакую передышку, но вместо этого я сомневалась в каждом прожитом дне.       Каждый вечер я забиралась на нерасправленную постель прямо в одежде и не тушила свет ночь напролет. Мне казалось, что едва я это сделаю, как все монстры, таящиеся под моей кроватью, выползут наружу, а я была слишком слабой, чтобы принять их.       Я не верила в спокойствие и каждую минуту мне казалось, что пороховая бочка, на которой я сижу, наконец взорвется, хороня меня под обломками.       Я не многое пережила, но достаточно, чтобы не верить во временное затишье.       Оно всегда означало лишь одно — грядет что-то по-настоящему плохое.       А я не могла допустить, чтобы кто-нибудь пострадал. Кто-нибудь ещё.       Как бы я не старалась окружить себя людьми и не оставаться одной, я понимала, что, чуть что произойдет, и я могу оказаться на похоронах этого человека. Лишь за то, что подпустила его достаточно близко, чтобы Аноним мог расправиться с ним за мое неповиновение.       Возможно, я драматизировала. Выдумывала несуществующие детали, лишь бы занять мозг чем-то помимо одних и тех же мыслей, но лучше переоценивать врага, чем недооценивать.       Это и выбивало землю из-под ног, и каждый вечер я нащупывала затылком металл пистолета, так и лежащего у изголовья кровати, и проверяла патроны. На удивление, он не придавал мне уверенности, потому что я думала, что Аноним знал о нем.       Было ли хоть что-то, о чем он не знал?       Я сомневалась.       Вернее, он заставлял меня сомневаться в каждом своем шаге и решении.       Единственное, в чем я была уверена, что должна была навестить Кевина в больнице.       Последний раз я приходила в воскресенье, а сегодня была среда — день, который минимум четыре года подряд мы проводили в «Попсе» за обсуждением настолько неважных и важных тем одновременно, что сейчас я бы и вспомнить не смогла, о чем мы говорили. Просто это было правильно. И это было всегда.       Всегда до сегодняшнего дня. Как бы Кевин не уговаривал весь медперсонал, его лечащий врач (вместе с шерифом Келлером) не разрешили ему отойти от больницы и на метр, поэтому, не долго думая, я купила в «Попсе» еду и пошла в знакомом направлении.       До этого мне никогда не приходилось бывать в больнице так часто. Единственным разом был случай, когда я поранила палец старым гвоздем во дворе дома, и мама тогда быстро повезла меня сюда на полицейской машине, включив все мигалки, хотя на улицах людей было не больше чем в рождественскую ночь после салюта. Теперь же я почти выучила несложную планировку здания и на каком месте расписываться в журнале посещений.       Мне больше не хотелось злить медсестер, и я покорно надевала белый халат. Сейчас он с трудом налез на рукава моей серой кофты, и мне пришлось поправлять сбившуюся ткань, пока молодая девушка вела меня этажом выше: как оказалось, Кевина перевели в общую палату, и его жизни больше ничего не угрожало.       Но несмотря на это, я все ещё не могла отделаться от картинки в голове, где друг пластом лежал на кровати с многочисленными трубками и ушибами. — Ему стало намного лучше, — видимо, заметив мое состояние, зарюземировала девушка.       Я подняла на нее глаза. Выглядела она довольно хорошо: большие карие глаза сияли на лице, а губы были поджаты словно в жесте раскаяния — должно быть, она только пришла на работу и точно не оставалась на ночную смену, которая вот-вот закончилась. — Возможно, мы скоро отпустим его. Я видела медкарту: перелом не сложный, но придется побегать с костылями, — медсестра покачала головой и решила дотронуться до моего плеча. Я коротко покачала головой, когда она пожала его. — Это хорошо. — Да, на самом деле, просто замечательно! Ведь то, что с ним произошло… — мы свернули в небольшой коридор, которому даже не требовалось лампы из-за освещения из окна. — А с тобой все в порядке? Выглядишь бледной.       