Рим. 62 год нашей эры
Баня в доме Флавиев была данью извечной римской традиции. В довольно просторном, но светлом, чистом, уютном и хорошо протопленном помещении, в самом его центре располагался вделанный прямо в пол огромный мраморный бассейн. Его окружал строй устремившихся ввысь, к самому потолку, белоснежных колон с резными капителями и установленные между ними статуи римских богов, застывших в героических позах. Стены вокруг были щедро украшены мозаикой. Пока Иосиф нежился в теплой воде, тяжелый кожаный занавес, отделявший банный чертог от остальной части дома, качнулся и медленно откинулся в сторону, пропуская отлично вышколенных рабов с чистой одеждой и стопкой полотна для вытирания. Устроив принесенную поклажу на низкой мраморной скамеечке возле бассейна, они удалились с тщательно заученным поклоном. Глубоко вздохнув, Иосиф блаженно прикрыл глаза, наконец- то отдаваясь накатившему на него дремотному удовольствию и водным струям, скользившим вдоль его обнаженного тела неспешно, словно драгоценные шелка… Словно ласковые ладони, словно чьи-то неведомые, но очень нежные губы… «Что это? Что со мной происходит?!..» Иосиф резко выпрямился и неосознанно провел рукой по лицу и волосам, точно сейчас этот жест мог защитить его, религиозного молодого иудея, от абсолютно несвойственных ему желаний. Голова отчаянно кружилась. Должно быть, все-таки из-за усталости — слишком уж долго он блуждал по улицам Рима — или чрезмерно перегретой воды. Иосиф осторожно поднялся, с твердым намерением срочно покинуть бассейн, пока ему окончательно не сделалось худо, но тут кожаный занавес снова задвигался. — Тит? Тит… Вошедший раб с новой порцией горячей воды посмотрел на него непонимающе. — Господин что-нибудь желает? — Нет. — Покачав головой, Иосиф отвернулся, скрывая от раба очевидный признак вдруг ни с того ни с сего проснувшейся чувственности. — Мне ничего не нужно. Уходи. Раб учтиво склонился. — Как господину будет угодно. — Да, иди. Дождавшись его ухода, Иосиф наклонился над бассейном и, шипя сквозь плотно стиснутые зубы, одним решительным движением вылил себе на голову и плечи оставшийся кувшин холодной воды. Это подействовало. Греховное желание наконец-то съежилось и пропало. И только потом, уже остервенело растираясь жестким полотнищем и надевая принесенную рабами чистую одежду, Иосиф никак не мог взять в толк, почему связал этот охвативший его странный чувственный порыв с личностью славного потомка дома Флавиев. — Однако! Ты не спешил! — Юноша, ожидавший его в затемненном покое, поднялся при его появлении, тут же прибавляя извиняющимся тоном: — Прости, что тороплю тебя, Иосиф. Но, к сожалению, наша с тобой трапеза остывает. Располагайся, как тебе будет удобно. Налить тебе вина? Он тоже успел вымыться где-то в своих покоях и переодеться в одежду из скромного простого льна, в которой его ничем не сдерживаемая юная златокудрая красота заблистала с еще большей силой. «Гораздо больше, чем в форме солдата римской армии», — смущенно думал Иосиф, против воли любуясь красивой линией плеч и точеным рельефом смуглой обнаженной груди, видневшейся в глубоком вырезе его свободного одеяния. А вслух сказал другое: — Ты… Ты не похож на римлянина, Тит. — А-а… — С интересом заглянув ему в глаза, Тит рассмеялся и тряхнул мокрыми кудрями. Брызги с его волос разлетелись в разные стороны и рассыпались в темноте, сверкая, точно алмазы. — А на кого, по-твоему, я похож? — Тит улыбнулся, протягивая Иосифу золоченую чашу. Его улыбка была полна мальчишеского задора, смешанного, однако, с ноткой едкой горечи, причину которой он, юный римский легионер, вряд ли стал бы обсуждать с чужаком. Но любующийся им гость, в свою очередь, не был тем, кто посмел бы настаивать… — На греческого атлета. Я не пью вина. — Иосиф мягко, но решительно удержал руку юноши. — Право, Тит. Я непривычен к его хмельному дурману. Пожалуйста… Вели принести мне воды. — В Риме она