Поместье Мин

Когда они материализуются в незнакомом месте, Чимину едва удается устоять на ногах. Редкие фонари слабо освещают улицу, глубоко провалившуюся в сон. Дорога очищена от снега, но он все еще лежит неровными грязными кучами по бокам. Стуженый ночной ветер пробирается под не застёгнутый плащ, заставляя внутренне поежиться. – Где мы? – настороженно оглядываясь, интересуется Кали. – Добро пожаловать домой, – спокойно отзывается Хан. Чимин оглянулся по сторонам: неприметная улочка пригорода пуста и темна, и их внезапное появление здесь никого не могло побеспокоить. Материализовались они определенно где-то в Англии, напротив магловского дома, хозяева которого, наверное, видели десятый сон. Внутри проглядывался вакуумный мрак, за исключением блеклого голубого света ночника в одном из окон второго этажа. – Да, точно, – спохватилась Мире, направляя в их сторону палочку и шепча длинное заклинание. Чимин терпеливо ждет и вопросительно вскидывает брови, когда происходит ровным счетом ничего. Мире толкает его вперед, на тротуар, вынуждая встать прямиком на крышку люка. Чимин недоуменно смотрит под ноги, а затем поднимает взгляд. Первое, что замечает: мир словно переменился в цвете пробежавшейся волной, но все осталось тем же. Только ночник в окне больше не горел. Дом заметно постарел: окна больше не были пластиковыми, рамки обветшали, стали резными, деревянными, стены – из темного кирпича. Все окна плотно зашторены, не выпуская приглушенный свет изнутри наружу. Чимин обернулся на Мире и неуверенно шагнул на скрипнувшие ступени. – Это защитное заклинание, – поясняет она, словно он совсем идиот. – Заходи, там твоя хорошая новость. Тон Мире какой-то неправильный – слишком доброжелательный. Вызывает подозрение. Это, наверное, паранойя, но ему сейчас вообще ко всему следует относиться скептично и недоверчиво. Поэтому он крепче сжимает палочку в глубоком кармане пальто, толкая дверь. Она не заперта – их ждали. Откуда-то из глубины квартиры слышится говор. Чимин едва не отшатывается, резко опуская взгляд вниз, когда прямо перед ним раздается восклик: – Господин приехать! – радостно выдает Хин. – Мы ждать вас! Ждать! – И я рад тебя видеть, Хин, – успокаиваясь, выдыхает Чимин. – Господин забыть свое зелье, – обеспокоенно напоминает эльф. – Да, я знаю, – отзывается он, проходя вглубь длинного коридора. Ему навстречу из дальней комнаты кто-то выходит. Лицо не сразу удается разглядеть из-за отвратного освещения. Но, как только закрадывается смутное подозрение, он резко останавливается. Внутри все ухает вниз. Затем вверх. Как на чертовом магловском аттракционе. Он сдерживается, чтобы не отшатнуться назад, и выхватывает из кармана палочку, направляя вперед. Подозрение в фальшивости происходящего давит слишком сильно. – Не дрейфь, Пак, это он, – прилетает в спину насмешливый голос Мире. Теперь он узнает в ней ту самую Хан. Это правильно. Не хватало еще проникнуться к ней противными дружескими чувствами, позабыв о том, что, вообще-то, ждет его в конце. В лучшем случае. Чимин неверяще смотрит на неспешно подходящего к нему мага. Кажется, он куда-то проваливается из реальности и очень тормозит. Когда тот, наконец, останавливается очень близко, так, что на его лице можно рассмотреть каждую, даже самую маленькую царапину, оставшуюся после боя, Чимин обхватывает его плечи и крепко прижимает к себе. Сердце бешено бьется о грудную клетку. – Ну пиздец! Ты же…Ты взорвался!.. – пораженно восклицает он. – Ну, да, взрыв был знатный, – соглашается Хосок. – Но меня так просто не убить. – Хосок! – слышится у Чимина за спиной высокий девичий возглас. Пак закрывал ей обзор, но по голосу, видимо, узнала сразу же. Ему пришлось прижаться к стене узкого прохода, чтобы пропустить ее вперед. Девушка совершенно забыла о боли в ноге, о