Поместье Мин

Наверное, так чувствуют себя раковые больные. Они медленно проходят стадии принятия, отрицают, борются, смиряются. У Чимина все намного быстрее, как, собственно, и наступление смерти. Перерыв в библиотеке все найденные о крови дредалов книги и, не обнаружив ничего, смысла искать или надеяться на спасение уже не было. Он даже помощи попросить не может, а самому справиться – не вариант. Мире была права – лучше бы он не знал. Он хочет просто не думать об этом, но мысль липкая и клейкая, не уходит, а цепляется, намертво приклеивается к разуму, поэтому Чимин ищет, чем бы отвлечься. Еще он цепляется за одну мысль, как за спасительную надежду. Юнги пытается найти способ воскрешать людей, это значит, что для Чимина не все потеряно… Он старается не возлагать слишком много, но это все, что осталось. Он лениво следит глазами за Вандинхом, который вручную протирает книги от пыли. По его словам, с помощью магии этого делать нельзя, иначе они потеряют какие-то свои свойства. В эту секцию библиотеки почти никто не допускается, а книги слишком важные, раз удостоились внимания самого Вандинха. Чимин чувствует, что что-то не так. Ну, в общей картине не хватает пазлов. В голове все еще вертятся вопросы. Слишком много, хочется наконец от них избавиться. Но ему даже в голову не приходило, накладывать один на другой, связывать их. А если все же попробовать? Его догадка не имеет твердой почвы под собой, да и не особо он понимает ее суть, но все равно спрашивает у дворецкого: – Почему Юнги женится на Мире? Вандинх оборачивается, не совсем понимая, к нему ли он обращается. Не давая ему ответить, Чимин добавляет: – Я знаю, это брак по расчету. В чем суть этого расчета? Вандинх мялся, не торопясь отвечать, а Чимин давил сильнее: – Со стороны Мире понятно, зачем ей брак с Юнги, здесь и выгода, и чувства. Но… Зачем она Юнги? – А что сказал вам господин? Чимин пожал плечами и отрицательно покачал головой: – Ничего. Поэтому я спрашиваю у тебя. – Ну, союз аристократических семей – всегда выгода. Мире отличная партия… – Вешай эту лапшу кому-нибудь другому, – резко и категорично отрезал Чимин. – Мне нужна настоящая причина. – Потому что он обещал мистеру Мину…– предположил Вандинх. Это уже больше похоже на правду, которую Пак, впрочем, уже и сам знал. Но разве Юнги, получив наконец титул, не мог отказаться? Или сделку разорвать нельзя? Не верит он, что Юнги променял его на титул. Поэтому Чимин так просто решил не сдаваться и не глядя пошел дальше. – И это единственная причина? Почему именно Хан? Дворецкий молчал несколько мгновений, стряхивая со старой книги пыль, засверкавшую в лучах проникающего в большие окна солнца, закружившуюся вихрем светлых песчинок в воздухе. – Хан обладают особенной силой, которую приравнивают к силе самой смерти... – …и эта сила нужна Юнги, – задумчиво закончил мысль Пак. Забавно, насколько права была Мире. Даже больше, чем думала. История повторяется. Только вот, Чимин тоже был прав, насчет того, что главный герой в этой сказке вовсе не он. И это хорошо, ведь конец для главных героев в ней задуман далеко не счастливый. Мелисанну ведь убили. Чимин хмыкнул, довольный догадкой. Много ли существует семей с подобной силой?.. Если его мелькнувшие предположения окажутся правдой… это же меняет все. – Мне нужно в Подземелье, – говорит он Вандинху. – Простите? – недоуменно переспрашивает дворецкий. – Отведите меня в Подземелье, – просит он. – К господину Клэру. Вандинх задумчиво хмурится и уточняет, не задавая лишних вопросов: – Вы точно уверены, что это необходимо? Подземелье – не место для гостей. – Уверен, – спокойно отзывается Чимин. Если он что-то и сможет сделать до своей смерти, так это внести во все ясность. Разогнать тучи тайн и туман загадок. Мысль о смерти отошла на второй план, отложенная в сундук до «лучших» времен. С тех пор, когда Чимин бывал в негостеприимном Подземелье в прошлый раз, мало что поменялось. Воздух густой и затхлый, мрак плотный и пустой. Тьма в Подземелье будто живая, ведет ожесточенную борьбу с пламенем факела в руке Вандинха. Языки огня то поднимаются ввысь, охватывая лучами как можно больше темной территории, то отступают и притихают, играя тенями на стенах. Ступени ведут вниз, в южную