Девушка притормозила на месте и положила руку мне на лоб, отчего ее бэйджик, прикрепленный к халату, замаячил у меня перед глазами. Имя мне увидеть не удалось, а ее фамилию запомнить было легко: в полицейском участке на посту по вторникам и четвергам тоже сидела Рамос. В детстве она даже приносила мне конфеты, и мы делили их вместе с Кевином. — Температуры вроде нет, — не слишком уверенно произнесла девушка.       Я понимала, что она хотела быть со мной милой или просто, в конце концов, выполняла свою работу, но ее излишнее проявление беспокойства заставило меня дернуться в сторону. Я знала, как ужасно выгляжу и исправить это мог только здоровый сон длиннее двух часов — такая роскошь мне была не по силе. — Может, тебе навестить врача? — спустя пару секунд произнесла Рамос, вдруг продолжая двигаться вперёд, видимо, к самой дальней приоткрытой двери. — Твоя кожа слишком серая для начала учебного года. Зато можешь спокойно просить освобождение в вашем медпункте, я бы отпустила тебя без вопросов, — она обернулась ко мне, подмигивая.        Я сама не заметила, как ее шаг стал таким быстрым, что нагнать ее я смогла лишь к тому моменту, как мы оказались под самой дверью. Рамос улыбнулась, поджав губы, и покачала указательным пальцем. — Только без глупостей, — в итоге произнесла она.       Может, из-за резко изменившегося тона или жеста, так не подходившего девушке из-за возраста (я могла поспорить, что ей было не больше двадцати пяти), по моей спине побежали мурашки даже под двумя слоями ткани. — Глупостей? — переспросила я, и мой голос оказался ниже, чем должен был. — Не волнуйся, мне говорят так говорить всем посетителям, — мягко улыбнулась Рамос и развернулась в другую сторону, удаляясь прямо по коридору.       Я провожала ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за поворотом, и только тогда обернулась к двери. Мне потребовалось некоторое время, чтобы глубоко вдохнуть и приоткрыть ее шире. Сначала я просто заглянула внутрь, будто удостовериться, что найду друга на месте. Кевин стоял ко мне спиной и лицом к окну, сжимая правой подмышкой костыль. Видимо, он услышал звуки моего присутствия и развернулся ко мне. — Привет, — нарушая молчание, сказала я.       В палате было слишком тихо и мне казалось неправильным так сразу разрушать создавшуюся тишину. На секунду я повернулась к другу спиной, чтобы закрыть за собой дверь, а когда обернулась обратно, Кевин был уже на середине комнаты.       Костыли издавали глухой стук при касании с полом, и другу не всегда получалось с ними справиться, однако, не успела я и шага сделать, как он оказался рядом со мной.       Мне трудно было понять: рад Кев меня видеть или нет. Всё, что я успела заметить перед тем, как его руки обвили меня — темные синяки цвета охры, покрывающие большую часть лица. Царапины, оставленные при столкновении с асфальтом, уже начали заживать, но были все ещё яркими и с наростами. Я и представить не могла, какую боль они ему доставили, когда друг лицом коснулся воротника моего халата, обнимая меня. — Ты такая молодец, — негромко произнес он. И, прежде чем я успела задать вопрос, продолжил: — Папа сказал мне, что ты сообщила о миссис Мур.       Кевин отстранился от меня и посмотрел мне прямо в глаза. В его случае, они сверкали счастьем и выделялись даже на разбитом лице. В моем же (я не сомневалась) в них была только вина.       Я не добровольно сделала это — Стив своим приходом буквально заставил меня. Кто знает, сколько ещё по времени я бы старалась хранить это в тайне, если бы не обстоятельства? — Мм… Спасибо.       