Парос. Поздняя осень 66 года нашей эры
Море бурлило. Тяжелые серые волны с грохотом обрушивались на камни острова Парос, когда Береника вместе с братом, иудейским царем Агриппой, и сопровождающими их римскими офицерами — легатом Титом Флавием и трибуном Плацидом поднялась на трирему. Раздался приказ отдать швартовы. Судно угрожающе накренилось, потом покачнулось, выравниваясь, и наконец, к ликующей радости экипажа и пассажиров, вспенило темные воды и взяло курс на Александрию. Царица вздохнула с облегчением. Позади остались сборы в дорогу и многие дни пути. Царь Иудеи так торопился успеть в союзники к великому кесарю, что их с царицей маленькому двору, обосновавшемуся в Риме, пришлось в спешке готовиться к тяготам морского путешествия, весьма опасного в это время года. Береника снова вздохнула. Увы, ей, по-своему любившей брата, давно пора было привыкнуть, что тот вечно куда-то торопился — то поскорее выдать ее замуж, то, едва она в очередной раз овдовела, сделать невестой Нерона. «Перебрав с вином, император ударом в живот убил свою беременную супругу, императрицу Поппею, вместе с нерожденным младенцем. Но если бы все получилось, ее сын мог бы стать следующим императором. Как мог бы и мой…» — Береника содрогнулась, представив себе маленькое чудовище с дурной наследственностью, которое могло народиться у нее от Нерона, если бы звезды благоприятствовали Агриппе и, одернув себя, обратилась к брату, стоящему рядом: — Хотя бы сейчас, во время путешествия, перестань подыскивать, в чью постель меня уложить ради политической выгоды. Лучше позволь своим глазам смотреть на то, что им действительно по нраву. — О чем ты, милая? Она не ошиблась: задумчивый взор Агриппы, до сих пор прикованный к беседовавшему с Плацидом кравчику-легату Титу Флавию, непроизвольно скользнул по его пригожим спутникам с золотыми браслетами на руках и ногах. Вода за кормой шипела и пенилась. Море играло триремой, словно щепкой. Волны подбрасывали ее так высоко, что весла иногда не доставали воды, казавшейся почти черной. Юные спутники легата Тита, удостоившиеся внимания Агриппы, зябко жались друг к дружке и вскрикивали испуганно, как девушки. — Со мной тебе не нужно притворяться. Прибереги ложь для Иудеи — там она тебе еще пригодится. Пойду поприветствую наших римских союзников. — Береника подобрала складки тяжелого одеяния и медленно двинулась вперед, изо всех сил стараясь сохранить равновесие. Поднявшаяся волна, угрожающая поглотить все живое, плеснула прямо под ноги, когда она взбиралась на капитанский мостик. — Осторожно, царица! Одна сильная смуглая рука обхватила ее за плечи, другая — за талию. На миг, на один короткий миг она оказалась прижата к широкой мускулистой груди, и, наверное, впервые в жизни ощутила, каким крепким и в тоже время теплым может быть мужское объятие. Так ли уж неправ был Агриппа в своих расчетах? Разве тебе самой не хочется того же, милая?.. — Ты не ушиблась, царица? — спросил легат Тит, помогая ей ухватиться за ограждение. Двадцать восемь лет — критичный возраст для женщины, даже если она царица. Красота знатных женщин так же подвержена увяданию, как и красота простолюдинок; с годами некогда тонкая талия утолщается, наливаются и тяжелеют бедра и груди. Но в чем Береника точно была уверена, так это в привлекательности своего выразительного матово-бледного лица с глубокими серыми глазами. А тщательно продуманные одежды скрывали недостатки фигуры. — Благодарю тебя за заботу, легат Тит, — она улыбнулась, отлично зная, какое воздействие ее белозубая улыбка оказывает на окружающих. — Береги себя, царица. Осенью морские путешествия небезопасны. Береника вздрогнула. Слишком уверенная в неотразимости собственной не один раз отрепетированной улыбки, она оказалась совершенно не готова к тому искреннему и светлому обаянию, которое хлынуло на нее вместе с ответной улыбкой. — Долг, а