[Четыре месяца спустя]
Свежая руна подсыхала на пергаменте, а Чимин завис на полминуты. Голова закружилась, когда глаза проследили за пером по всем ее заворотам. Время не купишь за галлеоны. Полминуты – большее, что он мог себе позволить, но он все же мог. – Господин, – отвлек осторожный голос домового эльфа, что очень не желал побеспокоить своего хозяина в неподходящую минуту. – Чего тебе, Хин? – без раздражения поинтересовался он, впервые за последнее неисчисляемое количество часов отрывая глаза от бумаги и въевшихся в нее символов. Эльф протянул к нему поднос с бокалом, не отрывая от пола взгляда. Чимину не нужно было долго думать над причинами столь нерешительного поведения. Первой же догадкой он попал в десятку: – Чонгук снова тебя допрашивал? Эльф молча кивнул. Вина не позволяла поднять глаза, но ему очень хотелось бы увидеть, что господин не злится. Чимин устало цыкнул и закатил глаза, на что голова отозвалась легким головокружением. Это значило одно – Хин подоспел с зельем как нельзя вовремя. – И ты ему сказал? Утвердительный кивок вновь повторяется. Впрочем, этого Чимин и ждал. – Если господин хотеть, Хин наказать себя. – Нет, я же говорил, что даже слышать о подобном не хочу, – строго отрезает Пак. – Господин желать есть? – Нет. – Но господин должен, иначе заболеть… Чимин раздраженно вздыхает. – Я же сказал, я не голоден. – Вообще-то он прав, – отмечает Марвис, выныривая из бездонных глубин рунного словаря. – Хин, организуй нам что-то по-быстрому. Чимин сдается, ведь на спор нет ни сил, ни желания. Он откидывается на спинку стула, лишь на мгновение прикрывая глаза и ощущая ломоту во всем затекшем теле – от несколькосуточного сидения за столом. Он не стоял на ногах так долго, что, кажется, попробуй встать сейчас – свалился бы с непривычки. Голова болит отвратительно, словно тысячи пружин монотонно вверчиваются в мозг. Но это уже стало отчасти привычным и походило на ненавязчивый фоновый зуд. – Выглядишь как столетний инфернал, – доверительно сообщает Марвис. – И чувствую себя примерно так же, – хрипло отзывается Чимин, еще острее ощущая обжигающую сухость в горле. – В гробу успею выспаться. Он не собирался читать ему очередную нотацию, за что Чимин был премного благодарен. Марвис действительно был хорошим человеком, понимающим товарищем, продуктивным напарником, с которым они уже много дней и ночей сидят над словарями древних рун, пытаясь перевести парагвайские письмена. Он имел отличное чувство настроения – всегда знал, когда можно отвлечь его от давящего груза мыслей болтовней, а когда лучше помолчать. – Ма-арви-ис! – послышался высокий девчачий визг и цокающий топот быстро семенящих шагов. Через мгновение за столом выглядывала темноволосая макушка. Девочка поднималась на носочки, пытаясь заглянуть выше, но из-за наложенных на столе бумаг и книг ее попытки были тщетны. Вслед за ней показалась Анарра. – Простите, – виновато попросила девушка. – Я пыталась ее удержать, но она стала швырять вещи по комнате. Марвис усадил успевшую обогнуть стол девчонку к себе на колени. Так было особо заметно их идентичное сходство – темно каштановые волосы, густые брови, острый нос и гладкие скулы. Он возмущенно констатировал: – Вот же неугомонная ведьмочка! Ты знаешь, что порядочные дамы так не делают? – Как это, порядочные? – с наивным любопытством интересуется она. – Которые не мешают своему брату работать, Мада. Прости, Чимин, мне не с кем было ее оставить, и я взял ее с собой в Поместье. – Ничего страшного, – заверяет он. Это даже хорошо. Один чистый и светлый лучик среди этого непроглядного мрака. Глаза резало от контраста. Мадрин была слишком «белой» для «черного» поместья – как чистый лист пергамента для густых чернил, как алая кровь для первого снега. – А что это? – с детским любопытством спрашивает девочка, проводя ладонью по узорчатой руне на огромном исписанном листе. – Это Финранские древние руны. Ты когда-то будешь учить такое, если тебя, несмотря на плохое поведение, примут в Хогвартс. – Я буду хорошо себя вести! – обещает она. – А ты научишь меня летать на метле? Ты обещал! – Обязательно. Ты