Друг отстранился от меня на пару шагов, не без труда сжимая пальцами ручки костылей. Его правая нога была в белоснежном гипсе, и я не сомневалась, что только Келлеру удалось бы сохранить бинт в таком чистом состоянии. — Теперь они точно найдут ее, — воодушевленно проговорил он, и только спустя секунду я заметила, что он шептал. Достаточно громко, чтобы я услышала, но все же это точно был шепот, хотя кроме нас в палате никого не было. Я сомневалась, жил ли в ней вообще кто-нибудь ещё. — Ты же вроде как… дала им наводки.       Я покачала головой. — У меня не было наводок, Кев. — В любом случае, — Кевин поправил костыль. Он никак не мог справиться с правым, и тот постоянно соскальзывал. — Ты знаешь, что папа и… Стив… Они кинут на это все силы. Весь полицейский участок. И… — Кевин, казалось, задержал дыхание. — Найдут ее, Сид.       Я знала это — они были обязаны найти ее. Как и друг чувствовал себя обязанным подбодрить меня сейчас.       Так происходило всегда: Кев поддерживал меня в моменты, когда поддержка была необходима ему самому. Он был лучшим другом, которого можно было представить, а я даже ни разу не говорила ему об этом.       Все, что я смогла сделать для него — это то, из-за чего он оказался в больнице.       А сейчас… Он стоял передо мной, стараясь справиться с разъезжающимися в стороны костылями, и пытался сделать так, чтобы мне стало лучше.        Я знала, что могла ничего не отвечать ему (даже если того требовал момент), потому что Кевин был слишком хорош в том, чтобы знать, что я чувствую, но я все же решила что-то сделать. Ни поблагодарить, ни сказать, как сильно он мне дорог — просто покачать головой и на какую-то долю секунды прижаться к его хлопковой футболке. — В любом случае, это прогресс, Сид, — прошептал друг это куда-то мне за спину. — А теперь я сяду, потому что боль в этой ноге просто невыносимая.       Я быстро отстранилась от него, давая упасть на самую близкую ко входу кровать: она была неширокой, но Кевин без труда смог бросить на нее костыли и улечься сам, при этом оставляя приличное пустое место.       Я видела, как друг прикрыл глаза и с трудом выдохнул. Меня словно иголкой проткнуло: я была уверена, что основная боль позади, и, едва снимут гипс, я смогу попробовать забыть обо всем том ужасе, что я испытала при звонке шерифа Келлера, но сейчас я понимала — даже при всем желании, я не смогу. — Как ты? — я присела на край кровати и взглянула на друга поближе. Теперь царапины казались мне менее страшными, чем когда я увидела их впервые.       Кевин открыл глаза и провел рукой по плотному гипсу. — Через неделю буду новеньким и свободным. А пока, — друг посмотрел на меня и прищурился. — Как тебе эти царапины? — Кевин запрокинул голову, будто подставляя ее под свет из окна. Так тени легли более четко, делая его похожим на Франа. — Что? — прыснула я. — Как мне царапины? — Думал, ты скажешь, что я с ними выгляжу мужественно, — протянул Кев, слегка нагибаясь вперёд, и поставил локти на колени. — Ну, знаешь, шрамы украшают мужчину и все такое… — Ага, а гипс так вообще сводит с ума.        Уголки губ Кевина приподнялись вверх, и я выдохнула с неким облегчением. Мне не хватало нашего общения: теперь в школе на многих уроках я сидела с Джагхедом, но он даже при всем желании не смог бы заменить мне лучшего друга. — О, у меня кое-что для тебя есть! — я быстро поднялась с места, вспоминая о еде из «Попса» в своем рюкзаке.       Почему-то я была уверена, что если бы ее заметили на посту медсестер, меня не пустили бы внутрь, поэтому мне пришлось переложить все добро в пакет и спрятать.       Теперь же я вытряхнула его на кровать. Сомневаться не приходилось — всё содержимое помялось, но, хотелось верить, вкуса не потеряло. — Ты перенесла наш ужин из «Попса» в больницу? — Кев подтянул к себе пластмассовую коробочку с любимым салатом. Ее край треснул, но все, вроде бы, осталось на месте. — И ужин на завтрак, — кивнула я.       