не желание, легат Тит, привело нас с братом на этот корабль. Рим прекрасен, но царь Иудеи должен быть в Иудее. Особенно теперь, когда она охвачена пожаром восстания, — пытаясь скрыть неуместное замешательство, Береника плотнее запахнула подбитую куньим мехом накидку. — Холодно. — Подметивший ее движение легат Тит обратился к Плациду, указывая на сжавшихся в комок мальчишек: — Сдается мне, что молодые люди тоже замерзли и устали. Найди место, где они могли бы согреться. — Если позволите, — Береника приосанилась, почувствовав возможность сблизиться с Титом, который явно тяготился своими не по погоде одетыми сопровождающими, а заодно — занять Агриппу их прелестями до конца плавания. — Мой брат, царь Иудеи, мог бы устроить сих достойных юношей в отведенной ему каюте. — Ты слышал царицу, Плацид? — Глаза молодого легата сверкнули, смеясь над тем, как быстро она его раскусила. — Будь добр представить сих достойных юношей нашему союзнику, царю Иудеи, и попросить для них его высокого покровительства. — Спасибо, — искренне поблагодарил он, оставшись с Береникой наедине. Меж тем трирема вышла в открытое море. Волны здесь были такими высокими, что весла часто ударяли в пустоту. Бурлящие яростные потоки заливали палубу; вода обрушивалась на головы гребцов, которым в случае кораблекрушения грозила неминуемая гибель. — Нежеланный подарок? — Береника кивнула вслед с трудом передвигающейся компании. — Тоже слушаешь сплетни, которые рассказывают про меня, царица? — Тит нахмурился. И она поспешила сгладить эффект, произведенный ее прозорливостью. — Я трижды была замужем, легат Тит. Мой первый супруг, за которого меня выдали в десять, обладал врожденной жестокостью к маленьким глупым девочкам, особенно остро проявляющейся у него в моменты близости; однажды его плеть оставила меня в рубцах с ног до головы. Мой второй супруг ненавидел женщин — чтобы угодить ему и зачать сыновей, мне приходилось переодеваться в мужское платье и перетягивать грудь бинтами. Но даже в этом случае он не мог возбудиться, если при наших соитиях не присутствовали юноши из его окружения. Мой третий муж всем радостям супружества предпочитал посты и молитвы; вскоре особенно строгий пост свел его в могилу. Оставшись в одиночестве, я приняла решение вернуться к брату, что неожиданно дало сплетникам повод считать наши с ним отношения недопустимыми и далеко выходящими за рамки родственных связей. И после всего этого ты полагаешь, что я стану прислушиваться к чьим-то досужим домыслам? — Нет. — Тит усмехнулся понимающе. — Тем более, что царь, похоже, больше интересуется мужчинами, чем тобой, царица. — Не мужчинами. Мальчиками, — поправила она, проследив за его лукавым взглядом. Тит смотрел на палубу, где Агриппа, прорываясь сквозь вой ветра, о чем-то говорил обрадованным эфебам. — В Риме не осуждают подобные отношения, — Береника пожала плечами. — Насколько я могу судить, они в чести при дворе императора. Но на родине брату придется навечно забыть о таких развлечениях. — Отчего же? — Тит бросил последний удовлетворенный взгляд на опустевшую палубу и повернулся к Беренике. Плохо не то, что нас победили — да и кто из ныне живущих мог бы сопротивляться Риму? Страшно другое — что нас поработили те, кто считает иудейский народ варварами без веры, культуры и традиций, наравне с германцами и скифами… — Иудея — не Рим, легат Тит. Там мы свято следуем традициям и заветам нашей веры, которая запрещает любовь между мужчинами, ибо… — Береника умолкла, не окончив фразы, весьма озадаченная выражением странной смеси боли, внезапного понимания и гибнущей надежды, промелькнувшего на открытом лице легата Тита. «Хотела бы я знать, что за этим скрывается», — много позже размышляла она, сидя в своей каюте. Шторм утихал, вместе с ним стих и ветер. Теперь чуткого слуха Береники касались лишь отдаленные голоса снаружи, дремотный