[XVII век]
Мелисанна сжимала железные прутья решетки, вглядываясь в почти физически ощутимый мрак Подземелья. Не моргала. Со временем перед глазами стали плясать пятна, пока вдали не показался огонек факела. Она отпрянула назад, пытаясь слиться с темнотой камеры, пропахшей кровью неясно кого. – Это я, – слышится знакомый акцент, проносясь по каждой щелке коридора. Мелисанна с заметным облегчением делает шаг к решетке, и яркое пламя факела, разгоняющее плотную тьму, освещает ее вопросительный взгляд, сверкая огоньком в черных глазах. – Что ты здесь делаешь? – недоверчиво любопытствует она. Санахи тяжело молчит, хмуря густые брови, и пилит ее взглядом. От этого взгляда становилось не по себе даже ей, а ее тяжело смутить. – Ты веришь им? – Не важно, – пожимает плечами дворецкий. – Главное, что господин Мин поверил. Упоминание Джунина приводило ее в ярость. Она резко хватается за прут, словно собирается скрошить металл в кулаке. На тонкой бледной руке проявляются жилки. Собственное бессилие осаждает: здесь она ничего не может поделать. В обыкновении, она сильна настолько, что почти неуязвима. Но палочку отобрали. И эта клетка для разбушевавшегося, свирепого зверя – в ней она ничего не может сделать. Пронизывающие стены мощнейшие защитные и удерживающие заклинания давили настолько, что в камере тяжело было дышать. От жгущего сетчатку полумрака заметно садилось зрение – она едва могла разглядеть черты Санахи, несмотря на то, что он стоял в метре, по ту сторону решетки. Разве что в пыточную камеру не посадили: в таких клетках и Круциатус был не нужен. Наверное, Джунин просто не смог. Эта клетка напоминает. В лицо тычет этим: ты чудовище. Ты ничтожество. И ничто уже не спасет твою душу. – Он не убьет меня, – уверенно заявляет Мелисанна. Она знает, что все играет против нее. У нее нет ни одного аргумента в свою пользу, ни одного даже самого слабенького алиби. В то время как у них – все. Они долго вынашивали этот план. План по ее уничтожению. Она смотрит на него с такой ненавистью и злостью, замыленным далеким взглядом, что, стой сейчас на его месте Элайджа, он вмиг рассыпался бы прахом. Она почти видит его ухмыляющееся лицо, выглядывающее из темноты. Триумф на дне взгляда. Он победил. Победил, да. Хотя бы в тот момент, когда заставил Джунина сомневаться в ее верности. – Своими руками – нет, но… – туманно начинает Санахи, но не решается договорить. Что? Что, он предоставит это удовольствие Элайдже? Для него не будет большей радости в жизни, чем своими руками свернуть ей шею. Кажется, он ждал этого с самой секунды своего появления на свет. – Ладно, – Мелисанна отпускает прут, нервно разминая пальцы, и опускает взгляд в пол, усыпанный соломой и песком. – Ченмин. Услышав знакомое имя, резанувшее по слуху, дворецкий нахмурился еще сильнее и навострил слух. Это был их общий секрет. Единственное, наверное, что она таила от Джунина. Этот мир не щадит бастардов. – Ты с самого начала был мне другом, Санахи, – задушено вздыхая, начинает она. – Никто не должен о нем узнать. Тем более теперь. Если со мной что-то случится, вырасти его, как собственного сына. И обещай мне, он никогда не узнает, что случилось с его матерью. Она прильнула к решетке, пытаясь вглядеться в глаза своего, наверное, единственного друга. – Пожалуйста, Санахи. У меня нет ничего дороже, чем он. Мне некого больше об этом попросить. Дворецкий молчит, отводит взгляд. Его душу разрывает. Он чувствует опасность и ответственность, в эту секунду ложащиеся на его плечи. Он видит лужи крови, своей крови, чужой крови, где-то между реальной картинкой темницы и тьмой за ее пределами. Он чувствует, что должен. Или не так – у него нет выбора. Он знает, как бы ни сомневался, он не позволит себе не сделать этого. Голова раскалывается надвое. Он не знает, может ли ей верить. Не знает, виновата ли она на самом деле. Не знает, чему вообще сейчас можно доверять. Санахи кусает губы, мысленно чертыхается и достает свою палочку из рукава. Протягивает ее сквозь прутья. – Что ты делаешь? – непонимающе переспрашивает Мелисанна. – Равняю шансы. – Нет, Санахи, это самоубийство, – отрезает девушка, отступая назад. – Они поймут, что ты помог мне. Дворецкий пожимает плечами, а она уверенно качает головой. – Лучше помоги моему сыну.***
