***
Следующая неделя оказалась максимально тихой. В прямом смысле этого слова — в психбольнице было очень тихо. Я изредка слышала крики пациентов с нижних этажей, но чаще — капающий кран в туалете. Шериф Келлер принял непростое решение на две недели расследования посадить меня в психушку. Конечно, он называл это место психдиспансером, но сути дела это не меняло. Меня ежедневно накачивали лекарствами и после нескольких дней диагностики выписали лечение. Ежедневно я встречалась и с доктором Олсен. Это была женщина примерно возраста моей мамы со светлой длинной косой и очками в широкой оправе, через которую с трудом можно было видеть пытливые карие глаза. Всё это вроде как было превентивной мерой, в целях предотвратить неизбежное. Таблеток мне выписали целую гору. Некоторые из них должны были помочь мне не лишиться рассудка, некоторые вгоняли в состояние коматоза (так якобы легче пережить адаптацию в новом месте), некоторые убирали негативные мысли и головную боль. Отдельной горстью я принимала адаптеры, которые должны были помочь организму принять все вышеперечисленное. Я покорно трижды в день стояла в очереди в окошко, где угрюмая медсестра выдавала каждому необходимые пилюли, и запивала их холодной водой. Всё это делало меня вечным сонным и усталым зомби, который тенью пересмещался между палатой, туалетом и кабинетом доктора Олсен. А я была не против. От каких-то таблеток негативные мысли реально полностью уходили из головы, превращая меня в пятилетнего ребёнка, радующегося солнцу. Телефон и все личные вещи у меня отобрали и сложили в персональный шкафчик за стойкой регистрации. Посещения тоже были запрещены. Лишь однажды приехал шериф Келлер с допросом о жизни моей тёти. И её смерти. Джагхед сказал офицерам, что весь остаток вечеринки, после того как он распрощался с Бетти, мы провели вместе. Гуляли по ночному городу и часам к двенадцати следующего дня вернулись ко мне домой. Тогда там уже никого не было. Я видела, как сердце шерифа Келлера обливалось кровью, когда я, одетая в белую огромную сорочку и свободные светлые штаны, сидела перед ним в маленькой комнате для свиданий (такое право изредка имели те, кто находятся здесь больше полугода). Из всего здесь меня бесил только капающий кран в туалете. А, ну может ещё и: — Зубная паста невкусная, — ответила я доктору Олсен, которая спрашивала, что я чувствую. — Что? — Зубная паста, — чётче произнесла я, будто это единственное, что нас волновало. — Кто делает зубную пасту со вкусом каракатиц? Доктор Олсен пожала плечами. Она здесь работает, а не живёт — ей неоткуда это знать. — И гель для душа тоже. Я раскачивалась на стуле в светлом кабинете — единственном, где окна не забиты решетками. — С каким вкусом паста у тебя дома? — спросила доктор Олсен, и её рука активно заскользила по листу бумаги. Первые несколько сеансов она показывала мне размытые рисунки, совсем как в фильмах про школьных психологов. Конечно, оценок не было, но, кажется, я провалила этот тест. — Лесные ягоды. Доктор Олсен улыбнулась и застучала кончиком ручки по столу. — Ты же знаешь, Сидни, что я не это имела в виду под вопросом о твоём состоянии, — она снисходительно улыбнулась. — Как ты себя чувствуешь после нейтролептиков? Первая ночь под ними прошла ужасно. Обычно меня накачивали снотворным, и я отключалась через пятнадцать минут после касания подушки. Но в этот раз всё было иначе. Я проснулась, раздираемая чувством страха и омерзения, но не могла пошевелить и пальцем. Мне казалось, что я лежу в гробу глубоко под землёй. Во мне копошатся черви, у каждого из них мой голос