Ты— король. И моя цель

Бледно-алые капли на мокрой ткани, они расплывались разводами, постепенно становились все светлее, без очерченных контуров по краям. Кто-то лежал на сырой земле, весь в белом, с таким же застывшим, бескровным лицом. Но это я замечу позже. Сейчас моим вниманием завладела неестественно сгорбившаяся фигура, замершая подле второй, лежащей. Хрупкие плечи содрогались от рыданий, бродяга-ветер мягко перебирал светлые локоны. Мягко и горько, словно подхватывая немой плачь, перебитую скорбь, молчаливую песнь смерти, которая страшна тем, что в ней нет слов. Я знала, знала с самого начала. Мама тихо шептала что-то на синдарине, и было непонятно, что это: прощание, молитва или просто движение губ. Но что-то остро-щемящее в ее образе заставляло жадно вглядываться, вдыхать и держать глаза широко распахнутыми. Будто это поможет. Заберет частицу застывшего металла, тем самым облегчив боль. А боль была слишком явной… Она струилась и смеялась, шлейфом бросая плотную тень на васильково-синие глаза. Глаза, которых я не знала. Потому что была слишком мала, чтобы запомнить. — Ты родилась раньше времени, была совсем слабой крохой. Знахарка уверенно обещала мне, что ты и одной ночи не переживешь. И вот ты — взрослая, живая и сильная. Но даже самые смелые и сильные неотвратимо падают наземь от слишком тяжелой дня них ноши… Звенел переполненный воздух, безудержно плясали яркие пятна —застекленные, но не обездвиженные. Это мелькали странно всплывшие воспоминания, вырисованные на задворках памяти. — Все мы несём своё бремя, — уронила я в печально качнувшуюся пустоту. Мама медленно перевела на меня взгляд, грустно вздохнув. Слишком грустно. — У тебя так много вопросов. Я с беспорядочной надеждой сделала шаг вперёд, словно пытаясь приблизиться к ответам, развязкам, разгадкам. Вопросов не просто много — они роятся, гудят и размножаются. Где бы я не была, куда бы не смотрела — везде возникали надоедливые вопросы, они не давали спокойно думать и дышать, пылью оседая на легких. — Но плата за правду слишком высока… — Мне все равно, — резко выдохнула я с неожиданной для себя поспешностью, — я не могу больше жить, путаясь в бесконечных догадках и сомнениях. Мне надоели навязчивые мысли о том, что я могла сделать что-то непоправимо страшное, слепо и по привычке доверяя. Я пытаюсь с этим бороться, пытаюсь разобраться, распутать все узлы, но все больше увязаю в накручиваниях и отчетливо нарастающей тревоге… Самая прекрасная женщина на свете понуро опустила глаза, а потом взглянула на меня с такой пронзительной нежностью, что все слова разом застряли в горле, вызывая какой-то странный накатывающий ком, грозящийся вырваться наружу лютым воем, оглушающим эту зияющую пустоту. — Мама… — слово, от которого я почувствовала острую царапину. Где-то там, где все ещё бьется сердце. — Я так устала… устала бежать, закрывая глаза на свои чувства. Мне надоело ощущать себя мухой, дёргающейся в заброшенной паутине. Я хочу знать правду. На искаженных горечью губах, едва заметно читалась речь — без звуков и эмоций. Наверное, так бывает, когда боль захватывает душу до последнего дыхания. — Смотри, Энкасэль. Смотри внимательно. Вот что бывает с теми, кто не выдерживает удар слишком жестокой истины… И только сейчас я перевела взгляд на безжизненно-гипсовое тело, раскинувшееся на серой земле под таким же серым небом. Белое платье, на котором дивными лепестками раскрывались алые цветы, они становились все обширнее, расплывались пятнами, наливаясь все более глубокими оттенками. Раскинутые в стороны тонкие руки и разметавшиеся чёрные пряди. Отдельные смолой прилипли ко лбу неподвижной девушки, с неестественным изгибом покрытых синевой губ. Но самыми удивительными были глаза — бездонные, оцепенело замершие озера, полные беспросветной тоски и отчаяния, они смотрели в самую глубь этого серого неба. Я. Это была я. Мерзкая струйка гадливого холодка прошлась по позвонкам и выше, к затылку, от чего захотелось скрутиться до немыслимо миниатюрного состояния — спрятаться в уютный кокон, и даже не пытаться вернуться обратно. Я отшатнулась, как от привидения. Я не видела ни мамы, ни кровавых пятен, ни тошнотворно унылого неба. Перед моими глазами стояли мои же глаза, от выражения которых я ощутимо содрогалась, как будто звук раскатистого набата бил по самой сердцевине всего моего существа, заставляя ужасаться такой искренней безжизненности. Такой реалистичной. С идеально четкой прорисовкой. Я вбирала в себя их увядшую зелень, последний отблеск уходящей жизни, не замечая, как все вокруг начинает медленно уплывать куда-то вдаль, тягуче плавиться, неумолимо исчезая…

