Поместье Мин

В этот момент он желал умереть как никогда ранее. Кали едва слышно всхлипнула и болезненно зашипела, хватаясь за свою руку. – Блять, – прошептала девушка. Она могла бы проигнорировать подсказки собственной логики, но не привыкла это делать. – О..он… Кали впилась ногтями в ладонь, дабы заглушить совершенно непривычную жгучую боль. Никогда ранее она не ощущала ничего подобного, но вполне осознавала, что это значит. Конец… Целительница бегло взглянула на нее и, ничего так и не ответив, положила два пальца на пульс. Ее молчание ужасно пугало. Чимин знал, что от ее ответа зависит и его жизнь тоже. А она молчала. Чонгук закрыл глаза и шумно выдохнул, а палочка обреченно выпала из ослабевших пальцев. Кенни хрипло рассмеялся. В этом было что-то истерическое. Облегчение. Конечно, оно. И триумф. – Мальчишка возомнил себя богом, – насмешливо хмыкнул он. Дышать с каждой секундой становилось легче. Чимин недоуменно переводил взгляд с одного на другого. Что они хотят этим сказать? Необъяснимый, но необъятный страх разрастался внутри, грозясь порвать на части, переливаясь острым, обжигающим, но ледяным комом по пищеводу. Голова кружилась, не позволяя сконцентрироваться, и тяжелела. Но несмотря ни на что, Чимин поднялся на кровати. Несмотря ни на что, ему казалось, он может свернуть горы. – Юнги… Юнги! Открой глаза! – настойчиво просит он. Трясет его за плечо, но это не дает ожидаемых результатов. Растущий неясно куда страх отпечатывается злостью, и он раздраженно бросает потупившей взгляд целительнице: – Чего ты сидишь? Сделай что-нибудь! – Чимин… – потерянно зовет Кали. Что это? Сочувствие? – Он… – Что? – он переводит взгляд с Юнги на девушку и обратно. Кали почему-то молчит, и это раздражает его еще больше. Чувствует, как терпение с чем-то еще, очень хрупким, сейчас порвется. – Говори уже! – Он мертв, Чимин, – твердо отвечает за нее Чонгук. Это звучит громко, словно оглушающий выстрел у самого уха, от которого лопаются перепонки. Жестоко. Словно не слова, а что-то острое. Раскаленное. Глубоко, разрывая ткани и пробираясь в самую сердцевину. Врасплох. Как подло посланное в спину убивающее заклинание. – Нет, – недоуменно отвечает Чимин, словно Чонгук спрашивал, а не утверждал. С чего бы это Юнги умирать? Он для этого его самого спасал? – Юнги, очнись... Юнги, пожалуйста! Слова Чонгука заедают в голове. Превращаются в сумбурный ураган. Он мертв, Чимин. Он мертв. Онмертв. Все не может закончиться вот так. Жестокой насмешкой от судьбы. Конечно, ведь сейчас он откроет глаза. Чимин снова взглянет в эти чересчур серьезные, бесконечно карие, ставшие родными, и выдохнет с облегчением вонзающийся в легкие осколками кислород. – Пульса нет, – едва слышно говорит целительница. Чимин смотрит на нее, словно впервые видит. Тянется дрожащими пальцами проверить ее слова, но не спешит. Страшно. Страх сильнее всего. Сильнее боли, сильнее смерти. И это пугает тоже. В этот момент Чимин желает умереть как никогда прежде. Это желание разгорается с такой силой, что доводит до безумия. Он действительно не чувствует его. Задерживает дыхание, как будто надеется убить себя недостатком кислорода. Просто не может вдохнуть. Мысли замораживаются в этом мгновении. Весь мир вокруг просто превращается в скопище