и каждый из них говорит со мной и жрёт меня изнутри. Если бы не какие-то таблетки, блокирующие слезы, я бы заплакала, а так я могла только закричать. Но никто не пришёл на помощь. Это я и пересказала психиатру. Доктор Олсен понимающе кивнула и что-то записала в моей карте. — Я скажу снизить дозу, — она подняла на меня взгляд. Я вспомнила, как первое время мне казалось, что она пытается выбить из меня признание об убийстве. А потом таблетки начали действовать, и в моей голове не осталось ни посторонней мысли. — И других препаратов тоже. Сидни, ты должна ожидать, что справляться станет труднее, тревога и… — она пытливо смотрела на меня через стекла очков, только я тут избегала зрительного контакта. — Навязчивые мысли могут вернуться. Я снижу дозу до максимально допустимого уровня для самостоятельного приёма. Я согласилась, продолжая раскачиваться на стуле. Его ножки скрипели о ламинат в такт тиканью часов на стене. Тик — вперёд. Так — назад. — Сидни? — снова позвала доктор Олсен. — Ты сама понимаешь, что твой случай отличается от остальных. Обычно к нам приходят добровольно. А вот уходят не всегда, — подумала я. Я слышала множество историй, когда врачи не давали добро на выпуск пациентов и лишь продлевали лечение. Так некоторые здесь содержались годами. — Твой случай особенный и тяжёлый, но в твоём состоянии сейчас тебе можно помочь, — почему-то я хмыкнула. — Поэтому я надеюсь, что ты будешь продолжать терапию. Моя мама верила в психологов. Ей много раз приходилось с ними сталкиваться на своей практике, и часто это были настоящие специалисты. Именно поэтому я решила дать этому шанс. — Хорошо, — кивнула я. Доктор Олсен ещё какое-то время сжимала в руках мою карту и папку с личным делом. Мне хотелось ей верить — что меня можно спасти и вылечить — но атмосфера психушки давила, словно пресс. Ты подсознательно не доверяешь людям, которые имеют больше власти. Врачи могут встать и уйти отсюда в любой момент, а тебе за неповиновение вколят транквилизатор и выбора больше не будет. — И последний момент, Сидни, поскольку завтра твой последний день в диспансере, — вкрадчиво произнесла доктор Олсен. Часы на стене пробили четыре часа дня. — Ты должна подписать этот документ. Женщина протянула мне лист А4, напоминающий договор. «Пока проходит лечение, я, Сидни Эстер Мур, обязуюсь не заканчивать жизнь самоубийством» — краткий смысл всего написанного на странице. Я слышала о таком соглашении и сейчас просто не могла не прыснуть вслух: — А если сторона нарушает договор? Тогда что? Терапия заканчивается? Почему-то мне показалось это очень смешным, но доктор Олсен оставалась серьёзной как никогда. Она нахмурила брови и сцепила пальцы в замок. — Да, — в итоге ответила она. — Даже не знаю, как я это переживу, — снова пошутила я и поставила снизу подпись. Рука дрогнула, но в целом вышло понятно. Всё время, что я себя помню, я тряслась за свою жизнь. Если бы маньяк или грабитель напал на меня, я бы сделала всё, чтобы выжить, я бы умоляла о пощаде. Мысли о суициде никогда даже близко не приходили мне в голову, но сейчас слова «Сидни Мур» и «самоубийство» стояли в одном предложении, и что-то во мне перевернулось. Я тряхнула головой, двинулась на выход из кабинета и затормозила у самого порога. Нигде, кроме этой комнаты, не было зеркал. А здесь оно было большим, чистым, и я застыла, всматриваясь в собственное отражение. Оно пугало меня безумным взглядом пациентки психушки. — До следующей недели, Сидни. — До свидания, доктор Олсен.***