станешь грозой всех ловцов, – уверенно заявляет Марвис. – Но это как только подрастешь. А сейчас иди к Анарре и не мешай братику работать. – Ну-у, нельзя же столько работать! Голова болеть будет, – со знанием дела предостерегает Мада. Чимин, глядя на нее, усмехается. Он вспоминает себя самого, абсолютно по-детски жалующегося на постоянную занятость Юнги делами. Но он не ребенок, обделенный вниманием. Где была его голова, когда пришла мысль перебраться в Поместье? «На горизонте» появляется Кали, ныне самопровозглашенный начальник охраны. Постоянные метания между магловским и магическим миром вынудили ее приспосабливаться, и теперь они чаще видели ее в одежде «простолюдинов», чем в мантии. Кажется, ей даже нравится. Если есть время задумываться над такими мелочами. – Добрый…э-э-э… привет, – рассеянно приветствует ее Чимин. Он уже привык к тому, что ему сложно определить время суток из-за постоянного отсутствия режима. А здесь даже не было окон, лишь светлые стены, увешанные исписанной бумагой, и холодный белый свет, как в яркий, но очень пасмурный день. – Доброе утро, – кивает она, останавливаясь у стола. Марвис ее присутствие нейтрально игнорирует. Кали принимает у Хина предложенный кубок и интересуется у них: – Как продвигаются дела? – Уже почти закончили с письменами, – отвечает Чимин. – Есть новости от Хосока? – Он на хвосте у Ванши. Словил их в шотландском порту. – Вы не должны никого убивать, – напоминает Чимин. Кали раздраженно складывает руки на груди, явно не согласная с такой позицией, и совершенно не собирается это скрывать. – Это уже как получится. – Кали! – строго отрезает Чимин. Она слышит в его тоне и голосе эти стальные миновские нотки. Но он не Мин, и ему не стоит об этом забывать. – Они могут готовить нападение, если не убрать их сразу. Наше благородство еще аукнется... – Не забывай, о чем я говорил. Мы отдадим их аврорам, их закроют в Азкабане. Вы, главное, не применяйте Непростительные заклятия. Что бы там ни было, Чимин не собирался забывать о гранях человечности и бороться с подобным подобным. Чем тогда он будет лучше них? – И все же не нравится мне это, – она напряженно хмурит брови. И выносит вердикт: – Благими намерениями устлана дорога в ад! Чимин равнодушно пожимает плечами. Если так, то в ад ему и дорога. – Марвис! – Кали наконец поворачивается к мужчине, первой прерывая игнорирование, вкладывая в обращение все накопленное плотным комом за время отсутствия возмущение, недовольство и раздражение. – Какого черта ты притащил сюда свою сестру? – Имеешь что-то против детей? – спокойно интересуется он, с провоцирующей иронией вскидывая брови. – Я имею что-то против детей, шляющихся по опасным замкам! Ребенку здесь не место. Тем более среди этого всего, – она непроизвольным жестом обводит стол. – Она один раз чуть не забралась в хранилище, пока я его не запечатала. Ты идиот, Марвис! Чимин привык и к ссорам этих двоих. Они ругаются по любому поводу и даже без. Кажется, у них аллергия друг на друга. Марвис никогда не прочь зацепить ее ехидным замечанием, а Кали – высказать все, что думает о его умственных способностях. Хотя он так и не узнал, есть ли причина такой неприязни, есть ли в их отношениях подтекст. –…так почему бы тебе не свалить? – уже очень на повышенных тонах интересуется девушка. Чимин прослушал, к чему она прицепилась сейчас, в который раз предлагая ему уйти и не мешаться у нее под ногами, но это уже давно пора заканчивать. – Кали! – снова резко осаждает ее. – Хватит. Как бы ты ни хотела, Марвис не уйдет. Тебе стоит примириться с этим. К тому же, он уже много сделал для нашего дела. Почему бы тебе не считаться с ним, как с товарищем? – Да хрена с два! – категорично заявляет она, резким жестом откидывая волосы назад. – Ее высокомерность не позволит ей даже при смерти попросить меня о помощи, – усмехаясь, отмечает Марвис, пододвинув к себе поднос с едой, принесенный домовиком. – Это не высокомерность, это благоразумие, – отвечает командир охраны. – Только если я не захочу ускорить свою кончину. Видимо, вылитого всплеска недовольства было достаточно для разгрузки, поэтому