стекле и о ране. Мысль о потере резала сильнее и глубже, а об обретении снова освобождала действеннее любых целительских заклинаний. Они ничего не говорили друг другу. Ни то, как страшно Анарре было потерять его, ни то, как она рада его видеть, ни то, как Хосок хотел вернуться к ней. Им не нужно было. Они просто смотрели друг другу в глаза. Не нужна легилименция, когда и так знаешь, о чем думает человек. У них с Юнги было не так – он смотрел в его темные глаза, и они были загадкой. Это ему нравилось. Но он постоянно нуждался в словах, в повторении фразы, самой сложной и простой одновременно. Забывая о том, что слова умеют лгать. Вера в них – все, что у него было, есть и будет. – Ну, чего на проходе стоим, – разрушает идиллию недовольный холодный голос Мире. В нем не было ни намека на зависть, но Чимин все же считал иначе. Хан просто никто никогда не любил. Сложно, наверное, так жить. Тут едва ли черствым не станешь. О, к черту гребаное понимание. – Я, вообще-то, голодна, – с недовольством продолжает она. – Где Хин? Они, наконец, проходят из коридора в комнату, что расположена прямо от входа, минуя двери по бокам. В углу стоит кровать, а на ней сидит к ним спиной человек в темно-серой мантии, склоняясь над кем-то. – По правде говоря, я должен был там взорваться, – признается Хосок. – Но у Судьбы, видимо, планы другие. – Это у него другие планы были, – поправляет подозрительно знакомый голос. На самом деле, ни капли не изменившийся с их последней встречи, кажется, вечность назад. Человек в мантии разгибает спину, неспешно поднимается с кровати, попутно поправляя одеяло на лежащем в постели человеке, и оборачивается. – Всем привет. У Чимина удивленно расширились глаза, а брови поползли наверх. Слишком много неожиданностей на сегодняшний чересчур насыщенный день. Под серой мантией виднелась контрастирующе светлый, лимонного цвета халат с эмблемой скрещенных палочки и кости на груди – характерная униформа целителей из больницы Святого Мунго. – А ты что здесь делаешь? – пораженно интересуется он. – И я рад видеть тебя, Чиминни, – с улыбкой говорит Джин. – Да вот, встретил старого друга из Хогвартса, оказалось, попали в крупную передрягу. Тому парню нужна была моя помощь и очень скорая, – повествует он, указывая на постель. Глаза переметаются к углу, на кровать. Смуглая кожа дредала неестественно посерела, лицо покрылось испариной, а голова была забинтована пропитанной кровью повязкой. Израненное тело скрывалось одеялом, лишь ничем не закрытая кисть со сбитыми костяшками лежала поверх. Позади послышался резкий испуганный вздох Анарры. Она мигом очутилась около его кровати и что-то очень тихо ему затараторила, будто он мог услышать. Чимин снова отдаленно вспомнил, что никто ничего не сделал со стеклом в ее ноге. Той, видимо, было все равно. Возможно, ей не привыкать. – Ему нужен покой, вообще-то, – напоминает целитель через плечо. – Кали, – представляется девушка, протягивая ему напряженную ладонь для рукопожатия. Это не выражает особой настороженности, ее руки всегда окоченело напряжены. Концентрация укора увеличивается с каждым словом, когда она добавляет: – Сказала бы, что его друзья – мои друзья, если бы он умел их выбирать. Чимин возводит к потолку глаза. Возражать или дерзить в ответ не пытается: знает, что раздраконит ее еще больше. Кали лучше не злить, она потом отыгрывается на тренировках, – в ее руках даже кажущееся не особо опасным заклинание превращается в оружие. Это удивляет, но, в действительности, не очень хочется знать, какова цена таких умений. Он слышал как-то, что она освоила некоторые элементарные боевые заклинания еще до того, как поступила в Хогвартс, – обстоятельства вынудили. – Не принимай на свой счет, она злиться на меня, – говорит он Джину. – Не мог бы ты и ей помочь? – он