После выписки я могла взять несколько дней, чтобы прийти в себя и перестроиться на новый курс ослабленного лечения. Шериф Келлер объяснил мне простую формулу моего существования сейчас: мою маму, скорее всего, похитили, мою тётю зверски убили, возможно, кто-то объявил охоту на мою семью. А это могло значить только то, что я могу быть следующей. Был выбор приставить ко мне охрану, чтобы пара офицеров полиции провожали меня от дома до школы и дежурили на пороге, но пока мы сошлись на варианте «б». Я переехала в дом шерифа. Кевин наспех собрал у меня дома вещи, которые, на его взгляд, могли мне понадобиться, и расстелил матрас рядом со своей кроватью в его комнате. Он также рассказал, что теперь в школе обсуждают случившееся с моей тётей. Едва я зашла в серое здание, как ощутила на себе эти взгляды. Все ученики буквально прогрызали во мне дыру. От этого начинала болеть голова. Мне хотелось спрятаться в своём же шкафчике и не вылезать оттуда никогда. Но все, что я сделала, едва выпила таблетку от головной боли, это прислонилась лбом к дверце. Прохлада металла приятно отдавала по лицу. — Сидни? — это был голос Джагхеда. — Как ты? Я подняла взгляд и столкнулась с до боли знакомым выражением лица и положением тела. Только сейчас я поняла, как сильно скучала по Джагхеду Джонсу. — Я… Я пытался тебе звонить и писать, но ты не отвечала. В итоге мне пришлось приехать в полицейский участок и там мне тот офицер сказал, что… Я не дала ему договорить. Я сделала шаг вперёд и влетела в его тело своим. Руки Джагхеда тут же сомкнулись на моей спине. Он прижался щекой к моим волосам. Коридор опустел, и в его тишине я могла слышать все, вплоть до нашего дыхания. Каждый мой вдох был продолжением его выдоха. — Мне очень жаль, Сидни, — тихо прошептал Джагхед мне в волосы. — Я очень скучал. Я тихонько закивала и наконец смогла отстраниться, чтобы заглянуть в его ясные серые глаза. Другого мне и слышать не хотелось. Я хотела сказать то же самое, хотела рассказать про психушку, про психиатра и все те таблетки, под которыми я жила точно зомби. Хотела, но не успела. Потому что коридор наполнился шумом и людьми. Группа спортсменов, казалось, заполнила собой все пространство. Они громко переговаривались, кто-то из них с усердием бил мяч об пол — и все это стихло, как только их взгляд наткнулся на меня. — О, кого я вижу, — едко протянул Реджи. Джагхед со злостью сцепил зубы (я видела, как заходили желваки) и обернулся в сторону источника голоса. — Думал, из психушки не выпускают так быстро. Я сильнее сжала в руках сумку, будто готовилась к драке. Лось Мейсон обеспокоенно схватил Реджи за предплечье и что-то прошептал ему на ухо. Нас разделяло несколько метров, и я понятия не имела, что он ему сказал, но Реджи лишь отмахнулся и пренебрежительно махнул рукой в мою сторону. — Нет, правда! Что она здесь забыла? — громко заявил он, а потом повернулся на меня. — Что ты здесь забыла, Мур? На повышенные тона из коридора подтянулись другие школьники. Они обступили нас с разных сторон, и я увидела даже компанию Арчи Эндрюса. Бетти беспокойно смотрела в нашу сторону, но не на меня, а на Джагхеда. — На что ты обижен, Реджи? — я вскинула голову, то ли пытаясь казаться старше, то ли выше. Реджи прыснул, его это все только забавляло. Он на секунду опустил взгляд, а потом вскинулся, тыча в мою сторону указательным пальцем. — Это ведь ты её убила, да? И мать свою небось тоже кокнула ещё тогда. Внутри меня всё дрогнуло: если бы я не облокотилась о ряд шкафчиков, то точно бы упала. Я не заметила, как сильно вжала ногти в ладони — мне стало больно, и по всей коже остались выемки. Но я не успела среагировать, как Джагхед