недостаточно чиста для питья, — возразил тот, осторожно присаживаясь рядом с Иосифом на пиршественное ложе. — Здесь мы на три четверти разводим ее вином. Разве твой приятель Алитир не предупреждал тебя об этом? Иосиф вздохнул, покачал головой и принял чашу. — Предупреждал… Вино, которое Иосиф в конце концов решился попробовать, имело пряный вкус корицы, гелиотропа, каких-то неведомых ягод и сочный аромат пронизанного солнцем средиземноморского зноя. Оно согревало сердца, развязывало языки. Иосиф и сам не заметил, как после долгого восхваления красот Иудеи и деяний Великого Александра начал рассказывать Титу те волшебные истории, которые обычно рассказывают на всех восточных базарах. О прекрасных царевичах, взбирающихся на зеркальные стены. О великанах и джинах. О птице, возрождающейся из пепла каждый год и несущей золотые яйца… — Ну нет, нет и еще раз нет! Нет, Иосиф! Так не бывает! Никому не под силу возродиться из пепла! Слушая его, Тит беспечно хохотал, напоминая при этом дорвавшегося до сладкого ребенка, но вот беда… Он не был ребенком. Он был слишком красивым и слишком ярким златокудрым юношей, чья бьющая в глаза красота с каждой проведенной наедине минутой смущала Иосифа все сильнее и сильнее. Не понимая, что с ним происходит, окончательно запутавшись в собственных странных чувствах и не менее странных желаниях, молодой иудей растерянно замолк, потирая переносицу, и с гулким стуком отставил в сторону давно уже опустевшую чашу. — Поздно, — проследив за его жестом, согласился юный Тит. — Пожалуй, мне следует показать тебе дорогу в твои покои. — Пожалуй, да… — Тогда пойдем. Решительно поднявшись на ноги, Тит вдруг пьяно пошатнулся и… — Осторожнее! И, дабы уберечь юношу от неминуемого падения, Иосиф сорвался следом за ним. Уже в следующую минуту, осторожно придерживая за пояс едва не рухнувшего на пол Тита Флавия, Иосиф понял, насколько жестоко он был обманут. Потому что юноша вдруг неожиданно повернулся к нему. Его глаза блеснули совсем не пьяным взглядом. И, ни на мгновение не сомневаясь в том, что он делает, Тит, обняв за пояс, мягко, но решительно привлек Иосифа к себе. — Тит… Ты… — Собственный голос предательски дрогнул и сбился от его нетерпеливого горячего дыхания. — Что ты?.. — Тшш… — шепнул ему юный Тит, скользя ладонями по груди, по плечам и нежно смыкая их за шеей. — Я просто хочу поцеловать тебя, Иосиф, — добавил он, прежде чем прижаться своими губами к его удивленно приоткрывшимся губам. Его поцелуй был щедрым, долгим, пылким, страстным и очень нежным и искренним. Умом Иосиф понимал, что он мог бы оттолкнуть Тита Флавия. Мог бы… Наверное. Если бы захотел… Вот только собственное тело и душа ему больше не повиновались. И потому он просто шептал в перерывах между ставшими бесконечными поцелуями: — Нет, Тит. Прошу тебя, не настаивай… Я… Я не могу и никогда не смогу дать тебе то, что ты хочешь… — Но почему? — Тит, казалось, внял его мольбам, и, слегка ослабив объятие, отстранился. — Почему ты противишься? Ты никогда не был с мужчиной? — Не только с мужчиной! — собрав остатки мужества, Иосиф рванулся от него, что было сил. Отступив, он тяжело опустился на ложе, закрывая лицо ладонями. Да что ж это такое?! Вся эта чувственность, которая хлынула на него вместе с поцелуями Тита Флавия! А ведь он всегда пытался сдерживать себя, как того требовали божественные заветы. Как того требовали обычаи дедов и отцов. Но… только вот вряд ли в таком городе, каким был развратный Рим, его физическая нетронутость могла встретить должное понимание. — Я понимаю, понимаю… — Приблизившись, юный Тит в одно мгновение опустился к его ногам, потянув за ладони. — Понимаю… Прости меня, Иосиф. Пожалуйста, прости… — шептал он с таким искренним раскаянием, словно и впрямь был Иосифу что-то должен. — Я не хотел тебя обидеть. И настаивать тоже не хотел. Сердце сжалось от той пронзительной нежности, с которой Тит прикасался к его