Они вели ее в цепях. Боятся. Правильно делают. Она всегда была импульсивной, но нет ничего опаснее загнанного в угол зверя. Нет ничего хуже жертвы, которой уже нечего терять. Кромешная темнота, и она не видит, куда идет. Сколько бы она ни просила Джунина хотя бы выслушать, тщетно. В принципе, понятно. Он не дает вторых шансов. Она – просто жертвоприношение, мясо, брошенное оголодавшим пираньям на съедение. Она понимает. Джунин – весь ее мир, с того самого дня, когда она встретила его, выходя из своей родной деревни, скошенной чумой под ноль. Но она – просто средство. И всегда им была. Всегда верная. Всегда рядом. Всегда готова идти до конца. Умереть за него. Что может быть удобнее? Сегодня он велит ей идти и умереть, потому что он так решил. Кто она такая, чтобы спорить? Ведущий ее человек отпускает цепи, что со звоном валятся на пол. Она чувствует, как металлические браслеты оттягивают руки вниз. Вмиг в темном зале загорается свет, ослепляя. Она зажмуривается от боли, пытаясь поднять руки и отгородиться от режущего света, но сил на это не хватает – цепи слишком тяжелые. Падает на колени, прочувствовав обнаженной кожей, вмиг покрывающейся царапинами, каждую неровность, каждый камушек. Слышит пересмешки, обрывки фраз, окружившие отовсюду голоса. Наконец она получит по заслугам Умри, магловское отродье! Мерзкое чудовище! Она не стоит даже того, чтобы марать о нее руки Это нужно было сделать уже давно Кто-то грубо хватает ее за плечи, заставляя подняться и припечатывая железным «Вставай!». Она узнает голос, шершавый низкий баритон – Элайджа. Мелисанна отталкивает его от себя. Ему она не доставит такого удовольствия, не позволит издеваться. Вмиг захлестывает плетью ярости по лицу, и на место меланхоличного принятия собственной судьбы приходит нестерпимый зуд в руках. Мелисанна меняется мгновенно: перестает мелко дрожать, перестает пытаться скрыться от на самом деле не такого и яркого света, выравнивается. Руки вытягиваются вдоль тела, а прищуренный взгляд впивается в мужчину напротив. Он отвечает на взгляд. В нем насмешки даже больше, чем во всем остальном. Пальцы обхватывают толстую цепь, бегущую вниз от кандалов, и, резко размахиваясь, она хлещет ею по Элайдже. Тот отшатывается, не сумев скрыться от неожиданной атаки. Прежде чем она успевает словить мимолетный триумф, сзади прилетает заклинание, обжегшее спину, и девушка падает вперед, сдирая колени. Упираясь руками в осколки, она кричит. Оглушающе, безумно, чувствуя, как кожа на спине плавиться, протекаясь раскалённой лавой по хребту. Судорожно вдыхает, выдыхает, ощущая, как от боли сводит легкие. Элайджа снова хватает ее за плечо, на этот раз сильнее, впиваясь в кожу ногтями, наверное, до крови. Они ждут, что она станет их умолять? Она не станет. Снова рывком поднимает на ноги, и она, пошатываясь, выравнивается. Бешеный взгляд перебегает с одного темного мага на другого. В зрачках пульсирует желание убивать, но руки связаны. Она чувствует их взгляд, прошибающий обожженную спину. Одежда на ней опалилась, оголяя покрывшиеся ожогами лопатки. Они смотрят на нее как охотники на раненную лань. Как безразличные, обезличенные зрители с высоты безопасных трибун, потешаясь над чужими чертыханиями. В толпе их жестокость приумножалась. Сейчас, перед лицом превосходящей силы Круга, она жалеет, что не взяла предложенную дворецким палочку, но как мантру повторяет себе, что так надо было. Тебе ничего не изменить. Не победить. Не справиться. Что ты оставишь после себя? Пепелище, расцветающее красными розами. Он больше не захочет тебя видеть, в его глазах ты станешь просто монстром, подлым предателем. В такой***
[Настоящее время]