бессмысленных разноцветных осколков. Чертовски хочется кричать. В ушах стоит скрипящий смех Кенни, пока не удается его заглушить. Не знает, действительно ли он кричит или просто заперт у себя в голове. Резким прибоем нахлынувшее отчаяние заставляет в себе утонуть. Чимин не верит, но все равно почему-то очень больно. Боль жесткими цепями скручивает тело и заставляет подчиниться. Он упирается лбом в грудную клетку. Сердце не бьется. И дыхания нет тоже. Даже самого малейшего, чтобы подарить надежду. Она ведь была и будет всегда… пока сердце не встанет. В сотни раз хуже любой боли, которую мог причинить яд. Он кажется просто смешным теперь. Чимин был никем, а стал еще чем-то меньшим. Без него… – Почему она не исчезла? – интересуется Ванши, перебивая поток погнавшихся с умноженным усердием, беспорядочных мыслей в его голове, что нещадно разрывали и так измучанный разум окончательно, и напряженно разглядывает метку. Кали бросает на него взгляд, переполненный ненавистью, презрением, желанием прикончить на месте, и ядовито переспрашивает: – С чего ей исчезать? Нихрена еще не кончено! – она вскидывает палочку, и та острием указывает точно на Ванши. Кали словно силой собирается заставить его поверить. Ему нравилась ее отчаянность. Она выдает загнанных в угол. – Думали, так просто сможете избавиться?.. Чимин хватается за это фразу, как за спасительную соломинку, и ни за что не отпустит. Ничего не кончено. Конечно, ничего не кончено. Черта с два. Он не позволит поставить точку тут, что бы ни пришлось сделать. Хотя не представляет, что тут вообще можно... Только умереть самому. Господи, как же чертовски сильно хочется умереть. Дверь с непривычным скрипом отворилась, и в комнату вошли какие-то волшебники. Кали отдала им связанных Ванши и Кенни. Мужчины уже давно не было в комнате, но его злорадная удовлетворенная усмешка все еще стояла перед глазами. Чимин все еще надеялся, что Юнги очнется. Это было бессмысленно и бесполезно, но он не мог от этого отказаться. Иначе просто захлебнется во всем этом. Он не готов. И никогда не будет. – Чимин, он сделал тебя своим преемником, – тихо говорит Кали, сжимая его плечо. – Тебя, Вандинха и Хосока. Ее голос звучал словно из другой вселенной. Через плотную пелену его отчужденности с трудом проникали слова. – Что? Что это значит? – прозрачно переспрашивает он, не сводя глаз с одной точки. – Зачем? – Он просил передать тебе, что любит, – твердо говорит она. На одну долю секунды он все же получает желаемое. Умирает. Сердце точно останавливается – резко тормозит на огромной скорости, словно падает с пика Северной башни и разбивается вдребезги о вымощенную холодным сизым камнем дорожку во дворе. Но потом легкие наполняются новой порцией обжигающего льдом кислорода, сопровождаясь мысленным разочарованием где-то на подкорке. – Я хочу услышать это от него! – резко заявляет Пак. – Мин, черт бы тебя побрал, Юнги, открой глаза и скажи мне это сам! Он не надеется ни на что. Потому что это глупо. И в мире, где чудеса – повседневное явление, чуда не происходит. – Он сказал, что если у него не выйдет трансгрессировать, то вам придется взять все в свои руки и…– сбивчиво продолжает девушка. – Он знал, что у него может не выйти? Почему? – перебивает он. – Зачем тогда он… – Он