Глаза Кевина буквально залучились радостью (или мне просто хотелось верить, что я сделала для него что-то хорошее), когда на тумбочке, стоящей в паре сантиметрах от изголовья кровати, пискнул телефон.       В комнате было не так холодно (а мне под двумя слоями одежды ещё менее), но я вздрогнула, точно мне зашиворот брызнули водой.        В груди что-то резануло словно ножом, и я смяла пальцами края халата в надежде переждать спазм.       Мне не хотелось признавать, что это был страх — скорее, остаточный эффект после всех преследований Анонима, что мне удалось пережить. Но я ничего не могла поделать с собой — вжала голову в плечи и почувствовала легкую забившую дрожь в коленях.       Кевин на секунду отвернулся от меня, чтобы взять телефон в руку и прочитать сообщение: видимо, что-то неважное, потому что он тут же вернул его на место. — Папа, — констатировал он. — Пишет каждые пять минут, думая, что что-то могло измениться.       Могло.       Для меня — могло.       Я сама не ожидала, как мне не потребовалось почти нисколько времени, чтобы вскочить с места и, пятясь, отползти к двери: ноги были ватными. Мне повезло, что в палате кроме кроватей, стоящих у самых стен, и тумбочек не было лишних предметов, иначе я сбила бы половину из них.       Я даже не знала, чего хотела: очутиться на свежем воздухе или сжаться в комок в собственной квартире, зная, что больше никогда не буду в ней чувствовать себя в безопасности — мне просто было необходимо что-то сделать. — Я… Мне пора в школу… — я глубоко вздохнула, пальцами теребя лямку рюкзака. — Увидимся!       И, прежде чем Кевин успел хоть как-то отреагировать, я хлопнула дверью, вылетая в коридор.       Последнее, что я успела заметить в его палате — сосательные конфеты на тумбочке рядом с телефоном. Те самые, ярко-голубые, которые ел Фран при нашей первой встрече.       А потом я умчалась из больницы, едва не забыв оставить халат в приемной.

***

      Я чувствовала себя так, будто мне только что поставили смертельный диагноз, объявив об этом на весь город.       После того, как по всему Ривердэйлу по приказу Стива (и с его помощью) половина полицейского участка развесила листовки с маминым портретом, я буквально стала всеобщим достоянием в старшей школе. Чуть ли не каждый ученик (и учитель) подходил ко мне, высказывая соболезнования.       С одной стороны, мне было приятно. Не просто получать внимание, а сам факт этого: кто-то, возможно, по-настоящему беспокоился о моей семье и сочувствовал. С другой, я понимала, что таких были единицы. Остальным, скорее всего, просто пришлось выслушать нотации от родителей, чтобы показаться вежливыми. Конечно, они могли мне сопереживать, но не так ярко, как я сама.       И я не винила их в этом.       Просто такого всеобщего внимания я не испытывала, даже когда только перешла в старшую школу, а столько заботы в голосе от Бетти не получала, даже когда мы какое-то время общались.       Оказалось, это утомляет.       К концу последнего урока, которым была биология, я была вымотана: и физически, и морально. Мне лишь с третьего раза удалось засунуть учебник в рюкзак, чтобы не помять все лежащие там тетради. Как только я закончила, я обернулась к выходу и тут же подпрыгнула на месте от неожиданности.       Буквально в шаге от меня (так, что я чуть не коснулась носом его белой рубашки) стоял Джейсон Блоссом. Я не могла сказать, что выражало его бледное лицо, но, видимо, он понял, что испугал меня, потому что тут же отступил назад и выставил вперёд руки, будто это я его пугала и прямо сейчас собиралась напасть. — Прости! Прости… Я не хотел тебя пугать, — быстро заговорил он, но легче мне не стало. — Я ждал тебя.       Я подняла брови и только сейчас поняла, что класс действительно опустел: не было даже миссис Нэйл, которая обычно закрывала кабинет на все замки, а ключи хранила в узком кармане своей кожаной юбки.       