указывает на ногу Анарры. – Что случилось? – обеспокоенно интересуется Хосок. – О, это долгая и занимательная история, – с горчащей на языке иронией отзывается Чимин. Устало опускается на услужливо предоставленный Хином стул. Все же побочные действия зелья никуда не делись, лишь усугубились. Он чувствовал, что их воздействия на него усиливаются с каждым разом, но сейчас совершенно не ко времени что-то менять или обеспокоиться подобной мелочью. – Марвис, оказалось, работает на Министерство. Он напал на нас с несколькими волшебниками, хотел отобрать камень. – О, так вот почему министерские кроты шастают по Поместью, – фыркает Хосок. – И что за камень? Чимин поднимает вверх ладонь, демонстрируя кольцо с иссиня-черным камнем. – Сердце ритуала, – поясняет он. – Его движущая сила. По совместительству, самый омерзительный артефакт, который мне доводилось видеть. Несмотря на свою внешнюю привлекательность, трепетную очаровательность, не позволяющую так просто отвести взгляд, кольцо было до боли в висках ему противно. Ощущалось на пальце сдавливающей хваткой сотни скользких рук. Ладонь едва заметно подрагивала. На подкорке боролись два желания: вышвырнуть его куда подальше и никогда в жизни не снимать. Ему казалось, только он мог защитить его от рук, в которые оно ни за что не должно попасть. Кольцо доверили ему и никому больше, как бы ни хотелось от него избавиться. – Легендарные крестражи – детские игрушки по сравнению с ним, – продолжает за него Кали. – Убийство? Раскол души? – она усмехается. – Что это в сравнении с сотнями заточенных душ, замученных до смерти самым гнусным из способов? Она говорит так, словно не понаслышке знает, о чем. Хосок и Джин вопросительно вскидывают брови, глядя на артефакт с неприкрытым недоверием. – Круциатус кажется милосердным испытанием. Пару секунд боли – и все. А не целая жизнь страданий в постоянной ненависти и страхе перед своей сутью. Девушка смотрит в прозрачную бесконечность перед собой и о чем-то вспоминает. – Обскури, – наконец, словно ставит точку, произносит Чимин то, на что не решилась она. Кажется, от резкости этого слова девушка даже вздрагивает. Словно чего-то боится. Ему еще не доводилось видеть Кали напуганной и беспомощной перед чем-то, даже несмотря на то, что сейчас она пыталась это скрыть. Она умела прятать эмоции, когда это было необходимо, но они были знакомы достаточно долго, чтобы заметить. Хосок напряженно хмурится, а на дне темных глаз Джина плещется ужас. Чимин бесцветнее, чем хотелось бы, – его голос словно выгорел на жарком солнце – интересуется: – А чего вы ожидали от темной магии, способной воскрешать мертвых? Хосок смотрит с недоумением, и только тогда до него доходит, как черство это звучит. В тоне просто не хватает презрения, которое он подразумевал. Неоткуда взять на него сил. – Сегодня был чертовски тяжелый день, – вздыхает Пак, прикрывая глаза. – Голова раскалывается. Давайте забудем об этом всем хотя бы сейчас. – А что мы будем делать? – любопытствует Чон. – Министерство, это ведь… совсем другое поле битвы. С ними не выйдет так, как с Кругом. Пойдем на Поместье штурмом и станем объявленными преступниками? – Было бы весело, – с холодным сарказмом отзывается Чимин. – Нет. Наверное. Я не знаю. – Во сколько возрастет количество ваших преследователей? – риторически интересуется Джин, сочувствующе вздыхая. – Нет, нет, нельзя так делать, – соглашается Чимин, потирая переносицу, над которой словно всверливалась острая спираль. – Мы и так по самое не хочу… – Есть идея, – неуверенно сообщает Кали. – Но она сомнительная… – Поделишься? – спрашивает Хосок, когда замечает, что та не спешит выкладывать свой план. – Неа, – отзывается девушка. – Не стану давать ложных надежд, пока не буду уверенна. Чимин прав, отправляйтесь спать. Утро вечера мудренее.