боялся опоздать. Этот страх был сильнее инстинкта самосохранения. Он и так был на грани из-за своих дурацких экспериментов… Я предупреждала его… Его клятая самоуверенность… – Он пытался переступить через планку собственных возможностей. Так на него похоже. Чимин проводит по бледной щеке большим пальцем. Сотни Круциатусов пытают его душу незримо для глаз. – Чтобы спасти меня… Чимин не хочет осуждать его за это, злиться, говорить, что не стоил того. Потому что на его месте поступил бы так же. Уже поступал. – Я во всем виноват, – опустошенно говорит Пак. – Он ведь говорил мне не приезжать в чертово поместье. Неужели мне было так трудно его послушать? – Тогда мы все виноваты, – слышится голос Мире. Еще разбитее, чем раньше. Она пытается его успокоить, забрать часть вины себе? О, Мерлин! Что вообще происходит? Этот мир сошел с ума вместе с ним? – Свитки… из Парагвая… – вспоминает Чонгук, растерянно и беспорядочно пробежавшись глазами по комнате, и оживляется: – Он сделал вас преемниками, Чимин. – Что? – Он хочет, чтобы мы продолжили его дело. Он собирался воскресить кого-то. А мы воскресим его, – Чонгук не собирался вспоминать, что считал эту миссию невыполнимой. – Воскресим? – бездумно переспрашивает Пак, словно не до конца осознает значение этого слова. – Я знаю, звучит безумно… – Не важно, – находится Пак. – Мы сделаем что угодно. То, что можем, и даже то, чего не можем. Чимин не позволит ему так просто обрести покой, пока этот покой не поглотит его самого. Он будет держаться за самый призрачный и сомнительный шанс до кровавых ран на руках. Нежданный стук в напряженно-задумчивой тишине заставил вздрогнуть. На пороге появился еще один не особо знакомый волшебник. Хотя, кажется, они как-то пересекались. Сонель, вроде бы. – Он скончался, – кратко говорит тот, поджимая губы. – Что? – непонимающе переспрашивает Кали. – Раны были слишком серьезные. Дворецкий мертв.

***

Перетянутое тучами небо не пропускало ни единого луча, словно потакая его настроению. Огонь в камине погашен, лишая даже этого источника теплого света. Все здесь, в кабинете, и без того переливалось яркими напоминаниями о своем хозяине, но Чимин был совсем не против, ведь забывать не собирался. Было больно, а боль подчиняет себе, растаптывает, но позволяет чувствовать себя живым. Пока еще. Зато она компенсировалась решительностью. Он доведет дело до конца, не важно, что нужно будет для этого сделать. В кабинет заходит Чонгук, провожая палочкой до стола левитирующие книги. Почти все в этом замке, над чем работал Юнги, не считая материалов в запечатанном Главном хранилище, которое еще предстоит открыть. – Кали приведет Ченмина, – оповещает Чонгук и нервно усмехается: – Если он сам согласиться выйти. Он вбил себе в голову, что слишком опасен для мира сего. Чимин благодарно кивает и опускает взгляд на до сих пор пустеющий лист пергамента. Ему нужно написать госпоже Мин. Она нужна им, нужна здесь. Она хозяйка этого замка и сможет навести порядок в воцаряющемся бардаке. Но Чимин последний, кто желал бы сообщить ей новость, что она имела честь пережить своего сына. Вдруг ее убьет эта весть? Да и… Написать это означало бы признать. Принять как истину. – Чимин, – зовет Чонгук, тоже глядящий в чистый пергамент потенциального