часть подземного лабиринта. Чимин следует за дворецким попятам, вслушиваясь в стук туфель о камень. – Здесь не действует магия? – любопытствует Пак, прерывая молчание. – Действует, – лаконично отзывается пожилой мужчина. – Но когда я заблудился и попал сюда, у меня не работал даже простейший Люмос, – возражает Чимин, чувствуя, как пробегает по предплечьям непривычный, пробирающий иголками холод. Там, наверху, лето и тепло, но здесь – настоящая зима, а футболка – не лучший для нее выбор одежды. – Это потому что вы не привыкли к здешнему магическому фону, – спокойно поясняет дворецкий. – Было бы удивительно, сумей вы к нему приспособиться вот так сразу. Чимин начинает думать, что густая тьма в Подземелье – вовсе не иллюзия и не обман ощущений страхом и гнетущей атмосферой, а этот самый темный магический фон. Становится еще неуютней, словно место внушает мысль уйти прочь. Но в прошлый раз, заблудившись случайно, Чимин ничего подобного не чувствовал. Не было желания сбежать. Будто если идти сюда преднамеренно, место, словно живое существо, будет этому препятствовать. – Все в порядке? – внезапно спрашивает Вандинх. Чимин не совсем понимает, к чему именно относится этот вопрос. Неужели его желание вернуться на поверхность очевидно, даже не глядя? Или он что-то еще имеет в виду? Конечно, ничего не в порядке. В любом случае, Чимин отвечает предсказуемое: – Да. Снова воцаряется молчание. Чимин смутно припоминает коридор, по которому он гнался от призрака прошлого. Ежится от неприятного холода и реалистичности воспоминаний. На руке от метки уже и следа нет, но чувство раскаленного железа эфемерным касанием посещает вновь. А вот и та самая стена, что спасла его в прошлый раз. Он только сейчас в полной мере понимает, насколько сильно ему повезло. Из любых возможных заворотов, он попал именно сюда. Хотя, смысла в этом уже нет. Всего лишь отсрочка. Пройти сквозь стену – почти как пройти под завесой водопада, только одежда не намокает. По ту сторону уже знакомая, пятиугольной формы комната, погруженная в полумрак. Ченмин сидел в кресле неподвижно, уставившись в одну точку. Словно заснул с открытыми глазами или погрузился в мысли так глубоко, что потерял связь с реальностью. Чимин лишь сейчас задумывается, каково ему в постоянном одиночестве. Он сам наверняка бы быстро сошел с ума. Нужно быть невероятно устойчивым, чтобы не поддаться и не сломаться. – Здравствуйте, – говорит Чимин, привлекая внимание к себе. Ченмин задумчиво переводит на него взгляд. Он у него такой проницательный, загадочный и древний, старее, кажется, самих Подземелий. – Добрый день. Или сейчас вечер? Сложно уследить за солнечными передвижениями отсюда. – Утро, – отвечает ему Пак, проходя ближе, к столу. Вандинх остался стоять у стены, словно его здесь и нет. Наверное, профессиональный навык создавать ощущение, словно тебя нет, приходит с опытом работы дворецким. – Как поживаете, господин Пак? – буднично интересуется пожилой маг. Чимин блуждает взглядом по старому черному дубовому столу, в вырезанных узорах которого скопилась вековая пыль. На столе лежала та самая старая массивная книга с черным переплетом. Чимин отлично помнил их прошлую встречу. – Вы меня обманули, – усмехнулся Пак, игнорируя вопрос. Он отлично помнил, какой вопрос задал и какой ответ на него получил. Он не знает, как работает эта книга, но уверен, что его имя было на ее страницах уже тогда. – Не понимаю, о чем вы, – спокойным тоном с нотой безучастности ответил господин Клэр. В нем не было вопросительности и удивления, он не мог не знать. – Не важно, – отрицательно помотал головой Чимин, будто отмахнулся от незначительной мелочи, вспоминая о цели своего визита. – У меня есть к вам один вопрос. Прошу, ответьте честно. Это очень важно. – Слушаю, – задумчиво отозвался Ченмин. – Господин Клэр, у вас есть дети? – вот так, прямо в лоб, спрашивает он. Не имеет смысла ходить окольными путями. Вопрос, возможно, звучит странно, ведь Чимин знать не знает, сколько лет он провел здесь, какой была его жизнь и позволено ли вообще таким, как он, иметь потомков. – Да, – честно отвечает Ченмин, не находя смысла скрывать. – Двое. Мой первенец, Кхечон, родился еще в 1701 году. А дочь, Ханголь, в 1789. А что? – И