Ты— король. И моя цель

Меня гадко трясло Два прыжка, один из которых был крайне неудачным, из-за чего я чуть не свалилась прямо в розовый куст. Да уж. Карабкаться, одной рукой придерживая край платья, оказалось очень неудобным. Струящаяся ткань так и норовила выскользнуть, чтобы зацепиться за какой-нибудь изгиб затейливой резьбы. Ещё раз ухватиться за выступающий в фундаменте мраморный край, тускло поблескивающий в лунном сиянии, и все. Я стою на границе, которая, возможно и есть разделительной между до и после. Между мной настоящей и до неузнаваемости перевоплощенной в будущем. Я обернулась — на всякий случай, чтобы внести особую весомость и почти траурную торжественность решению. В голове пронёсся очередной оттенок сомнения, и я, преувеличено бодро улыбнувшись ночному светилу, перелезла через холодные перилла. Ну вот и все. Я стою, прижавшись спиной к холодной стене, а там, справа, за покачивающимися занавесками находится тот, кто раз и навсегда перевернул мою нерасцвеченную жизнь. Волнуюсь?  Нет, я все окончательно решила. Прогнала и пересилила. По крайней мере, так удобнее думать. Остались считанные шаги, осталось последнее дыхание. Оно не прервётся, не вырвется — просто перевоплотится в нечто иное, более облегченное, освобожденное от терзающего прошлого. А я так надеюсь на это. Мир сжался до размеров отскочившей точки, когда я полностью превратилась в слух, напряжённо впитывая малейшие звуки. Тихо. Очень тихо. Видимо Его Величество до сих пор пьёт и веселится. Лучше бы ему и вовсе не покидать шумного пиршества. Я мягко скользнула в приветственно дёрнувшиеся занавески и ошарашено застыла, понимая, что вот он. Собственной персоной. Сидит, насмешливо кривя губы, и смотрит из-под расслабленно полуопущенных ресниц. Смотрит так, будто пытаясь прожечь насквозь, кожу и плоть, прямо до обуглившихся костей. От неожиданности я сделала рывок назад, но тихие слова заставили стоять неподвижно и прерывисто выдыхать, пытаясь сбросить охватившую меня панику. — Останься… ведь ты уже пришла. Он отложил в сторону расправленный свиток, и потянулся к незажженной свече. — Не стоит. Я не надолго. Почему так уверена, почему так внезапно спокойна. Странный взгляд глаз напротив вспыхнул с выброшенной силой в разгорающемся пламени на кончике свечи. Я скривилась, а его губы дрогнули в невероятно краткой усмешке, больше похожей на судорогу. Он отвернулся, предоставив возможность полоснуть взглядом широкие плечи, скованные плотной тканью. Кисть, потянувшаяся к стоявшему на резном овале, кубку, замерла в воздухе, когда я порывисто отпустила, почти выкрикнув: — Нет… И сделала несколько стремительных шагов вперёд, прежде чем багровый напиток яростно выплеснулся в глотку, заставляя всматриваться в его, под на мгновение расплывшимся взглядом, удивленные глаза. Я рассмеялась. Тяжело и нарочито. Почти умалишённо. А он стоял и смотрел, смотрел так, что волосы истошно заплясали на затылке, словно стремясь завязаться в прочные узлы. — Хоть раз, — я коснулась мизинцем разгоряченных губ, — хоть раз не бери в руки эту отраву. Гримаса отвращения внезапно осела на его лице плотной липкой тенью, когда он небрежным движением выбил кубок из моих пальцем, заставляя оставшиеся на дне капли разлететься ярким веером, после чего раздался жалобный стук. И ещё один, чуть тише. Таур рывком схватил меня за плечи, буквально сотрясая все мое существо, будто пытаясь выбить из меня пьянящий туман, всю глупость, всю легкомысленность. А я податливо обмякла, словно тряпичная кукла в его руках, чувствуя, что если он меня отпустит, я просто упаду. — Я бы не брал… но горечь сладкого вина помогает хоть на мгновение забыться и отпускать. Отпускать тебя из мыслей. И он толкнул меня в сторону, резко отстранившись, а я вдруг почувствовала невероятно острую боль в локте, от удара о холодный мрамор, боль отрезвляющую, словно прорвавшую пыльный кокон, плотный занавес или стеклянный купол. Разницы не было. Я просто безвольно лежала на холодном полу, вдыхая такой же похолодевший воздух сжавшимися до предела легкими, напряжённо слушая его голос, раздающийся из какой-то другой реальности. — Я отдал тебе все. Вернул твою побрякушку, подарил свободу. А ты словно не понимаешь или не хочешь понять… Глупое дитя, я ведь пытаюсь спасти тебя. Ссадины и ушибы. Переломы и вывихи. Это все смешно, Эру, как же все это смехотворно, по сравнению