шорох волн, потрескивание огонька в светильнике, да сдавленные всхлипы собственной прислужницы. — Мара! — позвала девушку Береника. Не вовремя, ох как не вовремя всегда спокойная и рассудительная Мара влюбилась в кого-то из бывших фаворитов Нерона. Хотя что может быть более своевременным и настоящим, чем первая юная любовь?.. — Знаешь ли ты, что я была бы рада дать тебе приданое и пожелать счастья? — спросила Береника вышедшую к ней девушку. — Но при условии, если бы твой избранник согласился жениться на тебе. — Он не мог, — возразила та, глотая набежавшие слезы. — Или не захотел, — вздохнула Береника. — К чему тогда плакать о том, что ушло безвозвратно? Лучше возьми одно из моих ожерелий и сходи прогуляться на палубу. Вдруг снова встретишь того, кому будешь готова отдать свое сердце? — Я никого не встречу. Теперь уже никого, — твердо ответила Мара, тем не менее принимая из ее рук шкатулку с драгоценностями.***
Береника была умна, довольно неплохо разбиралась в людях и никогда не строила иллюзий. Потому, оставшись в одиночестве и услышав стук у входной двери, ожидала увидеть там кого угодно, но только не легата Тита Флавия. — Ты позволишь мне войти, царица? Я хотел поговорить с тобой о восстании. Она молча кивнула и посторонилась, уверенная, что он ничуть ее не обманывает, и на самом деле пришел разговаривать, а не соблазнять. Да и сама Береника, положа руку на сердце, вряд ли хотела сейчас завязывать отношения, слишком оберегая свою нынешнюю свободу и независимость. Но его слова: «Я хотел поговорить с тобой о восстании» отозвались острой болью, которая и без того мучила ее душу, ведь Береника прекрасно понимала, как Рим поступает с теми, кто бросает ему вызов. Рим — но не Тит Флавий, который, к ее удивлению, говорил совсем другое. — Если мятежники не попросят пощады, наши легионы сомнут их, а выживших обратят в рабство. Они потеряют свои земли навсегда, их великолепные города и не менее великолепные храмы будут разрушены. Разве ты этого желаешь для своего народа, царица? — Нет! Конечно нет! Береника содрогнулась, представив извечных спутников любой войны: реки крови, боль и страдания. Трупы, облепленные мухами, гниющие под ярким лазоревым небом родной Иудеи… Изнасилованных женщин и девочек, изувеченных стариков, закованных в цепи мужчин, юношей и совсем еще маленьких мальчиков. Береника всхлипнула и, не совладав с собой, дала пролиться слезам. — Только царь и царица могут воспрепятствовать неизбежному, — понимающе сказал Тит, бережно обнимая ее за плечи. Она не осторожничала; прильнула, прижалась к нему, точно к последнему оплоту в ненадежном, шатком мире. Кем был для нее молодой легат Тит? Желанным и, бесспорно, красиво оттенившим бы наступающую зрелость любовником? Союзником? Или просто другом, которому она не побоялась бы доверить свою судьбу или судьбу катящейся в пропасть Иудеи? Но Береника была умна и догадывалась, сколь непостоянна любовь, переменчивы союзники, и потому выбрала последнее. — Что мы можем? — спросила она, приникая ближе, точно ребенок, грея внезапно озябшие пальцы у него на груди. — Многое, — ответил он, мучительно думая о чем-то своем, заветном, глубоком и совершенно неведомым Беренике. — Вы можете обратиться к народу, уговорить его сложить оружие, признать власть Рима и выдать зачинщиков. В ваших силах послать гонца к самим зачинщикам, чтобы он объяснил, какая участь их постигнет в случае неминуемого поражения. Береника вздохнула. Откуда ему было знать, что Бен-Ханан и Иосиф не станут прислушиваться к советам из уст гонца, посланного союзниками ненавистного Рима. Особенно Иосиф — упрямый и несговорчивый друг детских лет. — Хорошо. Мы с Агриппой сделаем все возможное. — Она решительно смахнула слезы. — Только вряд ли нас послушают те, кого вдохновляет на борьбу один из лучших ораторов Иудеи — Иосиф Бен-Маттафий.Конец первой части