ваши дети обладали той же силой, что и вы? – Не в той же степени, но, полагаю, да. – Получается, их потомки сейчас, возможно, живут в этом замке? – Все возможно, – пожимает плечами Ченмин. – И многие об этом знают? – задумчиво хмурясь, интересуется Чимин. – Не думаю. – Юнги, кажется, хочет воспользоваться силами вашей семьи, чтобы воскрешать людей. Вы обладаете силой, способной на это? – Господин Мин приходил ко мне с просьбой о помощи. – И что вы ему ответили? – заинтересованно любопытствует Чимин, замечая, что Ченмин задумался и, уйдя в себя, потерял нить разговора. – Я, к сожалению или к счастью, не могу ему помочь. Я передал эту способность своим детям. Я рад, что она покинула меня, и с удовольствием лишился бы остальных своих сил, если бы мог. – Не понимаю, – говорит Чимин, разглядывая ветхие доски книжных полок, – с вашими способностями вы могли бы добиться многого, грех жаловаться на них. Ченмин снисходительно усмехается. – Вы молоды и амбициозны, Чимин, – говорит он. – Но с силой приходит ответственность. Чтобы распоряжаться властью нужно иметь стальную волю и закаленный ум. Человеку крайне сложно не поддаться искушению. Не уверен, что могу правильно ею воспользоваться. Это не светлая магия, которая может принести в мир добро. Большее, что я могу, – это удерживать тьму в этих стенах. – Ясно, – отвечает Пак, чтобы ответить хоть что-нибудь, но внимание его сосредоточено на другом. Да, пусть это всего лишь догадка, но… – Кажется, я знаю, чего не было у Джунина. Чимин не знает, правда произнес ли это вслух или просто очень громко подумал. Но мысль продолжил: – У Джунина не было Мелисанны, а у Юнги есть. – Думаешь, Мире – Клэр? – напомнил о своем существовании Вандинх. – Да, а еще думаю, что она – Мин. Кто ваш отец, господин Клэр? Жажда разгадки переваливала за границы любопытства. Чимин почти чувствовал вкус победы на языке. Он на девяносто процентов уверен в своей правоте. Мелисанна всегда была верна Джунину. Если у них была любовь, – а она была, потому что именно на этом держится история с попытками воскрешения, – то у нее, скорее всего, не было никого, кроме него. Вряд ли предательство Мелисанны – это измена, ведь тогда Ченмин и не родился бы. Не было бы смысла ждать девять месяцев, чтобы ее наказать. Есть, конечно, вероятность, что просто измена Мелисанны всплыла уже после рождения Ченмина, но ей Пак дарит лишь десять процентов. Чимин жалеет, что не стал детективом, но мысленно обещает себе написать детективный роман. – Мин Джунин, – честно отвечает господин Клэр. – Меня вырастил господин Санахи, который был тогда дворецким. Он воспитывал меня втайне от отца, рассказал обо всем и научил пользоваться магией. – Зачем он удержал это в тайне? Он лишил вас живого отца и возможности иметь нормальную семью. Вы были его первенцем и могли бы стать господином Мином, полностью поменяв ход истории, – непонимающе возмутился Чимин. Действительно стань Ченмин господином Мином, возможно, мир бы давно увидел способность воскрешать людей из мертвых. Но даже не это так его возмутило. Ченмин был последним, что осталось у Джунина от его возлюбленной, а Санахи отобрал сына у его отца. – Я бастард, – с отпечатком тоски отвечает Ченмин, – я не стал бы господином в любом случае. Но не это главное... Я был ему не нужен. – Вы этого не знаете, – возразил Пак. Он искренне сочувствовал этому человеку, хотя почти не знал его. Отношения у Чимина и его отца были своеобразными. Они часто ссорились, потому что характер господина Пака к этому отлично располагал. Иногда Чимин чувствовал себя ненужным своему отцу, да. Но он жизни своей не представлял без него, как и без матери. – У него были жена и дети. Я был бы лишним, всегда ниже по статусу. Скорее всего, меня бы презирала его семья, и не уверен, любил бы он. Меня бы ненавидел Круг за то, что я сын Мелисанны Клэр. Санахи спас меня. Тогда были не те времена, что сейчас. Он бы просто казнил меня, чтобы я не очернял его репутацию. Чимин невесело усмехнулся. Забавно, очень похоже на Минов. – Но я победил, – самодовольно заявляет Пак. Если и не победил, то точно не проиграл. – Я бы не торопился с выводами, – остужает его Вандинх. – Родственную связь между Ченмином и Мире еще нужно доказать фактами.