Кали, резко развернувшись на пятках, отчего волосы описали этот разворот за ней, пошла к выходу довольно длинного зала. – С этим всегда помогу, если надо – обращайся! – бросил ей в след Марвис и, потеряв интерес, перевел взгляд на Чимина. – Ты чего не ешь? – Не голоден, – задумчиво отзывается он, отвечая скорее на автомате. Он уже не помнит, о чем думал мгновение назад, словно то был далекий туманный сон, растаявший с восходом солнца, но это натолкнуло его на мысль… На мысль, которая ускользнула, как мыло из мокрых рук, и вспомнить теперь не удавалось – побочное действие чертова зелья! Марвис внимательно изучает его профиль и, приходя к какому-то своему умозаключению, решает ничего не говорить. Чимин встряхивает головой, пытаясь вернуть себя в чувство. – Мне нужно в уборную, – сообщает маг бесконечно длинную паузу спустя. – Скоро вернусь. Его шаги, что разносятся легким эхо по залу, быстро стихают, и Чимин остается в полной тишине. Он решает, что его отвлекли достаточно надолго и теперь точно стоит вернуться к рунам. Опускает кончик пера в густые чернила и заносит его над желтоватым пергаментом. Острие замирает над бумагой на секунду, а с кончика скапывает маленькая черная капля, въедаясь в бумагу, прежде чем неожиданно ворвавшийся в зал голос заставляет вздрогнуть и снова отвлечься. – ЗАЧЕМ ТЫ ДЕЛАЕШЬ ЭТО?! – голос полниться гневом, а за ним поспевают не менее гневные шаги. Чимин моргает несколько раз, вперившись в кляксу, и разочарованно выдыхает. Он надеялся попасться Чонгуку многим позже. – Ты вообще в своем уме?! Чимин, блять, это не шутки! – А кто-то смеется? – серьезно интересуется он. – Ты! Над нами всеми, видимо! Ты забыл? Он умер из-за этого! Хочешь последовать его примеру? ВАЛЯЙ! Но тогда все, что ты делаешь – абсолютно бессмысленно! Все, что мы делаем. – Я не умру, Чонгук. Не бойся, все под контролем. Я не собираюсь переступать черту, – спокойно заверяет его он, и это спокойствие лишь сильнее бесит Чона. Ну да, он тоже так говорил. – Ты слышишь меня?! – Чонгуку хотелось схватить его за плечи, хорошенько встряхнуть, и закричать эту фразу прямо в лицо, потому что до него, видимо, не доходит. Но стол, преграждающий ему путь, останавливал. – Из-за этого уже умер человек! Как ты можешь так уверенно говорить о том, чего совершенно не знаешь?! – А я готов умереть, – безучастно пожимает плечами Пак. Чонгука это равнодушие вводит в ступор. – Ты еще не понял? Если мне нужно рискнуть жизнью ради цели, что ж, так тому и быть. Если умру – значит так и должно быть. Победа или смерть. Не важно, чем закончиться, – я в выигрыше. – Ну уж нет! – с взорвавшимся терпением, резко возражает Чонгук. Желваки проступали на лице от гнева, ярость горела под кожей, доходя до точки кипения. – Он умер из-за тебя! И ты не сдохнешь, пока не вернешь хена к жизни, тебе понятно? Если бы он ударил его по лицу, это все равно даже далеко не было бы так прямолинейно и остро. Если бы опробовал какое-нибудь боевое заклинание из своего богатого арсенала – это все равно не было бы так внезапно и не било бы так сильно. Он заметил, что Чонгук был определенно на взводе. Но кому вообще сейчас было легко? Он нашел отличный повод вылить правду прямо в лицо. Признавать это самому было больно. Произносить вслух – страшно. Но слышать это – выше его сил. Он умер из-за тебя Я знаю. Язнаючертпобери. Но разве я этого хотел? Разве просил? Хотелось бы отбросить чертово равнодушие, навешанное кирпичами усталости, и закричать ему в ответ «а что еще я могу?!» Но в ответ вырвалось лишь тихое: – Убирайся. Чонгук знал, что говорит лишнее, но надеялся хоть так прогнать гребаное равнодушие. Сейчас Чимин так походит на Юнги, одержимого своей целью, и Чон знает, что такая целеустремленность заканчивается одинаково – могилой. – Уходи, – повторяет он замершему в нерешительности Чонгуку. – Оставь меня! Чон надеялся вывести его на злость, но моральных сил оставалось лишь на усталость. Это было все равно, что бить лежачего, в надежде спровоцировать его дать сдачи. Он только оставлял бессмысленные синяки. Чонгук произнес то, о чем, вероятно, думали все. Они ненавидят его, потому что винят. Чимин и сам себя ненавидит, потому что признает свою вину. Ни Мире, ни Хенджо, ни кто-либо еще, – Чимин был причиной, по которой Юнги без оглядки шагнул в бездну. Он тоже был уверен, как Чимин сейчас, что сможет выйти сухим из воды, как это бывало всегда. Но он знал о довольно внушающем риске. И пошел на это. Из-за него. Чимину вовсе не нужно напоминать об этом, он не забыл.***
