Ну, всё, кроме тебя.
Вслух Чимин этого не говорит – слишком зол, – но это и не требуется, Юнги и так знает ответ. Поэтому нарушает запрет и хватает Чимина за руку, предотвращая погром, и разворачивает к себе. – Чимин, – негромко зовет Мин, – прости. Пак поднимает взгляд и смотрит прямо в глаза. Пытается понять, за что именно он извиняется. Но все равно спрашивает: – За что? – А разве не за что? – невесело усмехается Юнги. – Я заставляю тебя страдать. Знает об этом, а все равно заставляет. – Я сам добровольно на это подписался, – обреченно отвечает Чимин. – Хотя не то, чтобы у меня был выбор. – У тебя был выбор: целоваться с Сунхэ или нет, – напоминает Юнги, переводя тему. – А у меня такого выбора нет. – Что, – ехидно спрашивает Чимин, – неприятно, да? – Сейчас ты сам почувствуешь, – нехорошим тоном говорит Мин, доставая волшебную палочку. Чимин уставился на нее с недоумением. Применять на нем Юнги ничего не собирался. Он повернулся к двери, запирая и ставя звукоизоляцию. – Юнги… – С самого начала хотел трахнуться в кабинете, – признает он. – Грязный извращенец, – морщится Чимин. Хотя не то, чтобы он очень против. – Чем тебе старая-добрая кровать-то не угодила? – Это еще не извращение, – возражает. – Хотя если очень хочешь, я могу тебе его продемонстрировать. Чимин судорожно выдыхает и спрашивает: – Долго ты там стоять и трепаться собираешься? Юнги два раза приглашать не надо. Он сокращает ту небольшую дистанцию, что установил Чимин, обвивает его талию, подталкивая к столу. Впивается в губы жарким поцелуем. Пак самостоятельно расстегивает каждую чертову пуговицу дурацкой мантии. Он бы оторвал все их нахрен, только вот мантия дорогая. Чимин садится на стол, на котором, оказывается, так много свободного места. Юнги спускается ниже – на шею, кусая нежную кожу на месте артерии. Чимин томно выдыхает. Пальцы дрожат, мешая ему избавляться от лишней одежды. Юнги решает ему помочь, поэтому отрывается, за что получает невольный разочарованный вздох. – Какой нетерпеливый, – усмехается Мин, а Чимин лишь закатывает глаза. Господи, да на нем слоев одежды больше, чем на капусте. Но победу над ней они все же одерживают. Холод пробегает по оголенной коже, заставляя Чимина вздрогнуть. Но поверх него проходят обжигающие ладони, пальцы пересчитывают ребра, а за ними и теплые губы. С уст Чимина срывается нетерпеливый стон. Но Юнги дразнит – отстраняется. Мучительно медленно, с ухмылкой расстегивает собственные пуговицы. Пак раскладом не доволен, притягивает и развязно целует. Шумные вдохи и выдохи, сплетенные с поцелуями, отчетливо слышатся в тишине кабинета. Чимин отрывается от губ и оставляет на шее несколько отметин. Ухмыляется, довольный мыслью о том, что Мире их увидит. Пусть знает, кто тут чей на самом деле. Стонет, когда Юнги сжимает бедра теми самыми руками, что сжимали талию Мире. Чимин передумал запрещать, пусть они прикасаются к нему. Желательно, только к нему. Затем Юнги резкими движениями расстегивает свой ремень, стягивает его с себя, стаскивает Чимина со стола и разворачивает к себе спиной. – Юнги-я, что ты… – настороженно интересуется Чимин, чувствуя плотную кожу ремня, связывающего руки. Это ему чем-то напоминает их секс в кладовке Хогвартса, вот только галстук лучше ремня и условия там были другие. Поэтому жалуется: – Ты даже представить себе не можешь, как это неудобно. – Ничего, – с коварством в голосе говорит Мин и Чимин понимает, что здесь он проиграл (но не то, чтобы он против). Юнги давит между лопаток, заставляя