рукам. Иосиф покачал головой: — Ты не обидел меня… — Обидел. Знаю, что обидел… Пойдем, — Тит хлопнул его по колену и уверенно поднялся. — Не бойся. Теперь я в самом деле провожу тебя в твои покои. Иосиф со вздохом пошел следом за подхватившим один из светильников и уверенно двинувшимся вперед юношей. И только на пороге приготовленной ему комнаты с неожиданной горечью подумал, что вот все и закончилось, так и не начавшись. И теперь Тит уже никогда не вернет ему то, что должен… — Тит… Наверное, он бредил. Или чем еще, как не бредом надвигающегося безумия, были его следующие отчаянные слова: — Не уходи, Тит. Пожалуйста… Не покидай меня. Только не сейчас. Я хочу, чтобы ты остался… Горячие ладони снова обняли его за шею. — …со мной, — договорил Иосиф и сам приник к его вздрогнувшим губам. Тит недолго оставался безучастным. Вскоре он со всем своим юным пылом включился в чувственную игру, постепенно полностью перехватывая инициативу. Пока его губы нежно ласкали податливый рот, горячие смуглые ладони скользили по телу молодого иудея, знакомясь, слегка сжимая, оглаживая и явно наслаждаясь, усиливая и без того нарастающее с каждой секундой возбуждение. Но когда, спустившись по спине, они легли на ягодицы, Иосиф не выдержал и застонал прямо в поцелуй. — Тшш, — шепнул ему юный Тит, опуская его спиной на ложе и устраиваясь сверху. — Ты ведь понимаешь, ради чего я остался? Но это твой первый раз. И если ты до сих пор сомневаешься… — Нет, — глядя ему прямо в глаза, Иосиф покачал головой. — Сомнений больше нет. — Хорошо. — Тит приподнялся, чтобы снять одежду. Разговаривать с ним было сущей отрадой — Иосиф и припомнить не мог, с кем он вообще так много разговаривал. Но смотреть, как он раздевается, было наслаждением иного порядка. Сминаясь, тонкая ткань скользнула вверх, обнажая стройные ноги, сильные бедра атлета, напряженную плоть, восхитительно шелковистую, темную на фоне отливающего золотом тела, впалый живот… — Почему ты так смотришь? — отбросив снятую тунику в сторону, Тит потянулся к его одеянию. — Будто… — Что? Договаривай, Тит. Случайный любовник не смотрит так, да? Так смотрит тот, в чьей крови гуляет отрава горячечного безумия, вина и… любви? — Быть может, скажешь сам? — избавив его от одежды, юноша приник к нему, весь золотой от загара, свободный и безудержный, как ветер скифских степей. Шепнув ему: «Может быть, скажу. Потом…», Иосиф сразу потянул его к себе, на себя, сдаваясь граду новых поцелуев. Теперь они, вместе с руками Тита, были не только на губах. Теперь они опаляли все тело, каждый его изгиб, все его грешное человеческое несовершенство. Иосиф, который никогда не считал себя красавцем, и не подумал бы, что им можно наслаждаться, как редким драгоценным вином. Но Тит опять наслаждался. Он выцеловывал выступающие ребра Иосифа, его грудь, живот, тонкие тазовые кости с таким чувством, словно это было самым прекрасным, что ему доводилось видеть. Но как только его разгоряченные губы коснулись напрягшейся плоти, Иосиф вскрикнул… — Тит! Тит… — Что, Иосиф? — Тит поднялся к нему, восхитительно нагой, прекрасный, юный, объятый пламенем желания. — Тебе не нравится? Неприятно?.. — Нет. — Иосиф привлек Тита к себе, содрогаясь от близости его распаленного тела. — Нет, приятно. Очень приятно, но… Но я хочу… Тебя… Всего тебя. Целиком… Но говорить об очевидном уже не было нужды. Тит понял. Он не стал медлить. Помогая себе одной рукой, он осторожно направил себя внутрь, соединяя их, опаляя, сводя с ума и наконец-то делая их единым целым. Каким бы осторожным ни был Тит, но поначалу их соединение было довольно болезненным. С трудом сдержавшись, Иосиф содрогнулся от его первых медленных движений и, отвернувшись, закусил губу, боясь отпугнуть юношу. Но Тит был щедро наделен не только телесной красотой. Он ощутил смятение своего любовника. И потому сразу остановился и заговорил. — Только не зажимайся. Вот так… — больше не двигаясь, шептал