***

Он чувствует себя, как на дне колодца. В нем воды всего лишь по лодыжку. Она ледяная, пропитала своим холодом ботинки, одежду и душу. Вверху круглая прорезь света. Такая далекая, недостижимая. В колодце тихо, только если не потревожить воду, отбивавшуюся от стен звонким эхом, заглушающим собственные крики. Скоро ногти будут изуродованы, содраны в попытках выбраться. Но все они – бесполезные. Никто не придет. Не поможет. Не спасет. И не услышит. Однажды колодец заслонкой закроют и все – вечная темнота. Чертовски холодно. Каменные стены шепчут о смерти, вода – о покое. Что закрывать глаза, что открывать – разницы нет. Однажды веки поднять не удастся, а он и не заметит. Что-то определенно пошло не так. Разум словно заперт в теле, которое ему не принадлежит. Закрыт на замок в дальней комнате, глубоко в голове. Поначалу все действовало, как надо. Хосок не питал иллюзорные надежды, что он сможет побороть Империус. Он, как покоренный повстанец, – залег на дно и признал власть, но душа осталась прежней. Душа с жаждой противостояния и торжества справедливости. На Хосока не раз накладывали Империус. Он похож на обволакивающую дымку в голове, что заставляет верить в необходимость выполнить приказ. Сначала так и было, но… Что-то изменилось. Хосоку не единожды приходилось идти против собственных желаний, которые сломать и разбить было не просто. Крушилась вера, снопом искр вырываясь в небо и растворяясь в пустоте. Умирала надежда, душа погибала. Он привык, поэтому переубедить затуманенный разум было не так уж сложно. Вернуть себя прежнего. Но… Это не помогло. Тело все еще следовало приказаниям, что-то мешало пойти против чужой воли, хоть он уже и не считал, что так нужно. Разум, запертый, удерживался на тонкой нити. Казалось, стоит расслабиться и потерять бдительность, он ее выпустит из рук и больше никогда словить не сможет. Поэтому он и не пытался. Он сдался. И он не ищет себе оправданий, потому что они не нужны. Оправдываются, когда желают понимания, а ему понимать себя не нужно. Никогда не понимал и не станет. Мире запретила рассказывать Юнги? Ладно. Но она велела делать то, что он делает обычно. Хосок сидел на полу, вглядываясь в небольшой просвет окна на чердаке. Он перебирал пальцами спутанные волосы Анарры, чья голова покоилась на его коленях. Та задумчиво вглядывалась в его лицо. – Ты можешь больше не уходить? – интересуется она, с по-детски капризными нотками в тоне. Хосок думает, что скоро у него сил не останется и он правда не уйдет, потому что подняться не сможет. – Не могу, – честно отвечает он. Затем с ленивым интересом спрашивает: – А ты что, хочешь, чтобы я не уходил? – Никогда, – широко улыбается девушка. Поднимается, принимая сидячее положение, и обнимает его, прижимаясь к груди. Хосок пытается понять, что чувствует. Чувствует ли или просто очень хочет это делать. С Анаррой ему хорошо. Она невинная и хрупкая, добрая и ласковая. Не похожа на сильную внутри Юнию. Ее нужно оберегать, как хрупкую хрустальную статуэтку, за стеклом на витрине. Она банально не выживет без него. Она красивая, необычно прозрачно-голубые глаза прекрасно сочетаются с темно-русыми, густыми, хоть и спутанно-грязными, волосами. Рядом с ней он чувствует покой. Тот самый покой, которого так не хватает. Даже, когда они просто молчат. Неведомая аура просто не дает волнениям, страхам и переживаниям пробиться. Его клонит в сон, хотя на улице день. Заклинание Мире высасывает из него много моральных сил, а яд – жизненных. Неприятная ломота пульсирует во всем теле. Он, как раненное животное, посаженное на цепь. И ничего не остается, как только смириться и ждать своей участи. Ему даже не страшно, здесь его ничего не держит, кроме незаконченного дела. И Анарра, ее не хочется так бессовестно бросать. Девочка привязалась к нему – это видно по тому, с какой