письма, – я могу… Пак жестом его останавливает и отрицательно качает головой. – Нужно еще привезти книги из поместья на Сосновом Холме, – напоминает он. – Ладно, мы с Хосоком съездим туда, как только он закончит с вычислением предателей и разгонит гостей по домам. – Чонгук? – Чимин любопытно склоняет голову на бок. – А? – Почему ты здесь? Чонгук застывает на мгновение, потерянный взгляд мутнеет, словно его застали врасплох, а потом он невозмутимо отвечает: – Привез письмена. – Ты ведь должен быть в тренировочном лагере подготовки к аврорату. – Ничего я никому не должен. – А Тэхен? – В тренировочном лагере, – дергает плечом Чон. – Вы поссорились? – Мы расстались. Его тон и взгляд находились в удивительной гармонии – были уничтожающими. – Оу… – удивленно выдыхает Пак. Он не собирался ковырять Чонгуку душу, ведь не позволял тому делать это с собой. Он сам расскажет, если захочет. – Прости. Чон не успел ничего ответить, потому что в проеме так и не закрытой двери появилась Мире. Она выглядела отстраненной от мира больше, чем когда-либо. Все той же раздражающей, безразличной и высокомерной, но… другой. Как сломанная рука, вылеченная Брахиам Эмендо*. Она окинула обоих ледяным взглядом, останавливаясь на Чимине. – Ты хотел меня видеть? Нет, это последнее, чего он хотел бы. – Заходи, – он глазами указывает на кресло по ту сторону стола. Мире проходит и садится. Ее напряженная спина выказывает все ее показное нежелание здесь находиться и неприязнь к нему в особенности. Смотрит на него и ни разу не отводит взгляда, словно умеет им испепелять. Она знает, зачем он позвал ее. И если она пришла… – Что ты хочешь взамен? – А ты умный, Пак Чимин, – холодно замечает она. – Думаю, ты и сам догадываешься. Без Хан все их усилия бессмысленны. Она едва ли не ключевая фигура в потенциальном ритуале воскрешения. Ее редчайшая сила нужна была Юнги, а не сама Мире. – Ты позволишь Юнги жениться на мне. Более того, ты этому поспособствуешь. Повисает короткая пауза. Ее не хватило бы, чтобы что-то обдумать и взвесить. Зато хватило бы на обреченный вздох. – Ладно, – устало пожимает плечами Чимин. И эта его смиренность почему-то не дарит ей чувства превосходства. Словно где-то она очень проигрывает. – Что, так просто согласишься? – ехидно и насмешливо, но с изумлением вскидывает брови девушка. – Я воскрешаю Юнги не для себя, – отвечает он. – Я просто хочу, чтобы он жил. Просто пусть смотрит на те же звезды. Этого хватит ему с головой. При мысли о звездах всплыло спрятанное глубоко, но бережно, воспоминание из Хогвартса. Как он делал домашнее задание по Астрономии, а Мин с непричастным видом охранял его от гулявшего по коридорам школы убийцы маглорожденных. Оно казалось таким далеким, но, несмотря на общие обстоятельства, греющим душу. Тогда, шагая по острому краю лезвия, они вышли сухими из воды. Чем ближе к смерти, тем бессмертнее себя чувствуешь, избегая ее. Наверное, поэтому было трудно поверить, что Юнги вправду может умереть. – И почему я должна тебе верить? – Мире деловито складывает руки на груди, возвращая его к осаждающей реальности. Хочешь непреложный обет? Чимин саркастично усмехается и твердо заявляет: – Тебе придется поверить мне на слово. Просто пойми уже, что не все такие круглые эгоисты, как ты, Хан.