Чимин сидел за столом в гостиной, глядя в щелку не до конца закрытой шторы. Светало. Он вслушивался в мерное дыхание спящего Лерингеля и звонко бьющие по одному и тому же месту капли тающего на крыше снега. Кап-кап. Кап-кап. Всю ночь. По небу бежали однообразные серые тучи, провисая над землей. Он часто думает о том, что скоро все закончится, и сейчас – не исключение. Все, за что они боролись, окупится. Они проведут ритуал, он снова сможет увидеть Юнги. Но Чимин всегда старался не думать о том, что будет после. А «после» неизбежно настанет. Он ведь уже не тот, что был когда-то. И никогда больше им не станет. Что ему делать, куда идти? Вся его жизнь стала борьбой. Скоро он разучиться жить по-другому. Мин Юнги нагло ворвался, перевернул его жизнь с ног на голову и отпустил на все четыре стороны. Это нечестно. До слуха донеслось копошение из глубины коридора. Шаги, стук, чьи-то голоса, старающиеся не повышаться с шепота. У них не очень-то получалось. Лерингель, вот, проснулся. Любопытство пересиливает, и Чимин поднимается с места, выглядывая в коридор и опираясь о косяк. В дом все заходят и заходят люди. Удивление сменяется улыбкой, когда он встречается взглядом с Чонгуком. – Вы задержались, – шепотом констатирует Пак. Подчеркивает: – Очень. – Так вышло, – разводит руками Чон, намекая на объятия. Чимин с деланной ленцой отлипает от дверного косяка и приобнимает друга, похлопывая по спине. – А где все остальные? – осведомляется он, оглядывая толпящихся в узком проходе людей. – В другом временном штабе, дом ведь не резиновый. – Ну, по крайне мере, вы вовремя – мы возвращаемся домой. – Чудесно, – трет ладонями Чонгук, проходит в гостиную, заявляя: – Но сейчас я хотел бы поесть. Хин! Где Хин? – Он спит, Чонгук. Ты хоть знаешь, который час? – закатывает глаза Чимин. Дом досрочно просыпается. Эльф вскакивает из постели на чердаке и сразу же приступает к работе, ведь внезапных голодных гостей нужно кормить. В гостиной становится слишком много людей, и Чимин ее покидает. Да, дом был слишком маленьким для такого количества людей. Теперь здесь даже трудно дышать. Издалека Чимин замечает, как отец крепко обнимает Хосока, а старший брат стоит рядом, стирая грубой тканью рукавов непрошенные слезы. Был еще один незакрытый вопрос, который он хотел уточнить у Чона. Он упустил его раньше, ведь были темы для обсуждений поважнее, но это все же не давало покоя. Расставить все точки над «i» необходимо. Расставить фишки, определиться, кто прав, кто виноват. Зияющее пустотой место для пазла неприятно мозолило взгляд. – Зайди, как освободишься, – бросает Чимин, проходя мимо, и поднимается по лестнице. Хосок приходит не скоро. Через полчаса, наверное. Может больше. Чимин разучился воспринимать время. – Ты о чем-то хотел поговорить? – интересуется Чон, заглядывая в комнату. Чимин молчаливо кивает. Хосок входит внутрь, прикрывает за собой дверь. Садиться в кресло напротив, с готовностью встречая взгляд. – Марвис рассказал мне кое-что. Сказал, что мстит. Что Мины убили его родителей и брата, что на самом деле Мада его племянница. Это… Это правда? – Чимин изучающе сверлит его глаза, чтобы ни одна тень не смогла лечь на правду, голую и чистую, которую он собирается услышать. – Да, правда. – Тогда…– задушено вздыхая, с каким-то отчаянно-виноватым возмущением начинает он, но Хосок обрывает: – Но, – всегда есть но. Чем можно оправдать это? Какой смысл пытаться? Будет ли это оправданием Марвису? – Тебе лучше было бы спросить об этом у Кали, она больше знает. Она выросла в Поместье и видела все, что там происходило, изнутри. Кали настоящая девочка-тень. Еще из хогвартской жизни у Чимина сложилось впечатление, что Юнги вырос в каком-то изолированном затворничестве, в «загадочном темном поместье на отшибе». Где из друзей-ровесников у него была только Юния, поэтому он вышел таким неприятелем нормального общения (хотя, вообще-то это очень неправильное впечатление). Он никогда и словом не обмолвился о Кали. Словно этой девочки, росшей бок о бок, не было в его поле зрения. Или она настолько вписывалась в привычную картину мира, сливалась с пейзажем, что стала чем-то, о чем упоминать не приходилось. Чимин, на самом деле, ничего о ней не знает от слова «совсем». Почему она росла в Поместье? Где ее родители? Он никогда не решался спросить. – Его родители были наемными убийцами, – начинает Хосок. – Я знаю о них не много, но их история довольно драматична. Они оба пытались скрыть это друг от друга, оба получили одно и то же задание. Ты, кажется, знаешь, что Хенджо сам убил своего отца, как и его отец до этого – своего. Но что насчет его матери? Да, ее, еще по молодости, убила мать Марвиса. Тогда его отец узнал о ней правду, и это чуть не разрушило их семью. Марвис