Те, кто...

Греция. Окрестности Эпира. 66 год нашей эры

— Кого нам навязали — на все готовых шлюх или шпионов? Уперев руки в мощные бока, Веспасиан сквозь полуденное солнце внимательно наблюдал за тем, как его сын Тит выгружает из повозки ценный груз и отдает распоряжение устроить его со всем комфортом, возможным в их скромном греческом обиталище. Груз был двуликий, сладкоголосый, но с точки зрения Веспасиана — обременительный, ненужный и довольно опасный. Бывалый ветеран, прошедший множество войн, прекрасно знал цену подобным смазливым юнцам, чьи запястья и лодыжки украшали дорогие браслеты, а глубокие разрезы полупрозрачных туник открывали по-мальчишечьи стройные ноги. — Скажу Плациду, чтобы придумал, как быстро и без последствий избавить тебя от этой жеманной парочки, — Веспасиан дружески хлопнул по плечу вернувшегося к нему сына. — В чем дело, Тит? Тебе жаль красивого подарка императора, который, скорее всего, пойдет на корм рыбам, как только вы окажетесь в море? Не жалей, Плацид свое дело знает. Твои мальчишки долго мучиться не будут. — Помолчав, он тихо прибавил, чтобы не услышали рабы, заносившие в дом поклажу: — Даже не сомневаюсь, что у тебя хватило ума не подпускать их слишком близко. Тит покачал головой. — Не сомневайся. Хватило. Я сказал красивому подарку императора, что мне неможется. — Понимаю. — Веспасиан усмехнулся. — Снова беспокоит старая рана, и потому тебе не до радостей любви? В лучах щедрого осеннего солнца Тит вернул ему усмешку, быстро превратившуюся в горькую ухмылку. Старший сын являлся предметом гордости Флавия Веспасиана. Выросший в свите юного Британика, в меру амбициозный Тит был умен, хорош собой и вооружен всей мощью разностороннего академического образования. Неожиданно для всех презрев открывавшиеся ему головокружительные перспективы на гражданском поприще, он, к вящей радости отца, поступил на военную службу и прошел весь нелегкий путь от простого легионера до легата Пятнадцатого легиона. «Наверное, просто хотел оказаться подальше от той порочной твари, что выжимает из провинций последние соки и тянет империю в пропасть», — вдруг подумал Веспасиан. Когда-то он был среди тех, кто всеми силами пытался не допустить пришествия к власти бездарного и жестокого семнадцатилетнего Нерона. Рискнув собственной карьерой, безопасностью семьи, будущим сыновей, он поддержал претензии на престол щедро наделенного многими добродетелями Тиберия Британика. Рискнул — и проиграл. «Меня спасла непорочная прелесть двенадцатилетнего Тита и его согласие стать любовником нового императора», — не без горечи продолжил размышления Веспасиан. Жертва сына тяжким бременем легла на отцовские плечи. То была немыслимая и жестокая плата за подаренную жизнь. К счастью, Нерон не отличался постоянством в своих пристрастиях, и вскоре на императорском ложе Тита сменил другой, не менее красивый и не менее сговорчивый фаворит. Сын получил долгожданную свободу и вместе с ней возможность покинуть столицу. — С какими вестями ты прибыл от императора, сынок? — спросил Веспасиан, присаживаясь за стол, любовно накрытый к трапезе его вольноотпущенницей* Ценидой. — Он поручил тебе подавить восстание в Иудее и Галилее, — выложив перед отцом свиток с приказом о назначении, Тит скинул тяжелый плащ и уселся напротив. — Мне же приказано привести свой легион в Кесарию и там соединиться с твоей армией. — Думаю, ты рад покинуть Грецию и вернуться к войскам, — Веспасиан кивнул. — Думаю, ты тоже, — Тит снова вернул ему усмешку и потянулся к кувшину с вином. — Я — изменник и изгнанник. Для такого, как я, любое назначение — благо. — Рановато начинаешь, мальчик. Меня не проведешь. Ведь я еще помню твою привычку сохранять голову трезвой и не пить