***

Утро было очень поздним. Отчасти из-за избитого режима, отчасти из-за нежелания просыпаться. Иногда трудно забыть, что терзало разум за секунду до пробуждения, иногда трудно вспомнить. Сейчас он находился в том состоянии потерянной обманутости: сон определенно был насыщенным и выматывающим, потому что он ни капли не отдохнул, чувствуя себе еще более потрепанным морально, но из мелькающих под веками мрачных образов нельзя было выудить суть. Можно было бы сказать, что он вскочил с кровати, вырываясь из рук кошмара, если бы он был способен на такие резкие действия. Чимин выбрался из-под совершенно не греющего одеяла, находясь в своей обыкновенной одежде, не озаботившись даже тем, чтобы переодеваться на ночь. Покинул тесную комнату, набитую минимумом старой мебели: худой темный шкаф, костлявый стул и шаткий стол, – выходя в тесный коридор. Чтобы пройти до уборной, нужно было подняться наверх по не менее тесной лестнице и завернуть направо, заходя в одну из многочисленных однообразных дверей – блуждание чем-то напоминает первые дни в Поместье. Он даже выдавливает невольную, но не слишком веселую усмешку. В ванной комнате тоже все старое – не такое, как в Поместье Мин: выделанное под старые стили, изящное и броское. Просто старое. Потускнелое и завядшее, словно в доме никто давно не жил. И это не то искусственное впечатление, что навевал лживый вид дома тети в Америке. Он умывается холодной водой, но она все равно не способна смыть присохшееся ощущение сонливости. Кажется, даже если его сейчас опрокинут в ледяные воды Темзы, это не возымеет никакого эффекта. Кроме пневмонии, конечно. Он не желает этого делать, но против воли натыкается на отражение в потертом временем зеркале над раковиной и зависает на нем. Да, все так плохо, насколько ощущается. Пугающие синяки под глазами делают его мало похожим на человека в дополнении к серо-зеленой, бледной коже исхудалого лица и опустевшему, высохшему взгляду воспаленно-красных глаз. Он обреченно вздыхает. Но, повертев головой, пытается убедить себя снисходительной мыслью, что если не присматриваться, то не слишком и заметно. Покончив с утренними процедурами, он покидает ванную комнату и направляется в гостиную. Лениво подмечает, что темный мрачный цвет обоев по всему дому тон в тон подходит его настроению последних полгода. Из неплотно запертых дверей одной из комнат по пути доносятся голоса болтающих о чем-то Хосока и Анарры. Чимин проходит мимо, не пытаясь прислушаться к словам. В гостиной лежит все еще бессознательный Лерингель: как его туда положили, так больше и не пытались переместить – Джин запретил подвергать его тело такому стрессу. Целителя-то он и застал в комнате. Тот неторопливо собирал все свои инструменты, ингредиенты и зелья в сумку. Тишину комнаты заполняло лишь хриплое, неровное дыхание раненого. – Уже уходишь? – вскидывая брови, озвучивает промелькнувшую догадку Чимин, садясь за стол посреди гостиной. В центре стола стоит ваза с большими зелеными яблоками. Он берет одно и крутит в руках. Голода не ощущает. Прислушивается и чувствует вместо него пустоту – желудок никак не подает признаков своего существования. – Некоторые люди ходят на работу, – усмехаясь, напоминает Джин. – Не у всех ведь горы галлеонов в Гринготтсе лежат. На его попытку разрядить обстановку Чимин отвечает холодным взглядом: он не знает, принимать ли это за личный упрек в безработности. Пак бросил работу в Министерстве, даже не возвращаясь с отпуска: пришлось бы слишком много драгоценного времени потратить на дорогу. – Но у меня сегодня выходной, – после паузы добавляет он. – Так что пока остаюсь. У Лерингеля время от времени поднимается температура, я не могу его оставить. Чимин благодарно кивает. В Мунго не принимают беглых преступников, но если им придется пойти штурмом на Поместье, он уверен, что всегда сможет положиться на Кима. Где-то на подкорке скользит смутная мысль: как неудачник-гриффиндорец смог докатиться до того, чтобы идти штурмом против Министерства и, без сомнений, незаконно – нарушая не столько законы правительства, сколько законы природы – воскрешать мертвых? Юнги