Глаза уловили мягкий утренний свет, просачивающийся сквозь сырой воздух в причудливом переплетении крон. Где-то там, за лёгкими занавесками, мягко перешептывались между собой фонтаны, лилась незатейливая трель вперемешку с краткими прищебечиваниями ранних пичуг. Я освободилась от манящего тепла своей постели. Ко мне, откуда-то сбоку, метнулась Олорэ, сияющая, как свеженадраенный чайник. Я сидела напротив зеркала в уединении с мыслями, окутанными молочным туманом, пока улыбчивая эльфийка колдовала над моими волосами с гребнем в зубах. Она что-то жизнерадостно лепетала, а я не слушала, будто некто опустил на меня непроницаемый купол, однако последний рассыпался, стоило мне уловить оттенок загадочных слов. — Что? — я бодро встрепенулась, прогоняя ленивое оцепенение и остатки странного сновидения. — Приглашён знаменитый Ароан и множество других гостей. Госпожа, Вам нужно подобрать платье, а времени совсем мало… — Какое платье? — голос явно выдавал мое недоумение и запутанность. На лице Олорэ, мелькающем в отражении, недовольно сморщился носик, и она коротко пояснила: — Все готовятся к завтрашнему балу. Сам владыка лично распорядился. Вот как. Бал. Следующим днём дворец гудел как разоренное осиное гнездо. Положительно все словно посходили с ума — от бегающих по этажам слуг, до вполне солидных представителей высшего общества. Чего только стоили эллет… Величаво-спокойные, каждый вечер созерцающие звездное небо с ажурных балконов, они все как одна, словно по щелчку пальцев, сорвались с привычного ритма бытия, бабочками порхали по дворцу, буквально разрывая на части измученного придворного портного. Я следила за происходящим всеобщим безумием, чувствуя, как стремительно начинает болеть голова. Я хотела уйти куда-нибудь вглубь тенистого сада, туда, где ещё остался островок, на котором можно дышать спокойно. Меня схватили по всем канонам подлости и вероломства. И потащили куда-то наверх, чтобы следующие полдня я провела в размышлениях о том, что уже жалею, что не ушла после той ночи. Я и вправду не хотела уходить. Мне не хотелось остаться. Я металась, и сразу же обретала покой, в чреде боязней находила утешение. Как же прав Трандуил… я медленно теряю себя, растворяюсь, и, как будто превращаюсь в иную форму жизни. Ничто не будет как прежде. Я стала совсем другой. Даже если я пересилю все свои сомнения, возьму себя в руки, выполню задание и вернусь к Акко с чистой совестью — во мне останется это странное ощущение тяжести, ядовитым змеенышем расположившееся где-то в стороне сердца. Как смешно… я так готовилась ко всем тяготам жизни заключённого, к плену, лютому холоду. Преодолела все мысли о страхе плененного или приговорённого к казни. Я была не готова лишь к одному… что попросту не смогу убить лесного короля. Меня жестоко истязали. Казалось, боги наблюдали и смеялись над тем, как меня, по непрерывной очередности распаривают, мажут какой-то пахучей глиной, вычесывают до срыва скальпа. Какие-то бальзамы, нескончаемое количество всевозможных масел, которые втирали в мою бедную кожу или проще сказать, издевались над ней. Я сносила все эти унижения молча, мысли практически постоянно были заняты чём-то другим. И вот когда мне, надраенной и намытой до скрипа принесли платье, я наконец-то полностью вышла в реальность. Сидя перед зеркалом и наблюдая за проворными движениями Олорэ, я была уверена, что меня оденут с громоздкое многоярусное недоразумение, в которое нынче обряжаются все эллет «по последней моде». И плевать им хотелось, что неудобно. Зато эффектно. Но когда я открыла принесенную коробку, из неё выскользнуло что-то невесомое, пепельно-синее, безумно приятное на ощупь. С изумленным восторгом я посмотрела на Олорэ, которая лишь утвердительно качнула головой. — Принесли утром… «От таура» — мысленно закончила я. Он знал, что я не уйду. И не смотря на свои слова, прислал мне подарок. Я медленно скользила по сумеречному дворцу. Приближающийся звук пиршества вёл и манил, а коридоры были совсем пусты — видимо я была последней, кто решил присоединиться. Походка моя была, мягко говоря, не величавой, поэтому я сбивчиво петляла, чувствуя, что что-то внутри напряженно лязгнуло, когда один из стражей услужливо отворил мне врата. Неотвратимым потоком хлынула музыка, встречая и впуская внутрь. Атмосфера праздника захлестнула с головой, она была вся и о всём — в цветочных гирляндах, в терпком аромате льющегося вина, в извивающихся искрах свечей в узорчатых канделябрах. Мягкий свет от обросших кристаллами люстр мягко окутывал мраморные стены, капли влаги на листьях папоротника, пары танцующих в центре зала. Каждое действо таило некий ритуал, призрачную тайну — начиная от глубоких реверансов приглашённых дам, заканчивая