лечь грудью на стол. Наклоняется к самому уху, придавливая его к столешнице сильнее, и шепчет, опаляя ушную раковину горячим дыханием: – Я же обещал, что ты сам почувствуешь, каково мне. Чимин готов поцеловать каждую девушку в проклятом Поместье, если после его будет ждать такое наказание. Но для виду хочет бросить что-то остроумно-возмущенное. На деле получается какое-то невнятное бормотание, заканчивающееся полустоном, потому что в ягодицы Чимина упиралась явно не волшебная палочка. А ловкие пальцы дразняще прошлись по его ширинке эфемерным касанием. Да он издевается! – Юнги-я, – капризно протянул Пак, упираясь лбом в дерево стола, – хватит тянуть кота за хвост. О, нет. Юнги злобно оскалился. Он будет мучить Чимина долго, с садистским удовольствием, разделывая на атомы, собирая снова, пока не сорвется в эту пропасть сам. Но Пак принимает правила игры и готов к жарким, тягучим, горько-сладким, как черный шоколад, пыткам. Он знает, что его полное поражение – лишь вопрос времени, но важна ведь не только цель, а и путь к ней.***
Хосок быстрым шагом преследует свою цель. Даже не пытается позвать – бесполезно, знает же, что его проигнорируют. Раздражение достигло своего апогея. Чон не знает, чем отравлен. Нет, он, конечно, всю жизнь отравлен – морально, – но теперь-то физически. Его нервирует неизвестность, ведь он без понятия, умрет ли он через десять секунд, часов или, может, дней. Ему не страшно. Почему-то совсем нет. Ему только нужно успеть сделать несколько важных дел и тогда можно спокойно отойти на покой. Хосок не боится исчезнуть с лица земли. Он боится быть забытым, будто никогда и не было. Возможно, исчезнут его воспоминания, личность, сила. Зато он сам в чужих – останется. Отец, брат, даже Анарра – будут помнить. Его даже не пугает то, что его может ждать по другую сторону. Есть ли там что или нет – все равно. Он нагоняет Мире, разворачивает за плечо и с силой вжимает в холодную стену. На лопатки неприятно давит, но она даже не морщится. Секундное замешательство в ее глазах паром рассеивается. Хосок никогда не поднимал и не поднимет руку на девушку или женщину, но для той, что его отравила, может сделать исключение. – Что ты делаешь? – с поддельным непониманием интересуется Мире, хотя в ее глазах все и так написано большими буквами белым по черному. – Зачем? – спрашивает Хосок. Она понимает, о чем он. Вопрос глупый, но он все равно желает получить на него ответ. Возможно, все еще ищет ей оправдание, хотя знает Хан слишком хорошо. – Я все равно бы от него избавилась, – холодно говорит Мире. – Но мне повезло, мне и не придется брать такой грех на душу. – В моих глазах ты была умнее, – на грани шепота, сообщает Хосок, не ослабляя хватку. – Да? – Юнги убьет тебя, – констатирует Чон. – И одной «Авада кедаврой» ты не отделаешься. Он убьет всех, кто тебе дорог. Это огромная глупость – убивать Чимина, потому что первым делом подумают на тебя. – Как хорошо, что я тут не причем. Ну, или почти. Смотря, с какой стороны посмотреть. Приказ же отдавала не я, яд в вино добавляла тоже не я и идея это не моя. Не одной мне нужна его смерть. – Не верю. Посмотрим, как ты под Сывороткой Правды заговоришь. – Тоже самое услышишь, только с именами. Но ты хочешь не их знать, – Мире сопротивляется давлению, смотрит прямо в глаза, прожигая и ломая его стены. Ее лицо так близко, словно Хосок ближе, чем когда-либо, словно ближе, чем возможно, словно может прочитать ее душу и разум без легилименции и от этой близости нет смысла