бесповоротно поменял все в нем. И Чимин никогда не был против этих изменений, потому что податливо менялся сам. Джин подходит к окну и выглядывает за плотные, тяжелые шторы, скрывавшие мрак комнаты от любых лучей. – Пасмурно, – изрекает он, словно объявляет кому-то диагноз. – Но снег не идет. Пока что… Повисает шершавая пауза. Слова, которые вроде бы хотелось произнести, вертелись на языке, но в последний момент растворялись. – Как там Намджун? – интересуется Чимин. Джин отлипает от окна, возвращая штору в исходное положение, и садится за стол рядом, поставив сумку перед собой. – Не знаю, – пожимает плечами задумчиво. – Проходит подготовку. Редко пишет. – Не скучаешь? – удивляется он. Пак бы так не смог, скорее сам пошел бы в чертов аврорат. Хотя взяли бы его или нет – другой вопрос. Упертость в перевес умениям и сомнительная удача против таланта. – Скучаю, конечно, – непринужденно отзывается Джин. – Но если умеешь любить, то нужно уметь и отпускать. Уважать чужой выбор. Чимин снова видит в этом упрек себе. Он умеет уходить сам, но не умеет отпускать. И не собирается учиться! – Бред, – фыркает он. – Отпускать – значит не ценить чьего-то присутствия. Уметь обходиться без него. Я не умею. Джин одаривает сначала непонимающим, затем медленно перетекающим в заинтересованный, взглядом. – Мы говорим о разном, – качает головой он. – Я говорю об уважении выбора. Смерть – выбор, сделанный за тебя. Чимин не хочет об этом говорить. Не хочет, чтобы кто-то забирался к нему в душу и разворотил там все своими изучающими инструментами. Джин понимает, о чем он, и знает, о чем говорит сам. Он уже убедился, что его слова могут быть поражающе точными и, тем не менее, многогранно-двусмысленными, с острыми ребрами граней. Так или иначе, он продолжает, несмотря на то, что все внутри протестует. – Похоже, что он сам решил трансгрессировать, – недовольно напоминает он. Он уверен: Джин осведомлен обо всем, что произошло. – Ты умеешь отпускать, Чимин, – снисходительно отвечает он. Паку на секунду даже кажется, что они говорят на разных языках. – Хосок успел рассказать мне обо всем. Я знаю, что ты пообещал Мире взамен на помощь. Напоминание резко кольнуло по сознанию. Собственные смутно шебуршащиеся вспышки воспоминаний об этом бывали всегда, но произнесенное вслух, хоть и не прямо, это обретало слишком осязаемую плотность. – Да, пообещал, – кивает он. Несмотря на болезненно сжившийся от этих слов комок нервов внутри, он чувствует где-то на поверхности облегчение. По крайней мере, он умеет отпускать. И, когда придет время, он будет знать, что это правильно. Это необходимо. – И стоит ли так отчаянно бороться за то, что все равно придется отпустить? – тихо спрашивает целитель. По подкорке пробегается импульс раздражения. Его злит, когда пытаются поставить под сомнение то в нем, что и так держется на волоске, – а это происходит почти постоянно. Уверенность, что он дойдет до конца. Но он не может не дойти! Победа или смерть – вот и весь скупой выбор. Но победа – слишком громкое слово. И триумфа не будет. Лишь мимолетное ощущение головокружительного осознания, что Юнги жив. Он дышит. Он чувствует. Он есть – и ему этого будет достаточно. Он хочет в это верить. – Стоит, – твердо отвечает он. Чимин глубоко, тяжело вздыхает. Точнее, пытается. Воздух в комнате такой болезненно затхлый. Он начинает понимать дредала, который дышит, словно задыхается. – Тут душно. Я выйду во двор, – сообщает он после непродолжительного молчания. – Туда хоть можно? – Нельзя выходить за калитку, а все остальное защищено, – отвечает Джин и тут же поднимается с места. – Я с тобой. Чимин не возражает, ничего не отвечает. Бредет прямо по коридору к входной двери и стягивает пальто с вешалки у входа. Пальто явно не зимнее, но будто его волнуют такие мелочи. Простуда – неприятно, но не смертельно. Тем более, здесь есть Джин. Они выходят из дома и прикрывают входную дверь, не запирая на замок. Чимин выпускает из легких горячий воздух и он паром струится, замерзая от стоячего на улице холода. Во дворе стоит старая скамейка со спинкой, лишь чудом выдержавшая вес двух