Как оказалось, просыпаться – самое блаженное чувство на свете. Просыпаться и чувствовать, что ты спал. Даже когда просыпаться не хочется вовсе. Обычно это чувство не ценится, возводясь в ряды обыденного, но Чимин теперь может сказать наверняка, как человек, не спавший восемнадцать суток. Это было рискованно. Чимин обещал себе и всем остальным, что не станет расширять границы дозволенного, не станет заниматься пустым экспериментированием. Ну, что ж, видимо, он солгал. Чувство пробуждения было чистым, как никогда. Ничем не подкрепленным, не дополненным, просто голым. Тело все еще было вымотано, затекло и занемело – он явно спал не там, где было положено, хотя припомнить, как вообще ложился, хоть убей – не сможет. Он все еще чувствует, как мясорубка методично перекручивает его душу, пропускает через лезвия снова и снова. Он чувствовал не просто тоску или боль. Он чувствовал угнетающее, подавляющее отсутствие. Словно вырвали кусок, и не заживет, пока не пришить обратно. Это не проходило. Не проходит вот уже четыре месяца. И не пройдет. Медленно до него доходит причина пробуждения. Кто-то кричит. Он не может разобрать что, ведь еще не до конца отошел ото сна. Чимин пытается пошевелиться и все отчетливее, ярче чувствует свое тело, пелена предательски отступает. Ощущение схоже с тем, как если бы он вернулся в студенческие времена, когда слизеринцы занимались рукоприкладством – чаще посредством палочки, конечно. Рука, на которую он опирался, болела почти так же адски, как тогда, когда Чжеин сломал ему кость своим Эверто Статумом. – Ты меня, блять, слышишь? – с требовательным раздражением, на повышенных тонах спрашивает Кали, вздергивая его подбородок. Взглядом он наконец натыкается на ее разозленное, но мутное лицо, пытаясь проморгаться и ловя себя на мысли, что эта девушка злиться слишком часто. Все ведь прекрасно, а даже если нет, зачем злиться? Злость не облегчит им жизнь, не изменит этот мир к лучшему, она не изменит ничего, поэтому это простая трата эмоциональной энергии, которой ему самому так не хватает. – Слышу я, хватит кричать, – хриплым голосом бормочет он. Девушка выглядит оскорбленной, словно он обозвал ее истеричкой. – Ты издеваешься надо мной? – интересуется она, и сама же отвечает: – Ты издеваешься. Чимин пытается оглядеться, но дезориентация здорово этому препятствует. Спиной он опирается на что-то очень твердое, что никак не походит на подушки или хотя бы изголовье кровати. В помещении очень слабое, едва уловимое освещение и пахнет характерной сыростью, затхлостью подвалов, землей – так пахнет смерть. Правая рука адски болит, похоже, на нее он опирался последние бог-знает-сколько часов. А левой нащупывает рельефную обложку книги и, кажется, начинает вспоминать. Он часто приходил сюда. Не знает, зачем. Возможно, это было мазохистское желание причинить себе еще больше боли в наказание за мнимую вину. Или просто потребность видеть. Ощущать реальность, не терять нить с тем, что дарит надежду. И видеть его. Да, это было нужно. Крайне необходимо. Поэтому он приходил в их фамильный склеп. Чаще всего читал здесь книги – и плевать, что отвратительное освещение посадит его зрение. Зрение – последнее, о чем он сейчас бы думал. Иногда он разговаривал сам с собой, пытаясь поговорить с ним – это уже начинало походить на сумасшествие, хотя ему не хотелось всерьез это признавать. Люди ведь приходят на кладбища и разговаривают с умершими? Иногда ему кажется, что это конец. Что бы он ни говорил, может, он и воскрешает Юнги не для себя, но и для себя он это делает тоже. Воскресит он Юнги или нет, вдруг это ничего не изменит? Вдруг он потерял его намного раньше, чем того забрала смерть? Вдруг он к тому времени