преданностью, теплотой и любовью она на него смотрит. Но с этим он как-нибудь разберется. Хосок разжал руку и бессильно опустил ее рядом. Летняя духота размаривала. Он и не заметил, как потерял бдительность, расслабился и провалился под треснувший лед, прямиком в темную бездну сна. Ему снилось что-то странное. Поначалу непонятное, но потом он догадался, что перед ним Смерть. Она была в черной мантии, с множеством складок и капюшоном. Вопреки знаменитому мнению, без косы. Хосоку было чертовски любопытно, как она выглядит. Белые кости, сложенные в хрупкий скелет? Прогнившее мясо, не покрытое кожей? Или у нее вовсе нет лица? Она говорила о том, что он должен пойти с ней. Уговаривала, просила, приказывала, угрожала. Чон понять не мог, мужской ли у нее голос или женский. Но он заливался в уши густым черным мазутом, тяжелый и неприятный. Хосок сказал, что уйдет с ней, если Смерть снимет капюшон и покажет свое лицо. На удивление, та согласилась. Она была прозрачно-бледной, с мягкими чертами и молочно-белыми волосами. Вряд ли настоящая Смерть имеет подобный облик, но с такой уходить Хосоку точно было бы не страшно. Проступившие сквозь пелену сна черты были четкими, яркими и до умопомрачения знакомыми. Хосок даже усмехнулся, подтверждая, – сон. Но с такой Смертью он ушел бы куда угодно. – Но еще не время, – совсем другим голосом говорит Смерть, имеющая характерные черты почившей леди Мин. Сон уже не был прежним, дымчатый мрак, навевающий страх и неопределенность, рассеялся. Теперь Хосоку казалось, что он стоит на огромном, ослепительно-белом полотне, где они со Смертью выделяются маленькими черными кляксами. Теперь она не пыталась увести его с собой, а говорила возвращаться. – Твое время не пришло. Ты должен жить. Ты должен уйти. Но теперь сам Хосок не хотел уходить. Он хотел пойти со Смертью. Пусть она подарит ему покой и то, чего всегда не хватало. – Не хочу, – отзывается он. – Нет, хочешь, – рассеявшийся голос, словно эхо, донесенное встречным ветром. – Ты хочешь жить, Хосок. Как никто другой. Ты просто этого не знаешь. – Раз не знаю, значит не хочу, – пожимает плечами он, делая шаг к ней на встречу. Неведомо откуда взявшийся ветер колыхал подолы черной мантии и развеивал снежные волосы. Хосок знал, что это всего лишь сон. Но сон – все, что у него есть, и упускать он не собирается. Чон подается вперед и пропускает шелковые пряди сквозь пальцы, которые, кажется, начинают таять, как настоящий снег. Наклоняется ближе, вглядываясь в бездну черных глаз. Бездна смотрит в ответ бесконечностью, затягивая к себе, хочет сделать своей частью. А он, кажется, уже и есть. Возможно, всегда был. Наклоняется сильнее, Смерть приближается в ответ. Он чувствует легкую, невесомую мягкость губ, прежде, чем все растворяется. Все, кроме этого чувства. Мир сна рушится, возвращая Хосока в реальность. Но это чувство стало лишь сильнее, четче и к нему прибавилась ощутимая шершавость. Он подумал, что сошел с ума. Как можно чувствовать то, чего быть на самом деле не может? Иллюзия рассыпалась, когда он открыл глаза и понял, что вместо Юнии была Анарра. Почувствовав, что он отвечает на поцелуй, девушка отстранилась. Она не краснела, но ее глаза растерянно бегали по чердаку, не зная, за что зацепиться. – Я… – Не волнуйся, – мягко улыбнулся он, хотя его глаза остались тоскливо-усталыми. – Все нормально. Опираясь о стену, он поднялся на ноги, а она безотрывно проследила за ним взглядом. – Анарра, – позвал он. Ей очень нравилось, когда он звал ее по имени. Казалось, что ни от кого оно не звучало так приятно, как от него, – если со мной что-то случится и я больше не смогу прийти… – Что? – резко перебила она, настороженно и напугано поедая взглядом. – О чем ты? Что-то случилось? – Нет, все в порядке, – натянуто улыбается. – Но мы ведь не знаем, что случится