отказываться. Возможно, между этих стройных беспорядочных строк он найдет ответы. Только вот, она тоже читает его. – Ты хочешь знать, какой яд был в вине. – Ты, в любом случае, не добилась своего. Чимин цел и невредим, – не отрицая, но и не соглашаясь с ее утверждением, говорит Хосок. – Да, ты хорошо выполняешь свои обязанности и служишь этой семье, как верный пес. Вот только не так ты и обязан, а Чимин вовсе не тот, кому. Не понимаю, что тебя здесь держит? Семья? Выгода? Что? У тебя нет метки, ты свободен. Зачем ты жертвуешь своей жизнью ради того, кому ничем не обязан, даже зная, что жертва останется неоцененной? – Тебе так сложно понять то, что люди могут руководствоваться и идти на поводке не только у силы метки? Кроме чувства долга и связи обязательства, есть еще дружба, забота, самопожертвование и отважность. – Это глупостью зовется. – Глупо жертвовать собой ради человека, который этого стоит? Глупо жертвовать собой ради семьи? Тебе не понять этого… Есть чувство, что заставляет людей идти на жертву ради других. Семью объединяет вовсе не кровь, а именно оно. Я бы, не сомневаясь, поступил так снова. Хотя откуда тебе знать, как будто бы у тебя когда-то была семья. Мире яростно дернулась в его руках, но вырваться ей так и не удалось. Чон ухмыльнулся. Хосок видел, как горят ее глаза, ведь ему удалось вывести ее из себя. – Как жаль, – ехидно говорит она, – что ради тебя никто такого никогда не сделал бы. Ухмылка вмиг сошла с его лица. Он знает, что она просто играет с его чувствами, пытается разозлить в ответ и сделать больно. Но от этого ее слова не теряют своей правдивости и Хосок понимает, что она права. – Тобой всю жизнь пользовались. Юнги использовал тебя, как верного пса, слугу, теперь он использует твою жизнь, чтобы спасти того, кто ему всяко дороже тебя, а ты ему это позволяешь. Отдаешь добровольно. – Не говори так, будто знаешь, о чем. Мире смеется. Не забывай, Чон Хосок, я читаю тебя насквозь. Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. – Я ведь права. Вы никогда не были с Юнги друзьями. – Если бы мы не были друзьями, он не снял бы с меня метку, – холодно отзывается Чон, стараясь просеять голос от любых эмоций. – Если бы вы были друзьями, – парирует Мире, уверенная в своих словах, – он освободил бы твоего отца и брата. А так, это всего лишь плата за хорошую службу. Он все еще держит тебя на поводке твоей семьей. Ты ведь не ушел, когда тебе позволили. – Это еще ни о чем не говорит. Ты не знаешь моих мотивов. – Я знаю твои мотивы, но не понимаю их. – Даже не пытайся. Кому-то просто не дано. – Так что единственный, кто тут глуп, – это ты, – делает свой вывод Хан и возвращает ему его фразу: – В моих глазах ты был умнее, – затем с садистским удовольствием продолжает жать на больное, понимая, что победа в этой перепалке уже ее. – И если бы вы были друзьями, Юнги не стоял бы у тебя на пути. Хосок хмурится и смотрит недоуменно, не понимая, что она имеет в виду. Хотя где-то глубоко, он все же догадывался. – Если бы Юнги считал тебя другом, он не мешал бы вам с Юнией. – Заткнись, – сжимая мантию на ее плече сильнее, приказывает Чон. – Не смей. – Ты же знаешь, что я права. Он считал тебя недостойным. В его глазах ты просто ничтожество. И за это ты отдал свою жизнь? Он сам лишил тебя твоей любимой, а ты не отплатил ему той же монетой. Тебе для мести даже делать ничего не надо было. – Это бред. Юнги не виноват в смерти Юнии. – Да? – скептично переспрашивает Мире. – Но вот если бы вы были вместе, если бы Юнги не был таким