тел, когда они садятся. Мороз щипал руки, шею и лицо, но они не обращали внимания. Целитель, вопреки призванию, не сделал никакого, даже самого ненастойчивого замечания. Небо действительно было хмурым, словно вот-вот обронит на землю крупные капли ледяного дождя. – Тебе разве можно оставлять Лерингеля без присмотра? – запоздало спрашивает Чимин. – Я недавно дал ему лекарство, пока можно не беспокоиться, – отзывается Джин. Он сидит и вперится в стуженую пустоту. Вот так просто – в никуда, просто сидит, просто дышит, просто существует. Чувствует давящую на плечи неправильность. Он не заслужил этого перерыва. У него нет лишнего времени, которое он, тем не менее, развевает пеплом по ветру. Обычно время так быстро несется, пролетая галопом мимо, а теперь идет с ним бок о бок. Даже тормозит, словно его сводит от холода. Он чувствует себя сердцебиением, сбитым с ритма. Ему не хватает книг, вдалбивающих в череп бесценные знания постоянной жужжащей болью. Не хватает рун, от монотонности которых постоянно мутило, слезились глаза от редкого моргания. Не хватает сопровождающих и разбавляющих этот монотонный, прелый процесс дурацких шуток Марвиса. Чимин невольно мотает головой. Он не хотел о нем вспоминать, ни сейчас, ни когда-либо еще. Но его бесчувственное тело, покоящееся на одеяле из осколков, все равно прорисовывалось на сетчатке. Может, он умер там? Может, повреждения его мозга не совместимы с жизнью? И ответ вылезает из недр сознания сам собой – такие крысы чертовски живучи. Как ни странно, он и не желает ему смерти. Несмотря на плевок в лицо, не жалеет о том, что сохранил ему жизнь, когда та была у него в руках. Надеется, что никогда и не придется. Чимин откидывается на спинку скамьи и чувствует, как в спину впивается криво вбитый гвоздь. Рядом сидит Джин – но его как будто нет. Словно он здесь совсем-совсем один. Он никогда в жизни не был окружен таким количество друзей, но никогда еще не чувствовал себя столь одиноким. Одиночество чувствуется не когда ощущает пустоту вокруг себя, а когда окружает въедчивое отсутствие. Не когда ноль, а когда минус. Этот дом меланхолично на него влияет. Топит в каких-то очень тучных раздумьях. Наверное, оттого, что слишком напоминает его самого: потрепанный и кажущийся старее, чем есть. В поле зрения мелькает движение. Напротив дома, посреди дороги, возникает Кали. Он замечает, как в тот момент, когда она встает на люк и мир для нее переливается новыми палитрами, она наконец может их видеть, и ее взгляд фокусируется. – Вам не холодно? – участливо любопытствует она, заходя во двор. Чимин отрицательно мотает головой, поднимаясь со скамьи. За ним встает и Джин, и они заходят в дом, толпясь в тесной прихожей, чтобы повесить пальто. Проходят прямо от двери, в гостиную, где Мире, Хосок и Анарра пьют чай. Чимин гонит из мыслей хандру, пытаясь сфокусироваться на проблемах насущных. Он спустил все в бездну, доверившись предателю. Теперь у них нет ничего, кроме дурацкого камня. В напоминание кольцо словно сжимается и разжимается на пальце, пульсируя, будто живое существо. И теперь со всем этим нужно было что-то делать. Почему-то раньше ему казалось, что Круг – худшее, что может с ним случиться. Теперь что-то подсказывает: это не так. – Ну, что, Кали? – бросив на вошедших взгляд и посерьезнев, интересуется Хосок. – Ты сказала, у тебя есть идеи, как решить нашу проблему? – Не уверена, – нехотя признает она. – Думаю, ничего у меня не вышло. Скорее всего. Нужно придумать что-то еще. – Сколько вернулось из Шотландии? – сжимая руки в замке и подпирая ими подбородок, интересуется Хосок. – Пятеро, не считая вас с дредалом, – первой реагируя на вопрос, отвечает ему Мире. Его глаза на несколько мгновений попадают в неприкаянную растерянность – это чертовски мало. Он понимает: не нужно было посылать никого за помощью, взрыв мог задеть кого-то из второго отряда. Раненные могли завять в мучениях. Столько людей они оставили там и ради чего? – Тогда… – он отвисает, и теперь в его глазах плещется лишь прохладная расчетливость. – Девятнадцать, если считать всех. Я ведь не ошибаюсь? Кали кивает в