***

Чимин сто раз нервно дергает за края, поправляя мантию. Пусть она и так в порядке. Черный цвет ему не нравится, хотя стал здесь привычным – все тут носят черные мантии. Всё в Поместье словно как всегда. Внешне замок живет дальше, ни на секунду не сбиваясь со своего привычного ритма. Но это только обертка. – Все в порядке? – доносится обеспокоенный голос Хосока. Чимин замирает и смотрит на него в отражении зеркала, размышляя о том, как давно он стоит там и наблюдает. Конечно же нет, ничего не в порядке. – Довольно странный вопрос для похорон, – замечает Чимин, в последний раз дернув за воротник и отводя глаза от ставшего почему-то противным изображения себя самого. – Но не стоит за меня беспокоиться. Спускаться вниз совсем не хотелось. Не хотелось проходить по пути, устеленном мертвыми. Хотелось просто запереться здесь, в своей раковине, и никогда больше не выходить. Завернуться в спасающее одиночество, забыть человеческую речь. Поселиться в Подземельях, как Ченмин, прячась от этой отвратительной жестокой действительности. Или умереть. Сейчас он жалеет, что вчера, завороженно глядя на извивающийся огонь свечи, не опрокинул ее на ковер и не позволил всему сгореть к чертям. А хотелось. Потому что каждый рассвет – гребанное испытание. Он видит их, не спит. Закат, рассвет, закат, рассвет. Прошло всего ничего, а как будто сотни. Но закрыть глаза и окунуться в охлаждающую тьму – страшно. Кошмары вспарывают вены и выпускают всю кровь до последней капли. И они не оставят его так просто. Холодный свет бьет в глаза, когда он выходит за Хосоком на задний двор. Под веки словно накрошили стекла, и ему приходится опустить их. Здесь не так много людей, как могло быть, но больше, чем он ожидал. Конечно, хоронят ведь всего лишь дворецкого. А Мин Хенджо не был удостоен даже этого. Его тело просто положили в предназначенный для него холодный саркофаг и закрыли в семейном склепе. Оставили гнить в забвении. Конечно, останутся крысы, разбежавшиеся по норам, что будут чтить его память. Пока и до них не доберутся. А Вандинх точно не тот, кто заслуживал смерти, но тот, кто готов был смело ее принять. Единственный в этом поместье, кто помог ему, когда никого больше не было рядом. Смерть дворецкого стала ничуть не меньшим ударом, чем смерть его господина. Только, в отличие от Юнги, с ним придется прощаться действительно навсегда. Навсегда. Это слово пугает. Внушает уважение. Излучает величие. Поверить в него трудно, когда дело не касается смерти. А Чимин хочет это изменить. Он настоял на том, чтобы Вандинха похоронили там же. В склепе. Эту традицию давно закопали в памяти веков. Возможно, потому что давно не было дворецких, которые бы приживались в замке настолько. Но когда-то давно, их хоронили там же, где и прошла большая часть жизни, отдавая всю полагающуюся дань их памяти. Если кто-то и был против пережитков прошлого, то Чимину было просто все равно. Этого хотел бы Юнги. А он готов стать его тенью на земле. – Я тоже потеряла всех родных, кроме него, – неуверенно сообщает тихий женский голос где-то рядом. Взгляд натыкается на лазурные глаза в паре метров от него – племянница Лерингеля неловко переминается с ноги на ногу. Та самая девушка, скрываемая Хосоком долгое время. Она говорит, словно понимает. Со знанием дела. И что же это… Сочувствие! – Ты научишься жить с этим. Ему это не нужно. Совершенно не нужно это бесполезное сочувствие. Ничему он учиться не будет! Здесь нечему сопереживать. Может Юнги и умер, но ему не придется привыкать к этому. В любом случае, он не смог бы. – О, так ты умеешь разговаривать? – раздраженно, с неприязнью и злостью любопытствует он и не узнает собственный голос. Словно кто-то говорит за него. Девушка испуганно отступает на шаг назад, понимая, что что-то она сделала не так. Анарра всегда пряталась за спинами Лерингеля и Хосока и постоянно молчала. Ее пугало все в этом чересчур огромном для нее мире. И