неразбавленное вино до заката… — Что случилось? — перегнувшись через стол, Веспасиан удержал сына, который одним залпом осушил первую чашу и протянул руку, чтобы налить себе еще. От зоркого глаза не укрылись поджившие царапины на идеально очерченном подбородке Тита. Догадаться об их происхождении было нетрудно. Нерон, больше некому, снова мучил его мальчика любовными капризами. Мерзкая, похотливая тварь… И это тогда, когда он надеялся, что с этим покончено. Если не навсегда, то хотя бы сейчас. — Ты слышал шутку, которую про меня сложили? — вскинув лицо, Тит сжал кулаки, но чашу все-таки отодвинул. — Что нужно свистнуть три раза… — …чтобы заманить Тита Флавия на ложе? — Веспасиан с деланным спокойствием пожал плечами. — Слышал. Ну и что? — А известно ли тебе, что ее придумал мальчишка Нерона? — Спор? — Что ж. Прелестный кастрат, о чьем небесном светлоглазом личике здесь, в Греции, уже слагают легенды, явно ревнует. И явно пытается вбить клин между императором и Титом, поливая последнего наспех придуманными мерзкими остротами. Хуже всего, что у него опять появился повод вбивать этот клин . — Откуда знаешь? — Сам признался, — синие глаза сверкнули гневом, который Тит тщетно пытался подавить. — Подкараулил меня на выходе из дворца. Сначала обрушился с упреками. Потом, когда я его осадил, вывалил и это. — Не обращай внимания. Пройдет. — Взяв сына за подбородок, Веспасиан повернул его лицо к свету. — И это тоже, — уверенно добавил он, проводя пальцем по зажившей царапине. — Скоро твоя память смилостивится. В Иудее у тебя не останется времени для воспоминаний — ни для приятных, ни для дурных. Так что давай поедим, а после напишем несколько посланий. — Хорошо. — Ладони, сжатые в кулаки, дрогнули и заметно расслабились. Веспасиан мог бы поручиться, что не его увещевания, а упоминание мятежной провинции возымело столь быстрый и действенный эффект. Впрочем, он предпочел не заметить странностей в поведении Тита. По крайней мере — пока. А дальше будет видно. Однако странности на этом не закончились. Во время трапезы разговор снова зашел об охваченной восстанием Иудее, и Тит сказал: — Иудеи — древний народ. Древний и гордый. Это не варвары, с которыми я сражался в Британии и Германии, и не скифские светловолосые дикари. Они образованы. Даже более образованы, чем греки. Но в Риме их ненавидят. Почему? — Иудеи считают себя исключительными. Кому такое понравится? — Несмотря на странности, разговаривать с Титом было интересно. Вернее, не столько разговаривать, сколько подкидывать ему факты и смотреть, куда это приведет. — Только не Риму. — Сын на мгновение задумался. Потом спросил с какой-то отчаянной убежденностью: — Может, у них есть повод для этого? — Может быть, — Веспасиан согласно кивнул. — Лично я не испытываю к ним неприязни. Разве что не понимаю их традиции обрезать крайнюю плоть. Но они мятежники, Тит. Не мне рассказывать тебе, как Рим поступает с мятежниками. — Их убивают, их распинают, — Тит опустил голову. — Как иудей-отступник Тиберий Александр, префект Александрии, повелевший жителям города и легионерам убить пятьдесят тысяч иудеев, едва весть о восстании достигла его ушей. Тиберий Александр… Веспасиан вспомнил неприятного одутловатого человека, похожего на Нерона как две капли воды. Крыса. Злобная, чванливая и завистливая крыса. Всегда был таким. Таким и издохнет. У него не достанет ни решимости, ни смекалки воспользоваться новостью о мятеже в Иудее. — Хорошо, что меня там не было, и я всего этого не видел, — голос Тита выдернул Веспасиана из раздумий. — Скоро тебе придется увидеть не только это, — ответил он со вздохом. Что с тобой, сынок? Ты был таким спокойным, умиротворенным и счастливым, уезжая к Нерону. Весело шутил… Ужели