с рваными ранами, от которых сердце словно захлёбывается кипятком. Интересно, а есть ли у меня ещё сердце или остались одни лишь призрачные намеки, иллюзия, заставляющая ощущать привычный гул в грудной клетке? Озлобленный спазм резко сжал мое горло, позволив выдавить тихое и слабое: — Мне это не нужно. Он с грациозностью дикого зверя склонился над моим лицом, а я зачем-то решила повторить сиплую фразу, пусть даже его губы не застыли в немом вопросе. — Мне это не нужно… Из-за усилия слова получились совсем жалкими, а он схватил меня за плечо, буквально заставляя стоять, пускай покачиваясь, на ногах, в который раз ощущая себя безвольной марионеткой. — Тогда возьми то, за чем пришла. Расплывчатое сознание лишь через несколько мгновений выхватило смысл сказанного, а я, с непониманием новорожденного котёнка, слепо уставилась на него. И скорее догадалась, чем поняла, что он вложил в мою ладонь что-то холодное, холодное настолько, что я непроизвольно вздрогнула, выхватывая взглядом скользкое перо небольшого клинка, острие которого находилось в нескольких дюймах от его груди. Я не сразу, но смогла поднять глаза. А когда столкнулась со встречным взглядом, захотелось распасться на крошечные частицы, опрокинуть пламя, и чтобы гореть, гореть сгорая. До обугленных костей и дальше, пока последний осадок зыбкого пепла не упадёт на застывшую почву. Но я лишь стояла, стояла напротив, осознанно растворяясь в саднящем омуте его глаз, чувствуя стальной привкус крови на истерзанных губах. И медленно, как во сне, подняла клинок. Один раз. Только один удар. И больше не будет боли, страха и терзаний. Больше не будет ничего. Иссякнет скорбь, превратившись в легкую грусть. А острые спицы заменит едва заметный налёт печали по невозвратному. Все пройдёт, как обычно происходит в природе. Давай. Это ведь так просто. Прерванным дыханием сползли вниз все мысли, даже те, что не успели родиться. Что-то внутри раскололось, разошлось стремительной трещиной, когда я вся задрожала, не сразу ощутив странную горечь в горле, буквально выжигающую иссушенные глаза. И свободной рукой коснулась мокрых ресниц, понимая не сразу и не наверняка. Слезы. Это были слезы. Жгучие, полные кромешной тоски и отчаяния, в которых исчезал сковывающий спазм, заставляющий конвульсивно разжать окоченевшие пальцы и вздрогнуть от звука отскочившего лезвия. Но авес не плачут. Никогда. Сквозь туман, через истончившуюся реальность, я смотрела на слегка исказившиеся черты его лица, и глубже— я видела его целиком, со всем глубинным и потаённым. И сказала прямо в это открывшееся нутро, без ломки и усердия. Сказала одну простую обнаженную истину. — Не могу. Слезы ещё не высохли, но прекратились, больно царапая горло крепким послевкусием. Но я не обращала на это внимание, потому что ноги неумолимо подкашивались при взгляде на его потемневшие глаза, а где-то внутри горящим клубком извивались переливчатые змеи, и ощущение это было таким всепоглощающим, что жар неумолимыми рывками обдавал краснеющие скулы, заставляя остервенело кусать губы и выкручивать пальцы за спиной. Был миг, один миг, наполненный пустотой, который головокружительно разбился вдребезги, когда он резко обхватил руками мое лицо, иступленно целуя ищущие губы, невероятными зигзагами оставляя пылающую дорожку на шее и ниже — к открытым ключицам, нетерпеливо стягивая податливую ткань все ниже и ниже. Меня била дрожь, самая настоящая и неумолимая, она поглощала и проходила бурлящими волнами по позвоночнику, заставляя резко выгнуться и слабо застонать, когда на удивление чувственные губы коснулись моей груди, а потом впились в обостренную от жаркого дыхания кожу. Руки мои беспорядочно метались, но даже в этих хаотичных движениях я все же смогла освободить его плечи, затуманено глядя на обнаженную стать, слабо переливающийся атлас кожи, всю силу лесного короля, что так легко заставил меня извиваться, плавиться и обжигаться, всеми силами пытаясь скрыть неуёмное желание, так внезапно захватившее меня целиком и полностью. Время плаксиво замедлилось и перетекло в вечность, а потом споткнулось и ошмётками полетело куда-то в попасть, когда он толкнул мое почти безвольное тело на опостылевшую кровать, склоняясь сверху так властно и так всецело, загораживая собой густые сумерки, звездное полотно за плавной занавесью, весь остальной мир. Медленно тягучая, сладкая пытка, поцелуй за