Нас с Джейсоном разделяло расстояние около метра, но я с радостью сделала бы ещё десяток шагов назад, если бы не упиралась бедром в край первой парты второго ряда, за которой обычно сидел парень с зелёными подтяжками. Мы никогда не общались, но как бы я хотела увидеть его прямо сейчас!       Только от одного присутствия Джейсона в своих идеально выглаженных брюках и белой рубашке с красной бабочкой (я могла поклясться, она, эта самая рубашка, была настолько свежей, что я улавливала тонкий запах стирального порошка с лавандой) мне становилось не по себе. Как я вообще выживала в темном пустом доме с мыслью о преследовании?       Холодок пробежал по моей спине, но я не могла поддаться глупому страху прямо сейчас. Что, в конце концов, мне сделает обычный парень, дождавшийся после урока?       Джейсон молчал, сверля растерянным взглядом носки своей начищенной до блеска обуви, и я было решила, что он не собирается продолжать, поэтому произнесла: — И? — Мне очень жаль, — протянул он. — Твою маму, в смысле. — Я поняла.       Джейсон замолчал, запустив пятерню в свои рыжие волосы и взъерошив их. Это никак у меня не вязалось с его образом. Я с лёгкостью могла представить, как подобный жест совершает Арчи Эндрюс или любой другой парень, живущий по соседству, но чтобы один из Блоссомов — никогда.       Наверное, я слишком плохо его знала, чтобы вообще подумать, что он может приносить мне свои соболезнования.       Мне показалось, что температура в классе поднялась: мне захотелось отодвинуть пальцами горловину свитера в надежде на понижение градуса. Но прежде чем я успела это сделать, Джейсон снова заговорил: — Знаю, тебе сейчас тяжело, и мне… — он вдохнул побольше воздуха, перекатившись с пятки на носок. — Мне правда очень жаль.       Я закусила губу и покачала головой.       Я чувствовала себя, по меньше мере, странно. Джейсон просто хотел выразить соболезнования, а я приняла его за угрозу. Сколько ещё будет длиться эта паранойя? — Я знаю, какого это — терять родителя. — Моя мама не умерла, — неожиданно для себя выпалила я.       И также неожиданно ощутила ещё кое-что. Это не было озарением или даже элементарным пониманием, просто я резко поняла, что все проще, чем казалось изначально.       Вроде как когда на математике ты смотришь на очень сложный пример, едва умещающийся на страницу, а потом тебе дают формулу, которая сжимает его до одной-единственной переменной.       Моей переменной было то, что мне не нужно было всеобщее внимание и соболезнования — мне была нужна мама и покой.       Мне было бы достаточно одной полиции, работающей в полную силу, чтобы найти ее. И отряд поисков, возглавляемый Стивом и самим шерифом.       И мне уж точно не нужен был Джейсон, сравнивающий пропажу моей мамы с самоубийством своего отца. — Что? — парень с секунду буравил меня взглядом, словно чего-то выжидая, а потом его брови взлетели выше. — Что? Ты подумала, что я…? Я не это имел в виду, Сидни, — Джейсон снова глубоко вздохнул и обвел взглядом комнату, пытаясь подобрать слова. — Я хотел сказать, что это тяжело. И если тебе надо с кем-то поговорить…       Я знала, что Джейсон Блоссом, может, и не будет последним в моем списке, но точно не займет первую десятку.       И все же, он пытался помочь. Его методы были своеобразными, но глубоко в душе мне не составляло труда понять, что говорил он это точно не по велению миссис Блоссом.       Наверное, только этот факт заставил меня положить ладонь Джейсону на плечо и чуть-чуть сжать его неожиданно даже для самой себя. — Спасибо, Джейсон. За поддержку и… — я поджала губы, прежде чем продолжить. — Понимание.       Мне не удалось слишком долго простоять в таком положении, смотря на парня, чьи слова никак не повлияли на мое состояние, потому что у двери раздался голос, заставивший меня вздрогнуть и убрать руку в карман джинсов со скоростью, будто я могла её лишиться. — Джей-Джей? — Шерил зашла в кабинет, и ее слова едва не потонули в громком стуке каблуков красных туфель. Взгляд девушки скользнул по фигуре брата и зацепился за меня. — Сидни.       