тебя лишило равновесия известие о казнях иудеев в Александрии, скорее всего, заставшее тебя в дороге? Но так происходит по всей империи: в Антиохии, третьем городе империи, устроили их массовые избиения. Их изгнали из Кесарии, великого порта Галилеи. — Сожженные деревни? Разоренные города? Изнасилованных женщин? Боль и страдания? — Открытое и живое лицо Тита разом окаменело. Говоря об ужасах войны, он весь застыл, точно внутренне только что смирился с неизбежным. — Разве нет иного пути? — Переговоры? Но с нами не будут вести переговоры, пока мы не явим мятежникам всю силу нашей армии и власти Рима. К тому же путь устрашения короче, — взмахом руки положив конец разговору, Веспасиан поднялся. — Нет, сиди-сиди, — он удержал сына, решившего подняться следом. — Я хочу, чтобы ты составил для меня несколько посланий, — добавил он и отошел к окну. Глядя на маленький сад, волнующийся под напором летевшего с севера ветра, он размышлял, какие всходы дадут семена, которые он собирается бросить в благодатную почву всеобщей ненависти к императору. Прежде всего — старый и близкий приятель Клодий Макр, легат римского легиона в Африке. Этот красавчик (бывший любовник) уже давно ждал подходящего случая обратить против Нерона обожающие его войска. Потом — недовольный налогами, накладываемыми на провинции, наместник Галлии Гай Юлий Виндекс, и жадно рвущийся к полноправной имперской власти наместник Тарраконской Испании Сервий Сульпиций Гальба. Вопрос только в том, кто из троих решится первым. И кого из троих поддержат легионы Флавия Веспасиана. — Местные земледельцы рассказывают, что по ночам в небе появляется звезда. Кровавая звезда, — сказал Веспасиан, обращаясь скорее к себе, чем к примолкшему сыну. — Говорят, что это верный знак надвигающегося несчастья. — Повернувшись, он дождался, когда рабы уберут со стола, и бросил коротко и деловито: — Итак, Тит. Послания. — Да, отец. — Молодой легат покорно взял в руки заранее приготовленный стилос**. — Кому и о чем мы станем писать? — Клодию Макру. Гаю Юлию Виндексу. Сервию Сульпицию Гальбе. А писать ты будешь о восстании в Иудее. А также о том, что после его подавления Флавий Веспасиан и подвластные ему легионы будут готовы поддержать любого, кто осмелится выступить против императора. — Но это заговор. — Надо отдать сыну должное — он не дрогнул. Лишь отложил стилос и продолжил жестко и неожиданно грубо: — Ты хоть понимаешь, что если все откроется, то на этот раз нас не пощадят? Или думаешь, что стоит мне посильнее раздвинуть ноги… Посильнее раздвинуть ноги. Будто он не знает, чем обязан Титу. Зачем же тогда ему постоянно об этом напоминать?.. — Тебе, видно, нравится раздвигать ноги, — нанося несправедливый удар, Веспасиан прищурился, глядя в обескураженное лицо сына. — А потом сидеть с убитым видом и упиваться собственными страданиями. И это тогда, когда я предлагаю все изменить. Так кто же ты, Тит, вечная игрушка императора или жертва несправедливых обстоятельств? — Ни то ни другое. — Тит твердо вскинул подбородок. Нет, никому, даже Нерону никогда не сломить его сына. — Значит, ты предлагаешь один бросок копья? — Трех копий. А дальше — будь что будет: в цель или мимо. — Веспасиан остановился за его спиной и как в детстве обнял за плечи, чтобы поделиться своей уверенностью и силой. — Решай. Ты сам должен избрать свой путь. Я мог бы действовать хитростью, и ты узнал бы обо всем только в Иудее. Но с тобой, моим сыном, я предпочитаю играть в открытую. — Я благодарен тебе за это, — на минуту расслабившись в отцовских объятиях, Тит взглянул уверенно и взял в руки стилос. — В любом случае неведомые опасности и даже смерть на кресте лучше, чем любовь Нерона, — заключил он и склонился над первым посланием.