эгоистом, то твой отец не смог бы ее убить. Не смог бы отобрать у сына, вероятно, будущую жену. Он бы спас ее, пошел бы на ужасный риск, но, возможно, это была бы победа над отцом Юнги. Но все вышло так, как вышло. И ты до сих пор не винишь Юнги? – Хватит. – Нужно смотреть правде в глаза. – Давай тогда посмотрим твоей правде в глаза? – предлагает Чон, пряча расковырянные аккуратными ногтями Мире старые раны внутри уверенным и наглым тоном. Как же хочется просто заставить ее никогда больше не раскрывать свой гнилой рот, заставить ее больше не дышать воздухом, потому что она не достойна этого. Просто лишиться огромной проблемы в лице Хан Мире одним лишь словом и взмахом палочки. Чтобы никто не узнал. Но ведь, Хосок реалист, он знает, что все всплывет и отвечать, как всегда, придется ему и его родным. – Ты такая жалкая. Мире с иронией смотрит ему в глаза, с вызовом, не веря, что он может сказать что-то действительно задевающее. Эта бессмысленная, ушедшая от темы по неверной тропе перепалка ее забавляла. – «Если тебе не верят – не оправдывайся, если тебя не любят – не выпрашивай любовь», – цитирует Хосок. – Потому что это жалко. Тебя не любят, Мире. Даже если Чимин умрет, Юнги не полюбит тебя. Ты это знаешь. – Мне не нужна его любовь, – тем же отчаянным, упертым тоном, что и Хосок отрицал вину Юнги в смерти сестры, отрицает Хан. – Нужна. Тебя никто никогда не любил. Все, что тебе нужно, это любовь того, кого любишь ты. – Нет. – Каково это – знать, что этого никогда не случится? Мире усмехается, найдя трещину: – Ну, тебе ли не знать. – Хотя я все равно далек в этом от тебя. Какова твоя цель? Зачем тебе смерть Чимина, если Юнги тебе в любом случае не получить? – Он не достоин. – Не достоин Юнги? А кому решать, кто достоин? – А почему Юнги решал? – Он ее брат. – Я его жена. – Еще нет. – Это вопрос времени. То, что между Юнги и Чимином – тоже временное. Он ему наскучит, Юнги поймет, что это неправильно. Потому что это действительно неправильно. И тогда у него буду я. Эта сказка закончится хорошо, как по шаблону. Вот только, не для всех… Хосок не согласен, но отрицать не торопится. Он не знает, что их ждет. Не знает, что чувствуют на самом деле Юнги и Чимин. Не знает, правильно ли это. Но точно знает, что Мире права, конец будет хорошим далеко не для всех. Даже в сказках такого не бывает. – И не для тебя тоже, – продолжает Хан. – Ты, скорее всего, его и не увидишь. Вернемся к интересующему тебя вопросу? – словно и не было всего этого разговора. – Это кровь дредала. Мире наблюдает, как эмоция одна за другой мелькают в его глазах, словно картинки в магловском ящике, что те зовут телевизором. Она наслаждается тем, что видит. Видит, как рушится последняя надежда, словно неустойчивый старый мост рассыпается на каменные глыбы и падает в воды Темзы, поднимая брызги, волны и идя ко дну. Осколки рассыпавшейся надежды тянут Хосока туда же. Там тихо и спокойно. Но оказаться там, почему-то, страшно. Мире, не скрывая удовольствия и триумфа в голосе, растягивая и четко произнося каждое слово, констатирует очевидное: – Противоядия не существует. И это в сотни раз хуже, чем яд той же Норы. Антидот от яда этой змеи хотя бы возможен теоретически, но от крови дредалов – нет. Нет и никогда не существовало. Именно поэтому их и истребили, слишком опасно. Хосок не то, чтобы очень надеялся на спасение… Просто… Знать, что надежда есть – намного легче, потому что она дает смысл. Но знать, что смерть неизбежна… Это… На дне Темзы тихо и спокойно, но страшно. Он