Тит, откровенно лаская его между бедер. — Потерпи. Пожалуйста, потерпи… Скоро боль уйдет и будет хорошо. — Я… — Потерпи, Иосиф, — Тит наклонился к нему для поцелуя. — Совсем чуть-чуть. Иосиф поспешил безмолвно кивнуть, обнять его и откликнуться на поцелуй, и вскоре с удивлением ощутил, как боль, а вместе с ней — и порожденное ей неудобство, отступают. Тит тоже это уловил и, не прекращая ласк, осторожно двинулся вперед прямо в поцелуе. — Тит… — когда поцелуй оборвался, зашептал ему Иосиф. — Тит, Тит, Тит… Он тоже ласкал тело юноши, наслаждаясь тягучей медлительностью их слияния. Желанное хорошо, обещанное Титом, никак не спешило наступать. Но Иосиф чувствовал, что это было уже неважным. Главным было прижимать к себе Тита. Пить его дыхание. Сходить с ума от вкуса его поцелуев. Снова прижимать его к себе — возбужденного, нагого, прекрасного, юного, распаренного… Видеть, как он, заглянув в глаза, вдруг поднимается на локте и… отстраняется. — Ты что? Тит!.. — Иосиф не сдержался — зашипел от саднящей боли, как только Тит покинул его тело и замер, обнимаю за талию. — Я что-то… — продолжал он растерянно. — Тебе было плохо? Не понравилось?.. — Я не слишком умелый любовник, — юноша неожиданно улыбнулся, одним быстрым движением переворачиваясь вместе с Иосифом и обхватывая его бедра согнутыми в коленях ногами. — Так что придется тебе… самому. Только осторожно. У меня очень давно никого не было…***
…Отдав ему всего себя, Тит уснул, только когда поднявшаяся ввысь луна окончательно истаяла в предрассветном тумане. Иосиф же, которому пережитый восторг не давал закрыть глаза, тихо лежал рядом, разглядывая юношу, подарившего ему первую ночь любви. Тита. Тита Флавия… «Если его супруге, императрице Поппее, не удастся убедить Нерона выслушать тебя, попросим о заступничестве его любовника, Тита Флавия. Он тот, кому император не сможет отказать», — голос придворного актера Алитира прозвучал из наконец-то оформившегося в связную мысль воспоминания, точно трубный глас. «Любовник развратного императора, — думал Иосиф, воровато отыскивая в темноте второпях отброшенную одежду. Он боялся обернуться назад, чтобы вновь увидеть воплощение греховной златокудрой красоты, спокойно спящее на ложе их недавней страсти. — Откуда мне было знать? У меня давно никого не было… Ну конечно! Лжец! Как бы ни так!.. Хотя… Он ведь даже от меня не скрывался, говоря, что сегодня тоже был во дворце. Интересно, что сделает Нерон, узнав, что кто-то посягнул на то, что ему дорого? Убьет. Точно убьет. Велит распять на кресте или вытолкнет на арену к диким зверям». «Меня не спасет даже заступничество мальчишки, — стараясь не шуметь, Иосиф выскользнул в безмолвную темень коридора. — Хотя зачем ему так рисковать — мальчишка же получил то, что хотел?» — Господину что-то угодно? — раб, дремавший на низкой скамеечке около дверей, резво вскочил на ноги. «Но ты хотел не меньше! — воспротивилось израненное сердце. Растоптанное и униженное, оно, несмотря ни на что, желало поверить искренней улыбке Тита Флавия, его нежным и страстным ласкам. — Ты не имеешь права уходить от него второпях, точно вор». — Мою одежду. Быстро. — Но, господин… — Меня призывают неотложные дела. Так и передашь своему хозяину. «Ты все делаешь правильно, — одобрил разум. — Тебе всего двадцать три. Ты должен жить дальше». Как? Может подскажешь, как?.. «В твоей жизни нет места мужчине, состоящему любовником при императоре! — Вскоре голос разума уже гремел в полную силу. — И никакому другому мужчине, Иосиф бен-Маттафий. Тебе ли не знать, что подобные отношения — грех перед Богом?» Я помню. Знаю… И никогда не забывал… Одевшись, он еще очень долго медлил у входной двери, рискуя дождаться пробуждения Тита и выслушать его оправдания. Которых, скорее всего, и не будет… В конце концов усмирив собственное истерзанное сердце непререкаемой волей разума, Иосиф бен-Маттафий распахнул дверь и шагнул за порог…