четкими сигналами от жезла дворецкого. Словно оголенные, нервы звенели натянутой струной, противная дрожь сопровождала каждый шаг, как и взгляды почти каждого из присутствующих. Ещё бы. Мой образ был невероятно скромен по самым скромным меркам. Приятно струящаяся ткань, нежный отлив темного шелка. Никаких украшений, лишь простой серебряный гребень скреплял на затылке мои непослушные волосы. Единственная интересная деталь — достаточно глубокое декольте, обрамлённое пепельно-сизой вышивкой. Никакой вычурной отделки, пестрых расцветок. Своим появлением я словно бросила вызов всем присутствующим дамам, с ног до головы усыпанных родовыми драгоценностями. Яркие пятна мелькали повсюду —многоярусные клумбы, сверкающие до боли в глазах. Казалось, что моя нервозность заметна издалека, даже при всех усилиях сделать походку элегантной. Я не хотела быть на виду у всех — отошла немного вглубь, к ввинченной в самое небо колонне, с любопытством осматривая развернувшуюся картину. Немногочисленные танцующие, среди которых мелькала златовласая макушка аранена, ведущего в танце хрупкую эллет. Пролившееся вино на бирюзовое платье красавицы слева, которая чуть ли не со слезами пыталась оттереть салфеткой характерные пятна. Лицо таура — нет, не лицо. Просто качественная подделка, натуральная маска, с безразличием следящая за происходящим в зале с тронного возвышения. Я опустила взгляд, боясь встречного с его стороны. На душе стало тяжело как никогда, резво нахлынули воспоминания ночного видения: мертвенно бледное лицо, алые цветы и слова мамы. — Разве тебя это не пугает? Я вздрогнула и обернулась на голос эльфа в темно-зелёных одеждах, которого я уже где-то видела. — Что? — Такое пиршество и без повода. Все старательно делают вид, что ничего не замечают. Но весьма странно, что первыми словами от короля, по умолчанию отошедшим от дел, является приказ о подготовке к балу. Все обрадовались, таур хочет веселья… Мой светлоглазый собеседник многозначительно посмотрел куда-то в сторону Трандуила, явно намекая на полную его отстранённость. Я проследила за его взглядом. Трон был пустым. — Почему ты не ушла? И тут меня осенило так, как обычно это бывает. Кратко и ясно. Это был эльф, из-за которого сорвалось мое первое и самое главное задание в жизни. Так странно… я была уверена, что встретив его после — убью не раздумывая. Просто прирежу в наказание за собственную глупость. Но вот он стоит предо мной без оружия и с явной интонацией… сочувствия на лице? — Должен же был кто-нибудь надеть это платье… Эльф странно улыбнулся, задевая взглядом край декольте, обрамлённого вышивкой. И чуть тише ответил: — Иланимэ, ты должна знать… И умолк, увидя что-то или кого-то за моей спиной. А я рассеяно поняла, что голоса, музыка и вообще почти все звуки резко прекратились, и воцарилась тишина, прерываемая редкими перешёптываниями. И медленно обернулась, ощущая, как что-то внутри ударилось и раскололось, столкнувшись со льдом в самых удивительных в мире глазах. Трандуил стоял совсем близко, настолько, что мне захотелось отшатнуться в сторону. В его глазах плескалась настоящая ненависть, она была обнаженной, но все ещё молчаливой, убийственно-холодной и рассыпающейся горящими углями. Охватывала и лишала дара речи. Мне хотелось провалиться, перерезать вены или захлебнуться ядом — что угодно, лишь бы он не стоял так, не дышал так, не смотрел так… Процеженные слова, хрипло выползающие настолько медленно, что казалось, что королю очень сложно говорить. — Наслаждайся, пока можешь. Если завтра попадёшься мне на глаза — прикажу казнить как убийцу, обвинив в покушении на жизнь короны. И это будет справедливо. Он сжал губы, а через мгновение бросил что-то мне в ноги, слабо отбликовавшее в тихом движении потревоженных свечей. — Теперь тебя ничто здесь не держит. Что-то остро пульсировало внутри рёбер, как-то особенно ощутимо сжалось горло, когда я слепо провожала его удаляющуюся спину, а после перевела взгляд вниз, где беспомощно лежал мой, казалось, навсегда утраченный кулон. Изумрудный кленовый лист. Я коротко присела, чтобы подобрать, а потом кинуться вон из зала, растеряв гордость, веру и храбрость. Мне было все равно, что мой побег наблюдают множество глаз, что все что-то обсуждают и осуждают. С насмешками и непониманием, злорадством и ложным сочувствием. Мне просто стало очень плохо. Настолько, что я спотыкалась на каждом шагу, хваталась за стены и перила, пыталась не упасть от накатывающих приливов тошноты. Качнувшееся пламя на размягченном воске жалко погасло. Кто-то схватил меня за дрожащую руку, рывком затащил в неосвещенную часть коридора, предварительно зажав рот, с и так сцепленными до предела зубами.