Чимин не знает, что заставило его бросить такую грубость. Ему. Просто. Не нужно. Гребанное. Сочувствие. Чимин не извиняется, как сделал бы это в любом другом случае, а просто быстрым шагом подходит к саркофагу. Он пересиливает себя и опускает взгляд на тело Вандинха. Трудно поверить, ведь совсем недавно он был живее, чем сам Чимин. Видеть дворецкого мертвым было так странно... За время, проведенное в этом проклятом замке, Пак успел привыкнуть к нему. Он всегда был, и странной была мысль, что может быть по-другому. Наверное, не один он ощущал подобное. Массивный саркофаг приподнялся над землей и плавно поплыл над мощеной дорожкой заднего двора прямиком ко входу в склеп. Перед тем, как ступить в затхлую тьму, Чимин глубоко вздохнул. Там дышать уж точно будет тяжело. Он задумывается над тем, сколько людей похоронено у него под ногами, и едва не спотыкается. Узкий коридор фамильного склепа все время ведет вниз, пока не вынуждает всех свернуть. И правда, дышать тут просто невозможно. Пахнет смертью, сыростью и вечностью. Вот где «навсегда». Время тянется горькой патокой. Но Чимин настолько теряет ощущение пространства, что не замечает его течения. Не успевает и моргнуть, как все оказывается позади. Обратную дорогу приходиться преодолевать самому, потому что рядом уже никого не осталось. Поначалу кажется, что он заблудился в своем одиночестве, пока не приходит к неосознанной цели. В помещении горят факелы, освещая два белых каменных саркофага. На один из них наложено Хосоком заклинание нетленности. Юнги не устраивали похороны. Чимин запретил, а никто не решился ему возразить. Юнги нет надобности хоронить. А если кто-то и считал иначе, то мог оставить свое мнение при себе. Призрачное колебание воздуха заставляло языки огня трепетать. Кажется, что среди отбликов теней мелькают души умерших. По спине пробегает дрожь. Он не моргая наблюдает за одинокой худой фигурой, прежде чем войти. Госпожа Мин бегло оглядывается на него через плечо, а внутри у Чимина все болезненно сжимается при взгляде в ее сломленные глаза. В столь плохом освещении трудно утверждать, но кажется, Юнги под толстым слоем каменной крышки своего гроба выглядит более живым, чем она. Женщина не моргая впериться в пол, положив ладони на саркофаги, а Чимин не решается ничего сказать. – Мои дети, – неверяще шепчет она. – Это мои дети, Чимин... У него возникает острое желание извиниться за что-то, но оно где-то теряется, когда его взгляд натыкается на выгравированную надпись «Мин Юнги» на идеально ровной поверхности. Дрожащие колени подгибаются, но он не поддается желанию опереться о чертов каменный гроб. Он к нему не прикоснется. Он не позволит ему стать еще реальнее. – Я верну вам его, – уверенно заявляет он. – Верну, я обещаю.

***

– А, так ты устроился моим личным телохранителем, – недовольно то ли интересуется, то ли отмечает Чимин, заворачивая в нужный поворот на нулевом этаже*. – Везде меня сопровождаешь. Чонгук мнется, не желая отвечать, но потом все же признает: – Кали с Хосоком мне велели. Понимаешь ли, не все в Круге довольны…м-м-м.. положением вещей. – Ну, я пока что помню, что они сделали с Мелисанной. Представляю, как плавится их кожа от раздражения и отвращения, зная, что главенство взяли мы – грязнокровка и друг грязнокровок. Я удивлен, что они до сих пор не попытались меня убить. Но не стоит, я и сам могу за себя постоять. – Не сочти за оскорбление, но я почти закончил профессиональную подготовку в мракоборцы, так что позволь мне выполнять свою почти работу. Чимин предпочитает ничего не отвечать, ведь спорить бессмысленно. За очередным поворотом оказывается тупик, что заканчивается высокой аркой. По линии свода между собой переплетались вырезанные в камне змеи. Словно настоящие, застывшие на замершее в вечности мгновение. Перед аркой уже ждали Кали с Ченмином. Чимин сначала не понимал, почему Клэр не хочет покидать Подземелья. Почему не