завтра. Возможно, я упаду с метлы или меня разорвет при трансгрессии. Взорвется что-нибудь где-нибудь. Мало ли, что может случится. О тебе ведь никто не знает, ты останешься одна. – К чему ты ведешь? – Мой брат хороший человек... – Нет, Хосок, нет, не надо, пожалуйста… – Не бойся, он поможет тебе, – успокаивающим тоном продолжает он, но действует это не особо. Глаза девушки наполнены ужасом и влагой, поэтому он идет на попятную: – Он не узнает о тебе, пока я жив. Но если меня не станет, то… Я оставлю ему воспоминание. Эльф отведет тебя. Хорошо? Анарра неуверенно кивает. – Почему ты так боишься людей? – Люди злые, жестокие и бессердечные. Хосок вопросительно вскидывает бровь. – Когда-нибудь я расскажу тебе, обещаю, – шепотом говорит она, глядя снизу вверх. Просто еще не время. А когда это время придет, она не знает. – Мне пора, – прозрачно сообщает Чон. – Ты не злишься? – на всякий случай интересуется Анарра. – Нет. Просто есть незаконченное дело…

***

Негромкий стук разносится по кабинету, словно выстрел заклинания, выбивая Юнги из размышлений и заставляя поднять глаза на темную дубовую дверь. – Да. Юнги слегка разочаровывается, завидев на пороге Хосока. Сам себе не признает, но с каждым стуком в дверь ожидает за ней Чимина, даже зная, кто должен там стоять. – Здравствуй, – говорит Хосок, на что Мин ему кивает. Чон подходит вплотную к столу и прямо, не ходя вокруг да около, заявляет: – Я хочу, чтобы ты вернул мне метку. Юнги устремляет любопытный взгляд на Чона, безмолвно задавая понятный им обоим вопрос. Хосок в своем решении уверен, в намерении – тверд. Ему уже разницы не много, зато он может сделать то, чего никому из семьи оказалось не под силу – освободить их. Чон умрет зная, что он стал героем. Зная, что потомки его точно не забудут. – Сними с брата и отца метки и верни мне, – твердо говорит он, чувствуя, с какой силы сердце бьет по ребрам. Юнги несколько мгновений безучастно изучает его взглядом. По его лицу или глазам прочесть ничего невозможно. Хосок был верен всегда. Он даже жизнью готов пожертвовать. Он просит не так уж и много. – Нет, – хладнокровно отрезает Юнги, складывая руки на груди. Хосоку почувствовал, как это «нет» хлестнуло по щеке, оставляя кровоточащий порез. – Почему? – удивленно выдыхает он. Веки держать все труднее, тяжелеет дыхание. Он чувствует ломоту в коленных суставах, словно кто-то долбит по кости молотком, и понимает, что это первые проявляющиеся симптомы отравления. – Потому что ты не просишь, Хосок, – неторопливо и строго поясняет Мин. – Ты мне приказываешь. – Я…– начинает он, но Юнги вскидывает руку, приказывая молчать. Хосок будто в миг против воли растерял голос. Словно метка никуда не девалась, все еще на нем, заставляет подчиняться любому слову Юнги. Этот жест оседает чем-то холодным внутри. Возможно, Мире была права. Неприятный голос внутри злорадно смеется. Он тихо шепчет… Кто ты такой, Чон Хосок, что решил, будто можешь быть другом Мин Юнги? Вы никогда не были на одной ступени. Он всегда стоял во главе лестницы, а ты – где-то внизу. С чего ты решил, что ступени стерлись? Что все ходят по ровной земле? Такого не бывает. Это такой мир, жестокий и сложный. Какая простая, прозрачная, жестокая и естественная правда. – Мы с тобой стали друзьями. Ты был рядом всегда, когда мне это было нужно, – говорит Юнги. Совсем недавно он понял, что стал мягкотелой размазней. Такой человек не может стать достойной главой великой семьи и опорой имени. Людям свойственно испытывать эмоции – и он не пытается с этим бороться. Без поддержки близких людей – матери, Чимина, Хосока, Чонгука, – он не справился бы. Но нужно знать меру. Эмоции не должны преобладать над разумом. – Но есть такое понятие – субординация. А еще умеренность. Я не могу и не стану этого делать. Все ясно? Хосок комкает рукава мантии пальцами и