Insomnia

Олегу плохо — хуево, пиздецки больно, страшно, дико в собственной коже — и он одиноко бродит по коридорам отеля, в компании телефона и ворованных пакетиков сахара. «Почти все закончилось,— шаркая подошвами по полу, размышлял Терновой. Голова немного кружилась, в глазах все разбивалось на пиксели. — Еще пару сторис, и всё» Его слегка штормит, и слова из горла вырываются отчужденно и холодно: — С праздником, блять. Он возвращается в номер, щелкает тумблером от выключателя и морщится. Кажется, сахар закончился. Мужчина топчется на пороге, раздумывая над тем, почему дождь идет вниз, а не вверх, почему осень «золотая», а не «серебряная», почему у Сережи есть усы, но нет бороды, почему в его голове вспыхивают и умирают созвездия, а легкие не выпускают крики о помощи наружу. Олег ловит себя на том, что все еще снимает на видео тихий пустой номер, и наводит камеру на чернь за окном. Приближает и ловит свое помятое отражение в стекле. — Сахар закончился...— рассеянно произносит он, убирая телефон в карман. Здесь неуютно, а еще предательски холодно. У Тернового все нутро в узлы сворачивается — песня Никиты без спроса врывается в размышления — и он плотнее запахивается в свою куртку, которую, почему-то, не хотел снимать. Неровными, петляющими шагами он добирается до кровати, опускается осторожно на самый край и возводит глаза вверх. Потолок белый. Как и сахар. Который, вообще-то, закончился. Даня возвращается в свой номер будучи абсолютно чистым. По крайней мере снаружи. Бани, все-таки, отлично снимают физическое напряжение и стресс, но вот Олега Тернового и его демонов паром вытравить из-под ребер не получалось. Дэни честно старался — блять, он даже молился! — забыть Олега, не зацикливаться, стереть Тернового, блять, из memory, потому что с Олегом... Что-то не то. Сначала он предложил разъехаться, потом перестал отвечать на смс, не подошел к сраному домофону, перестал гулять с ним вечерами, Олег... Поменялся. Что-то в нем изменилось. Дэни стыдился своих чувств, когда видел улыбку на лице Олега — живую, не наигранную, предназначенную именно ему, Дэни. Теперь улыбка погасла, взгляд омертвел, и влюбленность превратилась в кладбище бабочек, которые — каждая — жили из-за Олега и умерли из-за него же. Нет, Дэни не плачет и не сдается, он все еще чувствует приятную дрожь в коленях, когда Терновой рядом. Даня его касается, ерошит жесткие волосы, прижимается теснее со спины, тихо смеется ему на ухо, выдыхает «олеж, пошли погуляем», но Олежа на нежные слова отвечает молчанием и взглядом мертвым-вымершим-замершим. От этого хочется волосы на голове рвать, хочется встряхнуть его и спросить, что с ним, блять, такое. Но вместо реальных действий Даня просто улыбается и смеется над вымученными шутками Тернового — несмешными совсем — и позволяет ему ненароком себя обнимать. Дэни стучит в дверь размеренно и сдержанно. Он знает, что Олег внутри, что не спит, поэтому в полной уверенности продолжает напрашиваться в гости. Дверь открывается, и Дэни от ужаса аж отшатывается. Олег отводит телефон в сторону. В коньячных глазах морок, какой-то уж совсем больной и странный. — А, это ты,— хмыкает Олег, будто бы ничего удивительного в позднем визите Бурцева не было. — Я сплю уже, Даня. Уходи. Юноша поправляет очки, сглатывая обиду, и кривит губы. — Как же, спишь, в куртке, да, Олег?— он протягивает руку вперед и щупает тонкую ткань. Олег вскидывает брови, как будто только сейчас вспомнив, что он, вообще-то одет и спать не собирается. — Если что, сахар у меня закончился,— Терновой отступает в сторону, чтобы Дэни смог пройти внутрь. — Я не за ним пришел, честно. Номер Олега смердит отчаянием и безмятежной отрешенностью. Хаос воцарился на каждом квадратном метре. Кровать смята с одной стороны, занавески сдернуты, телевизор отвинчен от стены — где он, сука, отвертку то взял в такое время — графин с водой разбит в дребезги, чемодан открыт, вещи раскиданы где попало, дверь в ванну открыта нараспашку, душ шумит. Олег тихо закрывает двери и к изумлению Дэни сам начинает разговор: — Я правда нудный? Бурцев опешил. — Н-нет, конечно. Ты чего. Олег выглядит плохо, и чувствует себя также. Как побитый котенок, честное слово, такого ранить рука не подымется. Дэни кусает губы. — Я хотел... Думал, что будет весело,— Олег убирает телефон, горечь на языке запестрела вкусами осени: тленом и копотью. — Кажется, я с ума сошел. Отчасти, да. Терновой смотрит на Дэни — чистого, юного, не испорченного этим веком Дэни, с глазами безупречно зелеными и джазовой душой — и борется с желанием. Оно неопределенное, навязчивое, сильное. Эти чувства Олег не сможет сложить в слова и подарить Бурцеву, хотя тот определенно этого заслуживает. Олегу до смешного хуево, и все вокруг превращается в хром, который Олег н е н а в и д и т. Он или его новые демоны , которые лапами за горло держат и дергают за ниточки, заставляя выделывать то, что им заблагорассудится. Даня видит, что Олег рассыпается, на куски разваливается, покрывается коркой мрачного безразличия, поэтому не выдерживает и подходит ближе. — Мне все равно, в своем ты уме и-или в чьем-то чужом, — он кладет руку на небритую щеку Олега, осторожно очерчивает пальцами родинки. — Я люблю все твои шутки, а значит.... И то, что в твоей голове. Дэни приближается ближе и прижимается к Олегу всем телом, обвивая его шею одной рукой, а талию второй. Дэни бегать от него больше не может. Он шепчет о том, что любит, сцеловывает грусть с родных губ, успокаивающе гладит волосы, сплетает их пальцы и снова целует в губы — вкрадчиво, словно грешит — и Олег понемногу «просыпается», чувствуя жар в груди, прижимает Дэни еще ближе и благодарит — молча.

Его демоны не разрешают говорить о любви.