считает их своей тюрьмой. Но потом осознал, что если столько лет считать себя заключенным, можно сойти с ума. Девушка напряженно окидывает недоверчивым взглядом арку, хмурится и говорит: – Я почти ничего об этом не знаю. Если бы с нами был Вандинх… Он знал все обо всем в этом замке, – Кали постучала ногтем по каменной поверхности змеиной головы, что торчала в самом центре стены, словно надеялась на какой-то эффект. Позади послышались голоса и шаги, предвещающие появление ожидаемых Хосока, госпожи Мин и дредалов. – Насколько мне известно, эта дверь запечатана парселтангом, – сообщает Чонгук и так известную всем истину. – Просто скажите что-то на парселтанге. Ченмин вопросительно вскинул свои густые брови и спокойно поинтересовался: – С чего вы, молодой человек, взяли, что я говорю на языке змей? Вопрос казался очевидным, но вгонял в ступор всех троих. Впервые пришла мысль, что если это и передается по наследству, то из каждого правила есть исключения. Очень неудачные исключения. – Я тоже больше не говорю на парселтанге, – растерянно говорит Чимин. – После… после дивергенции. Это было первое семя сомнения. Первая капля воды, размывающей глубокие раны оврагов в сырой земле. До этого ничто не могло поколебить крепкую уверенность. Эта уверенность – все, за что он мог удержаться. Но сколько еще будет таких мелких кочек, о которые они будут спотыкаться? А не мелких? Один раз удастся сохранить равновесие. Два тоже. Но если… – Как хорошо, что я говорю, – слышится позади твердый голос госпожи Мин. Эта женщина удивляет. Она потеряла все, но все равно находит в себе силы подниматься и сражаться дальше. Сломить ее не так-то просто. Чимину даже стыдно, что он думал, будто все это может убить ее. – Чтобы открыть Главное хранилище нужно не так и много. – Вам повезло, – добавляет господин Клэр, – а ведь в былые времена это хранилище стерег василиск. Я столкнулся с ним случайно однажды… Еще в детстве. Самое страшное, что мне довелось пережить за всю свою долгую жизнь... Но его уже давно нет. – Откуда вы знаете этот язык? – не преодолевает интерес Чонгук, делая шаг к арке и изучающе оглядывая глухую стену. Взгляд не цеплялся ни за что: она была сплошной и ровной, словно литой. – То, что это скорее врожденная способность, не значит, что его нельзя выучить. Я же жила в семье змееустов. Итак, господин Клэр, позволите? – она протянула к нему руку, но терпеливо дожидалась разрешения. У Чимина перед глазами яркой вспышкой возникли воспоминания. Как она точно так же просила его доброволия. Его жертвы. Чтобы добиться чего-то, всегда нужно чем-то пожертвовать. И сейчас Чимин готов как никогда. Ему нечего терять. Или так только кажется. Ченмин, не раздумывая, утвердительно кивает. Женщина берет его за предплечье руками и подводит к каменной змеиной голове, предупреждая: – Будет неприятно. Она проталкивает его руку в угрожающе распахнутый рот оскалившейся в обжигающей ярости змеи. Ни одна мышца не дрогнула на лице у старого волшебника. Госпожа Мин прошипела что-то на парселтанге, и с той стороны стены, или в самой стене, послышался глухой, но громкий стук. Замороженные камнем, переплетенные на своде змеи оттаяли и зашевелились. Кубло, кишащее змеями, медленно расплеталось, и стена с шершавым звуком трения камня о камень поехала куда-то вниз. Госпожа Мин произнесла исцеляющее раны заклинание, – Чимин хорошо его знал, ведь Джин часто использовал его еще в Хогвартсе, исцеляя нередкие мелкие ранения неаккуратного Намджуна, – а оставшуюся на ладони кровь господин Клэр вытер о свою мантию. По сравнению с этим помещением, вопящая древность Подземелий была просто пустым звуком. Нигде Чимин еще не видел таких мест. Кажется, хранилище было построено очень задолго до того, как на этом месте появилось Поместье, если это возможно. Хотя, есть вероятность, что просто магия так действует на это место. Как только стена была опущена, огни по периметру зала