Ananke

      Доктор Тернер казался удивительно обыкновенным мужчиной. Ему было около сорока, седые волосы, средний рост. Но его яркие и добрые глаза и тепло голоса мгновенно наполнили Лили доверием.       Тем не менее глубоко внутри она была практически разочарована в нем; втайне она надеялась найти в нем хоть что-то подозрительное, найти повод, чтоб отменить все это. Но это был только ее материнский инстинкт. Она знала: то, что она собирается сделать сейчас, — правильно, даже если это пугает ее, она просто не может отступить.       Они вели обыкновенную беседу, которая почему-то казалась Лили ужасно формальной, ведь они были настолько деликатны и учтивы, что казалось, будто они вальсируют на льду. Они говорили о самых обыденных вещах, таких как погода, или о том, как прекрасен Корнуолл весной. Она знала, что разговоры должны были успокоить её, но лишь всё больше нервничала. Они встретились, чтобы поговорить о ребенке, и она хотела покончить с этим как можно скорее.       Ей было трудно встретиться взглядом с доктором Тернером, поэтому она осматривала всё вокруг. Его дом был полон книг, произведений искусств и сувениров из дальних стран. Она также заметила двух кошек, расслабленно лежащих в зале, и радостную собачку, бегающую на заднем дворе. Это было хорошо. У человека, который заботится о животных, читает и путешествует, должен быть острый ум и любящее сердце.       Ей понравился и приморский город, где он жил. Это было спокойное, красивое место — идеальный дом для подрастающего ребенка.       Когда в комнату вошла жена доктора Тернера — дружелюбная шатенка, тоже врач по профессии — с чаем и печеньем на подносе, они наконец заговорили о Гарри. Она села возле мужа и взяла его за руку. — Итак, Беатрис, — начал он, — можно к вам так обращаться? — Да, — ответила Лили, заставляя себя улыбнуться, словно была рада слышать, как её называют чужим именем. Доктор Тернер улыбнулся в ответ. — А вы можете называть нас Сесилия и Роберт, — сказал он. — Может быть, вы хотели бы узнать что-то, прежде чем мы продолжим? Мы будем рады ответить на любые ваши вопросы.       Лили поёрзала на месте — ее живот уже стал таким большим, что даже сидеть было неприятно, — пытаясь придумать, что ответить. На самом деле спрашивать было нечего. Не потому, что ей было всё равно, просто она уже всё знала. Она бы не переступила порог этого дома, если бы тщательно не проверила Тернеров и не убедилась, что из них выйдут хорошие приемные родители для Гарри.       Она знала, что они оба доктора и женаты уже более пятнадцати лет. Знала, что они всегда хотели детей, но не могли иметь своих. Знала, где они получили свои дипломы, сколько зарабатывали, что Роберт увлекался садоводством, что Сесилия играла в теннис, что они часто путешествовали и что ни у одного из них не было судимости.       И что они оба были магглами. Простые, обычные магглы, которые ничего не знали о магии. Это было важно.       Про себя же Лили соврала практически во всём. Она представилась Тернерам как семнадцатилетняя маггловская девочка по имени Беатрис Флауэрс, которая случайно забеременела и была слишком молода, чтобы стать матерью. — Кто из вас любит читать? — спросила она, указывая на большую книжную полку, которую приметила ранее. — Мы оба, — сказала Сесилия и нервно улыбнулась. — Ему нравятся детективы, а я люблю классику. Остин, Флобер, Гюго… У меня есть скромная коллекция первых изданий. — А вы собираетесь читать ему? — спросила Лили. — Моя мама все время читала мне, так что я подумала…       Она остановилась и покраснела, когда поняла, что глаза Сесилии расширяются от беспокойства. — Мне очень жаль, — выпалила Лили, — это не мое дело. — Нет, нет! Мы не против ваших вопросов, — сказал Роберт. Его жена снова сжала его ладонь. — Просто… Вы точно уверены? Нам говорили, что женщины часто отказываются отдавать детей, когда… — Я не откажусь! — отрезала Лили. — Это совершенно точно. Ребенку нужен хороший дом и любящие родители, а я не смогу…       Она не смогла договорить, потому что ее голос дрогнул, и слезы, которые она сдерживала, начали обжигать глаза. «Мерлин, это сложнее, чем я себе представляла», — подумала она.       