поджимает губы. Голос Юнги звучит непривычно строго. Вот теперь он похож на голос настоящего господина Мина. Отрезвляющей правдой его, словно увесистым фолиантом, огрели по голове. Обидно? Да. Правда другой и не бывает. Разочарован? Определенно. В себе. – Не были, – говорит он негромко, просеивая голос сквозь трещание древесины в камине. Невесело усмехается и констатирует вслух: – Мы не были друзьями. Прости, что побеспокоил. Товарищами. Знакомыми. Начальником и подчиненным. Кем угодно. Но не друзьями, нет. Мире как всегда оказалась права. Он ведь всегда его боялся. В школьные годы другом точно не считал. Только потом заметил, что к нему Юнги лояльнее остальных. Думал, это что-то значит. Оказалось, сам себе все выдумал. Юнги его не остановил и не собирался. Дверь закрылась с той стороны. Чертов Чон Хосок должен быть благодарен за то, что он уже для него сделал. Все всегда хотят больше, не так ли? Жадность людей границ не видит. Никогда не будет достаточно. А если отказать, почему-то обижаются. Чоны сами виноваты в том, в какой ситуации оказались. Юнги тут совершенно ни при чем и ничего им не должен. Хосок не может не помнить, зачем метка вообще создавалась. Никакие слова не могут гарантировать верность. Ни один предводитель без нее победить не сможет. Юнги нужна уверенность в том, что нож в спину ему никто не всадит. Может, Хосок и его брат будут благодарны за такую щедрость, но их потомки уже вряд ли сочтут нужным быть людьми чести, почувствовав вкус воли. Он не сможет быть уверен, что его люди не куплены его же врагами. Эта метка не такая и ужасная вещь для тех, кто предавать не собирается, разве не так? Для них она всего лишь шрам на коже и не более. – Ты слаб и жалок, Юнги, – сказал как-то недавно отец. Мин слушать его не собирался, но слова пробирались под череп и против воли там застревали. – Я всю свою жизнь пытался сделать из тебя мужчину. Да, я был жесток, но я по себе знаю, насколько этот метод действенен. Я хотел для семьи лучшего будущего. А ты просто бесхребетная тряпка. Позволил своей грязнокровке поселиться в нашем доме? Ты позоришь своих предков. Ты правда не понимаешь, почему мы их так ненавидим? Они ошибки природы, аномалии, бракованные. Если не придерживаться чистоты крови, истинные волшебники просто вымрут. У нас уже давно нет тех сил, что были у предков. Волшебное общество деградирует. И меньшее, что мы можем сделать, это оставить магов такими, какие они были изначально. Если разбавлять кровь гнилью, она уже не станет прежней. Она будет непригодна для человеческих сосудов. Ты просто маленький дурной мальчишка, Юнги. Ты разоришь семью и все будет напрасно. Ты уже начинаешь это делать. Отпустил Чон Хосока на волю. Все увидят твою мягкость и попрут за ним. И ты останешься один. Или тебя сместят при любом удобном случае, потому что такой глава им совершенно не нужен. Я ненавижу тебя Юнги. Ты – мой личный позор. Лучше бы у меня не было никакого сына, чем такой. К сожалению, другого мне судьба не приготовила. Ведь твоя мать оказалась бесполезной и все благодаря твоей нагулянной сестренке. Юнги слушал поток грязи в свой адрес, не реагируя никак, но впитывая каждое слово. Упомянув Юнию, он перешел границу. Этот раз стал вторым, когда он применил Круциатус к отцу. Мать и сестра точно не виноваты, что госпожа Мин утратила способность к репродуктивной функции. Но он безустанно повторяет, винит постоянно. Он всегда ищет виноватого, потому что просто так ничего не случается. Юнги не считал, что отец прав. Никто не разбежится, если всем вдруг снять метки. Вокруг полно верных людей, просто даже одна крыса может стать фатальной ошибкой. Юнги не считал, что отец прав, но слова впечатались в разум, поставив все, во что он верил, под сомнения. В одном он уверен точно – он ненавидит отца ничуть не меньше, чем отец ненавидит его.