Не сказать, что мне стало обидно от того, как тон Шерил резко похолодел, наткнувшись на меня, но мне захотелось находиться в этом классе ещё меньше, чем минуту назад. — Шерил?       Джейсон обернулся в сторону сестры, но девушка продолжала смотреть только на меня. — Мне очень жаль твою маму, — красные губы Шерил дрогнули: однако, произошло это так быстро, что я почти не успела заметить смену эмоции, как лицо девушки вновь украсила широкая улыбка.       Я поежилась. Даже минуты в компании Блоссомов оставляли после себя ещё более неприятный осадок. Кроме того, в моей голове мигом пронеслись все слова из дневника Эдварда Боуэна о Клиффорде, поэтому я сама не заметила, как перекинула рюкзак через плечо и сделала несколько шагов (сначала медленных, потом — быстрее) на выход. — Спасибо, Шерил, — пискнула я, уже пробегая мимо девушки в коридор.       Когда я оказалась у своего шкафчика, не поняла даже я сама — по инерции набрала код и распахнула дверцу. Мне даже показалось, что из него выбрался холодок, приятно остужающий мое лицо. Оказалось, оно горело.       И не только оно: в голове что-то пульсировало и взрывалось, отдавая в виски.       Нисколько ни думая, я потянулась к красному блистеру таблеток и бутылке воды, стоящей за высокой горой учебников, к которым я положила ещё и биологию — учить ее и посвятить себя науке входило в мои планы в последнюю очередь.       Только я хотела расправиться с таблеткой (хотя я не успела ее даже проглотить), как из-за дверцы моего шкафчика послышался знакомый голос. Мне даже не надо было выглядывать из-за нее, чтобы знать, кому он принадлежал. — Идиоты, — пробубнил Джагхед.        Даже не видя его, я догадывалась, насколько недовольным он выглядел — это и подтвердилось, едва я запила лекарство водой и прикрыла дверцу. — М?       Джагхед стоял, оперевшись спиной о стену и сложив на груди руки. Не успела я до конца захлопнуть шкафчик, как он издал странный звук: ни то фырканье, ни то покашливание.       Только заметив, что привлек мое внимание, он мотнул головой вправо.       Я провела взглядом в указанном направлении и заметила то, что попалось мне за день на глаза больше десятка раз: портрет моей мамы. Фотография была матовая, распечатанная на принтере в полицейском участке, и на ней она улыбалась. Весь вид портили только широкие красные буквы выше: «Пропал человек».       Я поежилась. По сравнению с этим снимком все висящие рядом объявления: о наборе в театральный кружок или вечеринке Дарлы Хемсворт — все казалось просто детским лепетом. Ничто не могло быть важнее.       И все же я в непонимании обернулась к Джагхеду. Он внимательно следил за каждым моим движением, а теперь раздражённо выдохнул. — Идиоты — те, кто повесили это рядом с твоим шкафчиком, — Джагхед коснулся кончиком языка нижней губы. — Здесь не хватает только такой же красной стрелки, которая вела бы к нему со словами: «Если вы владеете какой-либо информацией, обращаться сюда».       Я не знала, что и сказать. По сути дела, Джагхед был единственным, кто не сотрясал воздух о том, как ему жаль. Даже когда на обеденной перемене мне говорил это Арчи Эндрюс, он просто стоял рядом, выискивая пустой столик.       Не будь я так озабочена другими проблемами, я могла бы решить, что ему совершенно все равно. Но тогда какой смысл было говорить мне это сейчас?       Возможно, Джагхед просто понимал, что это — именно те слова, которые надо говорить лично, а, может, на то у него были совершенно другие причины, понять которые мне не суждено будет никогда.        Наверное, именно поэтому я спросила то, что спросила. — Проводишь меня до дома?