Сесилия тоже заплакала. Она потянулась к рукам Лили и бережно взяла их в свои. — Беатрис, я хочу ребенка столько, сколько себя помню, но я не смогу жить спокойно, если заставлю тебя сожалеть об этом решении до конца своей жизни. — Нет, пожалуйста. Мне нужно это сделать, — ответила Лили, заставляя себя сосредоточиться, — я хотела бы его оставить, но я просто не в состоянии. Я хочу, чтобы у Гарри была та жизнь, которую он заслуживает. А это — единственный способ.       Сесилия удивленно уставилась на нее. – Гарри? — Простите! — снова сказала Лили, прикрывая рот рукой. — Я не должна была называть его!       Мистер и миссис Тернер переглянулись. — Если вы действительно уверены, что готовы на это пойти, — начал Роберт, — я могу вас заверить, что о Гарри, — сказал он и многозначительно кивнул своей жене, – лучше нас никто не позаботится. Мы обещаем, Гарри будет окружён заботой и любовью. — Я знаю, — ответила Лили. Она ощущала это сердцем.       И все же ей хотелось плакать и плакать.       Оставшаяся часть дня была размытой. После полудня она подписывала бумаги и осматривала дом. Тернеры показали ей детскую и все игрушки, которые они приобрели для своего ребенка, от чего ее сердце одновременно и разрывалось, и успокаивалось.       Лили настояла, что они никогда больше не встретятся. Никаких писем, фотографий, никаких попыток поддерживать связь. Она родит, и больше никогда его не увидит. — Но если он захочет встретиться со мной, когда станет достаточно взрослым, — сказала она Сесилии перед отъездом, — позвольте ему меня найти.       А потом Петунья отвезла ее в Суррей. Она всхлипывала всю дорогу до Тисовой улицы, пока не почувствовала, что больше не осталось слез.       В итоге Лили прожила с Дурслями больше семи месяцев. То, что началось как три недели — к чему они пришли в долгих и трудных переговорах с крайне неохотно согласившимся Верноном, — превратилось в неопределенный период времени, когда Петуния внезапно начала настаивать на том, что Лили не должна быть одна, пока беременна. — Ты не можешь жить одна! — кричала она. — Что, если ты упадешь и не сможешь подняться?!       У Лили был соблазн указать на разницу между тем, чтобы быть беременной и быть черепахой, но она была настолько тронута беспокойством Петунии, что только улыбнулась и поблагодарила ее.       Ее дни были полны тяжёлого чувства вины и ожиданием, но она обнаружила, что в обществе Петунии ей легче. Они сближались с каждым днем. Они все еще ссорились, но большую часть времени очень даже ладили. Вскоре Лили стала настолько зависима от непоколебимой поддержки Петунии, что даже могла представить, как бы прошла через беременность и усыновление без нее. На самом деле, она начала жалеть другую Лили и другую Петунью в том будущем, которого никогда не было: у них бы никогда не было возможности восстановить связь. Они даже не знали, ЧТО они упустили.       На Тисовой улице, кроме Петуньи, Лили не нравилось ничего. Она ненавидела то, как одинаково выглядели все дома и какие недружелюбные люди скрывались под яркими улыбками. Она ненавидела, как праздные домохозяйки целый день сидели у своих кухонных окон, шпионя друг за другом, и как их мужья задирали носы, когда видели её.       Больше всего она ненавидела, что Вернон заставлял ее чувствовать себя странным сорняком, растущим посреди его идеального газона. Он позволил Лили остаться в гостинной, лишь чтобы угодить Петунье, не из склонности к благотворительности, — и уж точно не потому, что ему нравилась Лили. Он показал это очень ясно. Каждый день ей приходилось изо всех сил бороться, чтобы не превратить его в какое-то неприглядное существо.       Но Петунья любила своего мужа всем сердцем. Лили никогда не видела её счастливей. Суровая девушка, которой она когда-то была, исчезла, и на ее месте оказалась миссис Петунья Дурсль — прекрасная будущая мать, которая казалась на своём месте в гостиной в пастельных тонах. Она стала той, кем всегда хотела быть: хозяйкой своего красивого дома, поливающей ромашки на своем собственном кусочке мира.       