бросился вперёд. Я вскрикнула, когда он повалил Реджи на спину и начал бить кулаками по его лицу. Что-то хрустнуло, и кровь начала разлетаться с костяшек Джагхеда по полу. Реджи что-то кричал и неуспешно пытался выбраться. Я застыла на месте, в ужасе поднеся ладони ко рту. Я видела, как Вероника толкала Арчи в спину, и наконец Эндрюс кинулся на помощь. Он начал заламывать руки Джагхеда за спину, пытаясь оттащить его с Реджи, который в ярости вскочил на ноги. Кровь забрызгала ему все лицо и сочилась изо рта. Он хотел было кинуться на Джагхеда в ответ, но смог ударить только раз, пока Лось Мейсон и Джейсон не скрутили его. — Сукин сын! — кровь пузырилась у него на губах, когда Реджи продолжал брыкаться и кричать. Только сейчас я поняла, что меня била такая дрожь, которая мешала здраво соображать и даже позволить рукам открыть сумку и достать хоть что-то, чтобы обработать руки Джагхеда и разбитую губу, которую оставил удар Реджи. Я чувствовала тупую боль в области сердца, хотя и представить не могла, какого сейчас Джагхеду, чьи кулаки превратились в кровавое месиво. Среди толпы зрителей я заметила побелевшее лицо Бетти Купер. Милая соседская девчонка, которая не привыкла к насилию. Джагхед несоизмеримо упал в её глазах. Ещё и потому, что сделал это ради меня.***
Я была в школьной приёмной всего дважды за годы учёбы в старшей школе. Первый раз мы с мамой подавали заявление на поступление, и тогда директор Мюррей сказал, что у меня хорошие шансы на успешную учёбу и поступление в университет. А второй раз мы с Кевином не справились с задачами по физике мистера Саммерса в который раз, и нас ждал серьёзный разговор о тех самых шансах. Сейчас я сидела здесь одна. Вокруг была деревянная мебель, портрет президента на стене и американский флаг, который я видела через окошко в кабинете директора. Женщина, обычно успешно держащая свой пост под контролем, сказала мне немного подождать, пока меня примут. Немногим позже дверь в директорский кабинет распахнулась, и она строго отчеканила: — Директор Мюррей готов принять вас. Я покрепче взялась за ремень сумки и вошла внутрь, прикрывая за собой дверь. Окно было приоткрыто, и в кабинете царил прохладный ноябрьский воздух. — Мисс Мур, — обратился ко мне директор, указывая на стул, и я заняла свое место. — Я вызвал вас поговорить о вашей нелёгкой ситуации. Смешок сорвался с моих губ. «Нелёгкая ситуация» — вот, что это для него. Спасибо хоть, что нет громких слов поддержки и сочувствия. Когда-то мне хотелось, чтобы меня жалели. Сейчас же мне от этого становилось тошно. Из-за того, что я и сама себя жалела. — Довожу до вашего сведения, что мы отстранили Реджи Мантлу от занятий на две недели, — директор поставил локти на стол и собрал пальцы под подбородком. — Драки в нашем учебном заведении запрещены. Это было приятно услышать, но голос директора был нейтральным: совсем не таким, какой голос должен быть у человека, поступившего правильно. — Но Мисс Мур, важно понимать, — он сделал паузу. Его тёмные карие глаза пытались перехватить мой взгляд, но я всячески избегала зрительного контакта и смотрела на что угодно, кроме него: американский флаг за спиной, как ветер колышет занавески, какой ровной стопкой сложены папки на краю стола. — Мы не сможем отстранить всех несогласных, — директор Мюррей провел пальцами по краю стола. — В школе много, так скажем, тех, кто разделяет мнение Реджи Мантлы. Я не сомневалась в этом. Я знала, о чем остальные думают. О чем мне никогда не скажут в лицо, но что будут шептать за спиной и обсуждать во время обеда. Не свихнулась ли я. Не