чувствует себя на дне. Но не жалеет. – Пусть я и умру, – спокойно говорит Хосок, безразлично пожимая плечами. Напускное. – Я не позволю тебе победить. Так моя жертва хотя бы напрасной не будет. – Ты не сможешь помешать мне, не зная моей цели. – Ты хочешь убить Чимина. Мире пожимает плечами. – Я же говорила, что приказ и исполнение – не мои. Я лишь случайный соучастник. Я просто знала, что в бокале есть яд и ничего не предпринимала, как мог бы и ты, но это ведь не делало тебя виноватым, – она говорит это тоже спокойно и как-то устало, словно допрашиваемый человек снова и снова пересказывает спрашиваемое многими следователями. Хосок бы поверил, но он слишком хорошо ее знает. – Я все равно помешаю. Узнаю и помешаю. – Ты не узнаешь, какова моя цель, – уверенно говорит Мире, а на вопрос и вызов во взгляде напротив, честно отвечает: – Потому что я и сама не знаю. Хосок ослабляет хватку, больше не прижимая Мире к стене, но вырваться все равно не позволяет. – А откуда ты узнал про яд в вине? – любопытствует Хан. – А так ли ты уверенна в своей окклюменции? – усмехаясь, интересуется Чон. Мире хмурится, дергая плечом, чтобы скинуть руку парня, но безуспешно. – Ты никогда мне не нравилась, Мире, – честно признает Хосок. – Поэтому мне плевать, виновата ты или нет. Ты причастна. Я не верю, что ты святая и Чимину смерти не желаешь. Ты сама едва ли не заставляла его выпить, зная, что там яд. Поэтому будешь разбираться с Юнги. Хан поджимает губы, понимающе хмыкая. Угрозы Хосока ее не пугают, она относится к этому, как к угрозам маленького мальчика пожаловаться родителям на обзывательства. – Ты мне тоже никогда не нравился. Слишком, до глупости принципиальный, вечно строил из себя что-то, хотя на деле был никем. Никем и остался. Побежишь к Юнги жаловаться? Что ж, удачи. Знай, что к смерти твоего отца, в таком случае, я тоже никакого отношения иметь не буду. Наверное… И брата тоже. – Угрожаешь? – Давай смотреть нашей общей правде в глаза. Твоя семья – никто. Вы пешки и низшие. А я, – Мире – сама скромность, – из высших. И что бы ни случилось, низшие всегда оказываются виноватыми и наказанными. Если я убью твою семью – мне ничего не будет. Весь ваш род сотрется с лица земли. Семья твоей тети уже уничтожена, а вы на очереди. Я выйду сухой из воды и это будет полная победа. Ты и так, и так в проигрыше. И стоит ли жизнь Чимина жизни твоего брата и отца? – Неплохая попытка, – признает Хосок. – Я что в твоих глазах и правда настолько глуп? Это могло бы сработать… ну… на ком-то другом. Как на счет того, что я могу рассказать все Юнги и он защитит моих родных? Я расскажу ему обо всем и тогда ваша семья будет стерта с лица земли, а я выйду сухим из воды. Более того, я даже буду героем. Да, умру, конечно, вскоре. Но это будет явно моя победа. Мире скользит взглядом по плотной темноте коридора, не освещенного факелами, в котором давно никого нет. Все гости после бала быстро разошлись. Она понимает, что другого выхода у нее нет. – Что ж, готова признать, ты умен. Но вот только… Ум не везде помочь может. Хосок опаздывает. Не успевает среагировать. Он не ожидал. Хотя должен был, это же Мире. Она не играет честно. Хан одним четким движением вытаскивает палочку из кармана мантии и вычерчивает в воздухе руну, негромко произнося: – Империо! – тяжело вздыхает. – Теперь ты будешь послушным мальчиком. Веди себя как обычно, делай, что обычно, не вызывай подозрений. Но ты ничего не знаешь о яде или угрозе жизни Чимина. Ты ничего не расскажешь Юнги, понял?