Лили не могла представить себя в одном из цветочных платьев Петуньи и живущей с таким человеком, как Вернон, в этом зеленом пригороде, но была рада, что Петунья нашла свое место. Из-за нее Лили почувствовала какую-то привязанность к Тисовой улице и к Вернону. Она никогда бы не восприняла их, но ей нравилась улыбка, которую они вызывали на лице Петуньи.       Когда у Петуньи и Вернона родился Дадли, Лили чуть с ума не сошла от радости. Она любила своего первого и единственного племянника с безумной страстью гордой тети, и она часто помогала своей сестре ухаживать за маленьким кричащим младенцем.       Тем не менее, она чувствовала, как зависть гложет ее сердце всякий раз, когда она видит, как Петуния убаюкивает маленького Дадли. Когда она смотрела на него, она не могла не думать о своем собственном ребенке и о том, что он никогда не уснет у нее на руках.       Каждая мысль о Гарри потрошила ее, как нож, но она терпела боль, напоминая себе, что собирается сделать ему только лучше. Если она вырастит его, пока живет Волан-де-Морт, они оба будут в постоянной опасности. Пророчество сделает Гарри мишенью, и она никак не сможет защитить его. Лучший способ обезопасить его — это спрятать его и покинуть, а также убедиться, что никто не знает о его существовании.       В последний день июля Лили родила здорового мальчика. Петунья помогала ей при родах, которые были быстрыми, безумными и более болезненными, чем Лили могла себе представить. — Не стоит брать его на руки, — сказала ей Петунья, — так будет легче.       Лили покачала головой. — Мне нужно его увидеть. Хоть разок.       Петуния кивнула. Она поговорила с медсестрами; одна из них принесла ребенка и оставила их наедине.       Она посмотрела на этот невероятно легкий и маленький комочек на руках. Он был розовым, уродливым и ужасно напуганным, и Лили поняла, что уже любит его больше всего на свете. — Привет, Гарри, — сказала она. Она заплакала сильнее, чем он. — Так приятно наконец встретиться с тобой.       Гарри взвыл в ее руках. Казалось, он был в ужасе, и Лили прекрасно знала почему. Такое появление на свет было страшным — его выгоняют из теплого и уютного места и отправляют в этот ужасный мир одного. Она надеялась, что это событие останется единственным неприятным за всю его жизнь.  — Мне жаль, что мы не сможем увидеться после сегодняшнего дня. Но если все пойдет хорошо, ты даже не будешь скучать по мне. Я нашла тебе замечательных родителей, и они сделают тебя таким счастливым, что ты даже не вспомнишь обо мне.       Ее лицо уже опухло от слез. Петунья была права. Взяв его на руки, она лишь усложнила расставание. — Я надеюсь, что ты не будешь думать, что я тебя бросила или что я и вовсе не хотела тебя, — прошептала она ему, — поверь, мне очень больно тебя отпускать. Мне так сильно хочется тебя оставить. Но твоя безопасность важнее моих желаний. Это мой дар тебе, Гарри. Безопасность, мир, семья. Жизнь.       Гарри перестал плакать. Его глазки — бусинки, которые были не такими зелеными, какими станут однажды, — были устремлены на нее, и ей хотелось, чтобы ее образ каким-то образом запечатлелся в его памяти. Ей хотелось, чтобы он вырос, чувствуя, что его родная мать действительно любила его.       Вскоре после этого медсестра вернулась, чтобы забрать его, и Лили уснула в слезах. Она проспала всю ночь и весь день, но даже после этого чувствовала себя измотанной. Теперь ее сына больше не было рядом, и она знала, что навсегда утратила часть себя. — Лили, может останешься дома и отдохнёшь?       Она напряглась, услышав голос Петуньи, но не оставила свои намерения. Она собиралась тайно выбраться, но сестра поймала ее возле двери, пока она зашнуровывала обувь. — Я просто хочу пробежаться, — ответила Лили, — мне нужны упражнения и свежий воздух.       