***

      Все было так, как в тот вечер, когда мы шли из «Попса». За исключением того, что что-то всё-таки поменялось. Я не знала, что именно, но это что-то определенно было другим. Вернее, делало все другим.       И дело было даже не в том, что мы шли супермедленно и не достигли пункта назначения даже через полчаса (хотя я обычно тратила на это минут пятнадцать), или что мы не говорили ровным счётом ничего (по сравнению с прошлым разом, несколько фраз были ничем), дело было в другом. И я была уверена — именно во мне.       Я шла по поребрику вдоль тротуара, расправив руки и балансируя из стороны в сторону, будто могла оступиться. На самом деле, я не раз проходила эти же бордюры с закрытыми глазами, но мне нравилось думать, что Джагхед сможет поймать меня (хотя бы за руку) при необходимости.       Мне нравилось думать, что хоть кто-то сможет спасти меня, если будет надо. Будь то даже Джагхед Джонс.       Наверное, поэтому я решила признаться: — Мне страшно, — я набрала в грудь побольше воздуха, видя, что Джагхед меня слушает. — Мне так, черт возьми, страшно!       Джагхед шел совсем рядом со мной, почти касаясь моей руки, но на деле просто спрятав свои ладони в карманы. Он не смотрел на меня, но я знала (или, может, хотела верить), что он заинтересован. — Из-за мамы?       Я подняла взгляд от своих кроссовок и глубоко вздохнула.  — Из-за всего… Из-за того, что с ней могло что-то случиться, что я понятия не имею, где она сейчас, а ещё эти плакаты с ее портретом!       Мне неожиданно захотелось обхватить себя руками и всхлипнуть. Я чувствовала себя такой беспомощной, словно пылинка во вселенной.  — Я знаю, что шериф Келлер и Стив… Они пытаются помочь, пытаются найти ее, но у них нет ничего, — я остановилась на месте, оборачиваясь в сторону Джагхеда. Он слушал меня внимательно (я могла судить об этом по сосредоточенному выражению лица) и наконец поднял взгляд на меня. Я зачем-то начала загибать пальцы. — Ни зацепок, ни улик, ничего такого, что могло бы дать минимальный толчок!       Я сделала шаг вперёд. Секунда — и я оказалась на земле, а Джагхед снова возвышался надо мной примерно на голову. — Дома без нее так пусто, и я думаю, — я посмотрела на свои пальцы рук. Ветер в конце сентября усилился, и теперь они мёрзли. — Что, если так останется навсегда? Как я смогу жить без нее? Она же… — я вздохнула, чувствуя, как в уголках глаз собрались слёзы. — Моя мама в конце концов.       Всхлип застрял где-то у меня в горле, и я с трудом смогла выдавить из себя: — Она нужна мне.       Джагхед молчал, а я не спешила поднимать голову, неожиданно почувствовав себя ещё более некомфортно. Всё это мгновенно показалось мне глупым: начиная от того, что мы идём вместе со школы, заканчивая моей исповедью перед почти незнакомым человеком.        Я коснулась кончиком языка губы, думая начать извиняться за свое поведение, как теплые руки Джагхеда легли на мои.       Он не переплетал наши пальцы и не делал вообще ничего, кроме самого обычно действия, но лишь от этого мне стало спокойнее.       Словно он поймал меня.       Поэтому его голос прозвучал немного тише, чем обычно. — Сидни, послушай меня, — я подняла голову, поджимая губы. Если шериф Келлер необъяснимой силой заставлял себя слушаться, то Джагхеда я хотела слушаться сама. — Они найдут ее, слышишь?       Я кивнула. — Люди ведь не исчезают просто так, верно? — он не ждал ответа, но пауза показалась мне ощутимой, будто он давал мне время на размышления. — Людей просто так не сбивают машины. И люди, — Джагхед замолчал буквально на пару секунд, чтобы потом продолжить: — Оставляют следы.       Воздух вырвался из моих лёгких, полностью опустошая их. То, что я чувствовала в тот момент, не было облегчением. Я вообще не знала, как это назвать, поэтому я просто продолжала стоять на месте, чувствуя теплые ладони Джагхеда на своих, холодных, и смотря в его глаза. Впервые они показались мне не такими чужими.       Умом я понимала: все это — попытка меня успокоить. Ему не были нужны мои ни истерики, ни панические атаки (хотя я полностью себя контролировала), но сердцем я знала, что хочу продлить это мгновение вечно.       Именно поэтому вместо ответа или благодарности я прошептала практически одними губами самое глупое, что можно было прошептать. — Обещаешь?        И Джагхед ответил самое глупое, что можно было ответить. — Обещаю.