подтверждение его слов: – Семнадцать, если вычесть Лерингеля и Анарру. Мы не выстоим против них, ничего не добьемся штурмом. Там полно мракоборцев, а защита Поместья играет против нас. Слишком много придется понести потерь. Чимин не допустит этого. Из-за него и так погибло уже предостаточно. Нужно придумать что-то другое. Что-то еще… – Подождите, – хмурясь, задумчиво говорит вдруг Кали, прищурив глаза. Она обходит стол и выглядывает в полузакрытое шторой окно. Ее голос проясняется: – Впусти ее, Мире. Хан не понимает, о чем та, поэтому тоже выглядывает в окно. Одаривает Кали вопросительным взглядом, но она лишь молча кивает. Чимин медленно осознает: Мире хранительница этого места. Кто доверил это ей? Чей вообще это дом? Пока Хан выходит за кем-то во двор, Чимин этим и интересуется: – Что это за место, кстати? – он окидывает комнату беглым взглядом. – Дом моей троюродной бабушки, – отзывается Хосок. – Из тех Чонов, что не носили метку. Круг не знает об этом доме. Чимин кивает, вполне удовлетворив любопытство ответом, и решив не спрашивать насчет Мире. Все же, ей не зачем предавать их, подобно Марвису. Все ее мотивы прозрачны и открыты, словно услужливо распахнутая на нужной странице книга. Хан возвращается, за ней входит еще одна девушка. Чимин по первому взгляду понимает: тоже темный маг и тоже из аристократии. Ее выдает смотрящий на все через призму надменности взгляд и явно дорогая модель мантии. – Привет всем, – дернув бровями и сложив на груди руки, говорит она, окидывая гостиную взглядом. – Кто это? – спрашивает Чимин. Внимательный взгляд девушки опускается на него, въедаясь в кожу от фривольной прямоты. – Меня еще никто так не оскорблял, – возмущенно вскидывая бровь, заявляет она. – Обычно, когда я с кем-то целуюсь, меня запоминают. Ответ вводит его в недоумение. Он хочет заверить, что она его с кем-то путает. Но что-то со звоном всплывает в памяти, и перед глазами проносится, как одна дама клеила его на балу у Юнги. С которой он целовался из злости и ревности к Мире, наивно пытаясь отомстить, причинить боль в ответ – так глупо. Сейчас этот всплеск казался ребячеством, но, наверное, он поступил бы так снова. Особенно зная, что ждет его позже. Он встряхивает головой, отгоняя воспоминания, которые словно из другой жизни. До всего этого. Тогда он и не подозревал, что за пиздец скрывает для него дремучий замок, совсем пренебрегая предупреждениями. Тогда он еще жил в своем мире безмятежия, терзаемый надуманными, идиотскими сомнениями. – Сунхэ? – переспрашивает он, словно действительно нуждается в уточнении. Нет, он хорошо помнит эти блестящие двусмысленностью, ложным дном глаза, что гораздо глубже, чем она позволяет увидеть. Но очень удивлен, что из вороха памяти сумел выудить ее имя, словно и не прошло с того вечера столько месяцев. – Так-то лучше, – удовлетворенно кивает она. – А ты мне понравился тогда, на балу. Кто же знал, что ты грязнокровка. Да еще и грязнокровка, принадлежащая хозяину вечеринки. Чимин игнорирует то, что его присваивают кому-то, словно вещь. Игнорирует колкое слово, к которому успел привыкнуть, но с которым никогда не смирится. – Это даже возбуждает, – доверительно делится она. Отдаленно звучит недовольный комментарий Хан, которая просит избавить ее тонкую душевную организацию от этих подробностей. В голове проносится эхо их поцелуя, в котором ему не удалось почувствовать ничего, чтобы заглушить злость на Юнги и ненависть к Мире. Сунхэ отмахивается: – Ну, не об этом. Я могу вам помочь. – Зачем? Что ты хочешь взамен? – спокойно и деловито осведомляется он, а глаза внимательнее и настороженнее впиваются в точеную непоколебимую маску невозмутимости, сплетающейся с легкой загадочной полуулыбкой-полуухмылкой, в которую растягиваются ярко-красные губы. Пытается хоть что-то прочитать. – Созерцания твоей симпатичной мордашки вполне достаточно, – саркастично отвечает Сунхэ, и с ехидной издевкой добавляет: – Хотя на балу ты выглядел получше. –Это и был мой план. Она мне должна, – отвечает за нее Кали, закатывая глаза. – Ох, ну и это тоже, – согласно кивает Сун. – Так в чем именно ваша проблема?