Она буквально почувствовала, как Петуния хмурится, хотя даже не смотрела в ее сторону. — Да, но прошло всего две недели с… — Со мной все будет хорошо, Туни, — заверила Лили, — я провела в постели уже достаточно времени.       Она резко открыла дверь и выскочила, прежде чем Петунья успела сказать что-нибудь еще. Она бежала и не останавливалась, пока не оказалась далеко от Тисовой улицы. Это была агония; беременность сделала ее тело хрупким и ломким, и каждый ее шаг становился тяжелее предыдущего. Вскоре ей пришлось остановиться, чтобы отдышаться и высушить глаза. Она даже не заметила, что снова начала плакать. За последние несколько недель она плакала так часто, что это уже стало сродни дыханию.       Она могла лишь надеяться, что слезы закончатся быстрее, чем отведённое ей время.       Она осознавала, что ей придется бегать по окрестностям каждое утро и вечер, чтобы вернуться в форму. Она делала это не из самолюбия; внешность - последнее, что её сейчас беспокоило. Но ей нужно было сделать так, чтобы никто не заподозрил, что она недавно родила.       И она должна была быть готова.       Беременность закончилась, её тело опустело, и она ощущала странную лёгкость. Физически она чувствовала себя лучше, но ей не хватало ее привычного живота. Ощущая пинки и повороты внутри, она чувствовала себя чуточку менее одинокой.       Она пыталась забыть его, но не могла. Каждую ночь она мечтала пойти к Тернерам и забрать его. И каждое утро она просыпалась со слезами на глазах. Каждый день ей приходилось снова и снова говорить себе, что это к лучшему; что Гарри больше не мог быть ее сыном, потому что ее сыну суждено было стать отмеченным Темным Лордом.       Но Гарри не станет "мальчиком, который выжил". Он не вырастет сиротой. Волан-де-Морт не будет охотиться на него. И он не станет пешкой в играх Дамблдора. Он будет избавлен от всех трудностей, которые пришлось пережить другому Гарри, потому что никто даже не узнает о его существовании.       Это стоило ее разбитого сердца и всех неприятностей, всей лжи и всех слез. Пока Гарри был в безопасности, она была готова терпеть все что угодно.       Тем не менее, он не сможет скрываться постоянно. Примерно через десять лет силы Гарри проявятся, и он обязательно окажется в Хогвартсе. После этого не пройдёт много времени, и кто-то обязательно свяжет его дату рождения, внешность, пугающе похожую на Джеймса Поттера, и Пророчество. Это было временное решение гораздо более серьезной проблемы, с которой Лили следовало разобраться, прежде чем весь остальной мир узнает о настоящем происхождении Гарри.       Вот почему ей нужно было сделать больше, чем просто сбежать.       Она достигла пустого поля, которое казалось хорошим местом для практики некоторых заклинаний. Она впервые коснулась своей палочки с тех пор, как переехала к Дурслям. Она попыталась проклясть ближайший камень и поняла, что месяцы маггловской жизни сильно отразились на ее магических способностях — ее заклятия не хватило бы даже на то, чтоб убить муху.       Очевидно, у нее было много работы. Ей нужно было улучшить навыки и научиться сражаться. Больше нельзя было быть слабой, напуганной или грустной. Все хрупкое и мягкое в ней должно было исчезнуть. Она станет жесткой, твердой и способной — такой, кто сможет побороться с самим Волан-де-Мортом, если это надо будет для защиты ее сына. На этот раз она не просто сдастся и умрет. — Экспекто патронум! — закричала она, и из кончика ее палочки выплыла серебристая фигура, похожая на лань. Заклинание не было четким и правильным — у нее банально не хватало счастливых воспоминаний для него, — и лань тут же растворилась в воздухе, как дымок от тлеющего угля.       Так не пойдет, для сражений потребуется что-то серьёзнее ее нежной лани. Ей нужно что-то с когтями и зубами, чтоб оно могло бороться.       Она смотрела на камень, который не смогла разрушить, и попыталась ударить его снова. На этот раз ее проклятие обрушилось на него сильнее, и камень рассыпался в пыль. — Прогресс, — холодно заметила она.       Небо над ней становилось темнее.