поехала ли у меня крыша. Не убила ли я свою тётю. Не причастна ли я к исчезновению мамы. Я видела сожаление в глазах шерифа Келлера и Стива за то, что они позволили себе посвятить меня в ход расследования, что не предотвратили катастрофу раньше. Я видела это в их взгляде вместе с незаданным вопросом. Не слышу ли я голосов в своей голове. Не отвечаю ли им. Возможно, я всегда бежала от этого. При любой возможности зарывала голову в песок, но сейчас здесь, в кабинете директора, я отыскала в себе немного храбрости. — А вы? — я вскинула голову и посмотрела мужчине чётко в глаза. — А вы тоже так думаете, директор Мюррей? Раньше я бы никогда не решила задать этот вопрос, но сейчас мне было уже все равно. В какие-то моменты мне вовсе казалось, что я отделяюсь от той Сидни, что ещё существует. Что сидит в кабинете директора, дышит и боится. Эту Сидни уже ничего не беспокоило так, как раньше. — Мисс Мур… — Не уходите от вопроса, директор. — Нет, — он шумно выдохнул. — Нет, я так не думаю. Я кивнула и поднялась со стула. Даже если у директора есть еще что-то, что ему надо мне сказать — мне все равно. Я пошла на выход. — И ещё одно, мисс Мур, — я сжала в руках дверную ручку. Ворот свитшота начинал душить. — Джагхед Джонс тоже отстранён. — Что? — вскрикнула я слишком громко и непозволительно. — Вы не имеете права! — Имею, мисс Мур, — директор откинулся на спинку кресла. Его власть тоже вызывала отвращение. — Драки в нашем учебном заведении запрещены. Я с силой рванула дверь на себя. Да пошли вы все к черту, — вырвалось из меня, и я быстрым шагом поспешила на выход, не только из приёмной — из школы. Почему-то у меня было чёткое ощущение, что Джагхед будет ждать меня у входа, но когда я вышла, то не заметила никого, кроме старшеклассников, которые заводили свои машины, чтобы уехать отсюда скорее. Я сейчас жила у Кевина, но ключей у меня не было. Сейчас только начался урок и ждать до конца мне не представлялось приятным времяпрепровождением. Поэтому я поправила ремень сумки и поспешила в собственный дом. Шериф Келлер просил меня туда зайти забрать свои вещи, как только я почувствую, что готова. Была я готова или нет — сказать сложно, но делать все равно было нечего. Впервые за долгое время я не бежала по дорогам домой как можно скорее, я шла размеренным шагом, как во времена, когда ещё ничего не началось. Сейчас они казались такими далёкими, словно все те воспоминания в моей голове до этого сентября и не мои вовсе. Кевин написал мне с вопросом все ли нормально — он слышал, как меня по громкой связи вызвали к директору, и я соврала, что всё хорошо и вечером я буду дома. Конечно, управиться я хотела быстрее, чем до вечера, но не хотелось загадывать. Несмотря на то, что полиция тут уже поработала, мой участок все равно был обнесен желтой лентой. На посту никто не дежурил, видимо, офицеры сделали то, что должны были. Я открыла дом ключом и поднялась в комнату. Я побросала в пакеты необходимые вещи, учебники и другие мелочи, которыми я пользовалась. Мамин компьютер, который Стив заботливо оставил мне даже с учётом, что это была улика, без дела стоял на комоде. Я села на кровать и, положив себе его на колени, попробовала ввести пароль. «Оливия Грэхем». Отклонено. «Тётя Оливия» — тоже. Как и другие вариации её имени и фамилии. Результат был всегда один — отклонено. — Мама, — прошептала я в пустоту комнаты. — Почему ты сделала все таким сложным… Я вспомнила про пистолет, найденный в её комнате. Забирать его с собой в дом Кевина было опасно, но оставлять его здесь на волю офицерам и дать повод себя подозревать — ещё опаснее. Поэтому я достала его из-за решётки вентиляции. Если не знать, что он находится там, догадаться просто невозможно. Его корпус идеально лег в руку, холод металла обжигал ладонь. Все те разы, что я засыпала, крепко сжимая его, с трудом пытающаяся убедить себя, что я могу нажать на курок — я дико боялась. Сейчас мне надоело бояться. Под моим окном что-то треснуло: да так громко, словно кто-то переломил огромную ветку. Я инстинктивно вскинула руки с оружием, целясь в стекло. Всё замолчало, в голове стучали лишь собственные мысли. Как вдруг шаги раздались у входа с первого этажа. Я застыла, чувствуя, как ладони покрываются холодным потом. Вдруг тот, кто преследовал мою маму, сейчас здесь? Или тот, кто украл дневники? Или тот, кто знал, что я могла убить тётю? Могла ли? Я умела стрелять из пистолета — не идеально, но гарантированно я бы попала в крупную статичную мишень. Мы с мамой много времени за всю мою жизнь провели в тире — я не из тех, кто испугается и не будет ожидать отдачи. Я шумно выдохнула и медленными шагами направилась к лестнице. Шаги все ещё доносились из-за двери. Кто-то стоял под моей дверью, а потом она же скрипнула. Я бы обманула саму себя, если бы сказала, что не боялась. Каждая клеточка моего тела дрожала, а сердце колотилось у самого горла, но теперь я этому не поддавалась. Дверь распахнулась, и в полумраке коридора я увидела лишь тёмную фигуру в дверном проёме. Я втянула воздух через нос. Главное правило — стрелять на середине выдоха. Кровь стучала у меня в ушах, заглушая посторонние звуки, поэтому я не сразу услышала голос: — Сидни? Сид, пожалуйста… Я напрягла зрение и, по мере того как фигура с поднятым руками двигалась в мою сторону, увидела знакомую шапку и бомбер. — Джагхед? Пистолет выпал у меня из рук, и теперь лавина страха накрыла меня с головой. Если бы не таблетки, я бы точно разревелась здесь и сейчас. Меня трясло, и, казалось, что из-за этого вырвет прямо мне под ноги. Я осела на пол, обняв себя руками и начиная раскачиваться в разные стороны. Я только что чуть не выпустила всю обойму в грудь Джагхеду. Если я не различаю хорошее от плохого, что я могла сделать с тётей? И что могу сделать с остальными? — Сид… — Джагхед присел рядом и обнял меня. Его тело было теплым, и он не задавал вопросов до того момента, пока я сама не решила все рассказать. Про человека, проникшего в дом ещё давным-давно, про того, кто украл дневники, и того, кто пытался сбить Кевина и носит Хэллоуинскую маску. Про пистолет и даже про горничную в мотеле. Когда-то мне казалось, что говорить очень тяжело, но куда тяжелее оказалось молчать все это время. А ещё я подумала про тётю и всех тех пациентов психушки, которые не могут уйти. Наверняка у них у всех было столько всего, чтобы рассказать, но они не успели. И я подумала, а вдруг и я не успею? Умолчала я только про Анонима — да и он с того дня тётушкиной смерти молчал. Джагхед слушал внимательно. Никто и никогда меня не слушал так, как он. Потому что он не только слушал — он слышал. И я сказала то, что одновременно было самым верным и звучало, как откровение: — Я слабая. Без нее, — я сама не знала почему решила уточнить, но мне казалось это правильным. — Без мамы я слабая. Ещё больше, чем обычно. Я ожидала, что Джагхед укоризненно посмотрит на меня, (вероятнее всего) разочаруется, но вместо этого он серьезно заглянул мне в глаза и взял мои ладони в свои. — Тебе не нужен кто-то, чтобы быть сильной, Сидни. Ты сама по себе такая, и это никак не исправить. Это была ложь, но именно она, как оказалось, была нужна мне больше всего.