вспыхнули холодным светом. Колонны из темного мрамора, усеянные бликами, отдавали малахитом, а многовековая пыль плотным ковром покрывала пол, словно много столетий здесь не ступала нога человека. На каменных столах стояли стеклянные ларцы с артефактами и ингредиентами, многие из которых даже близко не были Чимину известны. – Будьте осторожны, – настоятельно предупреждает госпожа Мин. – Многие из вещей здесь могут убить вас или мгновенно, или мучительно. – Как Министерство не добралось до этого места раньше? – оглядываясь, любопытствует Хосок. – Думаю, они очень бы этого хотели, – задумчиво усмехаясь, говорит она. – Но они не могут. Или вы думаете, Мины просто так считаются самой влиятельной семьей, как минимум, этого континента? Чимин, медленно заходящий вглубь комнаты, останавливается, словно запнувшись о неожиданно всплывшую мысль. Он с шорохом подошвы в образовавшейся тишине разворачивается и серьезно, но практически не читаемо спрашивает: – И никому из них не приходила в голову идея захватить мир? Ведь были же волшебники, которые пытались. Но если Мины – такая влиятельная семья, почему они не сделали это? – А зачем? – незамысловатым тоном отзывается госпожа Мин. Это казалось само собой разумеющимся. Сила, чувство силы окутывает неспособный противостоять этому разум, вдобавок к жестокости и желанию быть на самом верху. Диктовать этому миру свои правила. Мысль, что темные волшебники должны были желать этого, казалась очевидной, несмотря на то, что Чимин не любил клеить ярлыки. Пока он не споткнулся о такой простой вопрос. Зачем? – Мы, может быть, и сильные, но мы не монстры. Власть не была нашей целью. Она лишь побочный продукт или средство достижения. Мы никогда не брали больше, чем нам надо. Поэтому мы все еще здесь. Жадность губит людей, как губила всех, позарившихся на мировое господство. Ведь где все они сейчас? Вот именно. «Мы все еще здесь». Эта фраза казалась громче остальных, и дело было вовсе не в тоне голоса. Ведь это не так. Не жадность, так что-то другое, но обязательно погубило бы. Что и произошло. Их же больше нет. Минов не осталось. Такая сильная и могущественная семья погублена насмешливой случайностью и одной неудачливой грязнокровкой. Но госпожа Мин предпочитала это игнорировать. Впрочем, Чимину тоже нравилась такая позиция. – Хотя, думаю, если бы возникла такая необходимость, они бы сделали это. Она рассуждала об этом так спокойно, словно речь шла о поездке в Лондон, на Косую аллею, а не о захвате мира. Чимин кивнул в ответ, потому что бессмысленно было отрицать. Он вернул свое внимание древним фолиантам, выставленным на полках в ровные ряды. Книг было много, даже очень. Он понимал, что попробовать научиться такому, читая книжки, все равно что учиться летать на метле по учебникам. Понять принцип можно, а вот с исполнением… Пак остановился у полки, ряд которой завершала книга с совсем свежей обложкой. Достав ее и проведя пальцами по переплету, он открыл и сразу узнал очень знакомые угловатые буквы, – это записи Юнги. Другая книга была ощутимо древнее. Чернилам на вид было около сотни лет, но на деле – гораздо больше. Вероятно, их сохраняет какое-то заклинание, что не позволит книгам развалиться в труху даже спустя многие тысячелетия. Чимин начал бегать глазами по строчкам каллиграфических букв, и с каждой секундой фолиант словно тяжелел в руках. Что-то свинцом так же начинало тяжелеть внутри. Он напряженно нахмурился и поднял голову на подошедшего к нему Чонгука. Во взгляде Чимина появилась напуганность, легкая обреченность и опасное сомнение. – То, на что у Юнги ушло бы несколько месяцев, у меня может занять целые годы… Обеспокоенное выражение лица Чонгука сменяется облегчением, он усмехается и говорит: – У тебя – может быть. Но ты ведь не один. Чимин оборачивается, и прохладной волной облегчения смывается крохотная, но часть груза. Он одинок, но он не один. Если споткнется – протянут руку.