поцелуем, багряные отпечатки его губ на моей коже, стоны вперемешку с изгибами — самые наполненные мгновения длиною в вечность, самая зыбкая дрожь, перерастающая в кипящую кровь, так стремительно бегущую по нашим венам. Когда колкий озноб от обжигающего дыхания, коснувшегося бёдер, судорожно сковал все тело, я не выдержала. И притянула его, чтобы не менее жадно, словно отдавая должное, впиться в губы, отвечающие мне так же требовательно и нетерпеливо, чувствуя, как дико блуждают его пальцы, исследуя мою спину, грудь и ниже, отчего я глухо застонала и, наконец, оторвалась. И посмотрела так безудержно и неприкрыто, что он, неожиданно для нас обоих, остановился. — Ненавижу… Я не солгала. Ненавижу за то, что готова все отдать, лишь бы только не прекращалось, не оставалось и не остывало. Раскалённым потоком чувства забрали мой рассудок, швырнули в самый центр разбушевавшихся эмоций, пронзили и обезнадежили. Когда? Зачем? За что? Он медленно наклонился к моему пульсирующему виску, чтобы с горечью, словно раздираемый противоречиями, процедить сквозь зубы: — Ненавижу… Резкий толчок заставил судорожно всхлипнуть и задохнуться, истошно вцепившись пальцами в его спину. Что-то разбилось, превратившись в мелкое стеклянное крошево. Что-то острое забрало забившееся дыхание. Что-то опрокинулось и заставило вглядеться в его безумные глаза, в которых полыхал отблеск моего собственного безумства. И каждый раз захлебываться в чувствах, когда он толчками наполнял моё горящее тело, прерывисто дыша в мои волосы, шепча какие-то обрывки фраз, как умалишённый, как одержимый… — Не хочу… жить не хочу, смерть тоже… без тебя… И я содрогалась, подавалась вперёд и хотела, так отчаянно хотела, до тошнотворной пелены перед глазами. И он явственно чувствовал, как я держусь на последнем осколке сознания, как кусаю губы, сдерживая рвущиеся стоны, как цепляюсь за смеющийся рассудок, и все попытки бессмысленны. Пьянящее облако рассеивалось, уступая место до предела натянутым ощущениям в звенящих от напряжения струнах, а он играл так знающе и умело, вплетая мотивы, заставляя подчиняться и гореть ярким пламенем. Короткий выдох, сильный толчок, невыверенные ощущения. Слитная пульсация, скользкий шелест и внезапно задрожавший лепесток пламени одинокой свечи. Оглушительный всплеск, после которого наверняка не будет воспоминаний из той, прошлой и чужой жизни. Будет только ошеломляющее после, нечто, с сорвавшимся вскриком и его хриплым стоном, будет пружинисто затрепетавшее дыхание и зашедшееся в истеричном ритме ошалевшее сердце. Будет накатывающая дрожь по всему телу, когда я вцеплюсь в широкие плечи непослушными пальцами, прижимаясь ещё плотнее, пытаясь продлить острое наслаждение, волной окатившее меня от пяток до кончиков ушей, чтобы потом обессиленно упасть, чувствуя изморозь и обжигающий взгляд его ищущих глаз. Чувствуя пальцы, запутавшиеся в разметавшихся прядях, слова — недосказанные и выброшенные, заменённые взглядами и мятежными касаниями. Когда все осязаемое и запредельное вдруг само по себе становится на двоих. Для двоих. Даже если не просить об этом. Печальный ветер без облика и мыслей в последний раз качнул смиряющееся пламя свечи, после чего оно превратилось в сизую струйку дыма, зыбко ползущую к кромке наполненной тишины, прерываемой тяжёлым дыханием. Застывшие мысли, выплеснувшиеся чувства — без пепла, без остатка. Я лежала боясь пошевелиться, ощущая бешеные рывки пульса на шее, только сейчас заметив, что его рука по-прежнему крепко держит мое запястье, будто я в любой момент сорвусь, растворюсь в ночном воздухе. Нельзя выдумать и притвориться. На всех языках, знаках и наречиях. Эру, я ведь совсем пропала… — Зима будет суровой. С ветрами и снегопадами. Алые капли крови на белом полотне, слегка свинцовые под налетом инея — это зрелище никогда не оставляло равнодушным. Рябиновая роща… я покажу тебе. Его голос едва заметно дрогнул на последних словах. Странно, неуместно. Как будто из другого дня и времени. Но что-то остро защемило в груди, как-то слишком ощутимо царапнуло горло и поплыли, поплыли едким облаком, так непривычные для глаз, слезы. — Что же ты плачешь, птичка?.. А я, раздираемая на части от насыщения и переполненности, терпкими губами утянула его в свою бездну — туда, где будут свежий дурманящий аромат разметавшихся волос, и неподдельный пожар в холодных, как лёд, глазах короля.