мог и не родиться. Но она узнала о том, что беременна. Старший брат Марвиса стал причиной и его рождения. Много лет спустя жизнь привела их на службу к Минам. У Судьбы странное чувство юмора, да. И они снова получили контракт, на этот раз на жизнь Хенджо. Попытались – не вышло. За предательство Хенджо их и убил. Но дети ведь не виноваты в грехах своих родителей, поэтому он оставил их в своем поместье, поставил свою метку. Брат Марвиса обзавелся семьей, у него появилась дочь. Но он выбросил все это. Рискнул всем, как оказалось, тщетно. Ему не удалось отомстить за родителей, не удалось завершить их дело, Хенджо убил и его, пригрозив Марвису, что если он попытается выкинуть что-то подозрительное, его ждет смерть. Марвис был напуганным нервным мальчишкой, опасающимся собственной тени с самого детства. Все решили, что он во что бы то ни стало будет защищать собственную шкуру, поэтому оставили мальчишку в покое. Он ничего и не выкидывал, верно служил, до поры до времени. Оказался умнее и родителей, и брата. Поэтому они и грызлись с Кали как кошка с собакой. Она слишком привязана к Минам. Они – единственное, что имеет для нее значение. И мысль, что она может их потерять, приводит ее в испепеляющую ярость, потому что она боится. Боится этого больше всего на свете. – Почему? – А ты не боишься потерять свою семью? Она попала в Поместье в десять лет. Ее родители тоже служили Минам, но погибли задолго до этого, и она всю жизнь провела в приюте. Ее привел один человек… не знаю, кто он. Госпожа Мин вырастила Кали, как собственного ребенка. Возможно, даже пыталась заменить ею Юнию. Вряд ли получалось. У Кали не было никого, кроме них. И ничего, кроме того, что они ей дали. Юнги был ее кумиром. Она не была влюблена в него, как Мире. Но была привязана. Она пошла бы за ним и на край мира, и в ад. Что и делает. Если бы не она, стояли бы мы тут сейчас?***
Он первым переступает порог Поместья. Никто не пытается отобрать у него это право. На секунду он даже чувствует себя чем-то значимым. На летящее мимо, как снежинки, мгновение. Белые хлопья, порхая в воздухе, беззвучно опускались на мраморные ступени позади. Он вдыхает холодный, пропахший сладкой зимней свежестью воздух, впитывая эту секунду глубоко в сознание. Ветер шепчет что-то беглым сквозняком, словно пытается ответить на все вопросы, разгадать все загадки, и затихает. Словно сдается. Министр сдержал слово. У него не было причин этого не делать. Да и выбора тоже. Чимин не знает, ненавидит ли он Поместье или любит, как самый настоящий родной дом. Вызывает ли он страх и желание убежать подальше, закрыться в старом-добром тесненьком коттедже, или трепет от прикосновения к большим резным дубовым дверям, прошедшим через вечность. Возможность, снова и снова вдыхая никогда до конца не прогревающийся воздух, ощущать себя на своем месте. Юнги был чертовски прав, когда говорил, что Поместье слишком опасно. Но ошибся в нем самом. Недооценил. Посчитал его неспособным справиться. А он справился. Не он сейчас лежит в фамильном склепе. Но, честно, лучше бы он. И, так же, не тая: он впервые рад тому, что переступает порог этого замка. Он чувствует эту странную неспокойную уверенность: словно где-то на кромке подсознания в нем проснулся провидец, прорицающий ему, что это тот самый последний шаг. Ему хочется сорваться прямо сейчас же, провести ритуал на одном дыхании и поставить, наконец, точку. Он едва сдерживает это желание, что выдает себя нервным подергиванием пальцев, внутри. Чимин критическим взглядом рассекает вестибюль, пытаясь заметить хоть какие-то следы, что оставили после себя «гости». Скользит по широкой кремовой лестнице с легким изгибом, по темно-алому ковру, бегущему по ступенькам, останавливаясь на монолите. Никто не посмеет менять его поместье. – Я проверю закрытый зал, – бросает через плечо Чимин. – Нужно убедиться, что они ничего не забрали. Закрытым зал, конечно же, звался из-за отсутствия окон. Чимин и не помнит уже, почему они решили работать именно в нем. Возможно, потому что библиотека и хранилища близко. Или чтобы не считать дни и ночи, проведенные над пергаментом и книгами. – Я с тобой, – бросает ему вслед Хосок, и ему приходится сбавить шаг. – Почему мы не можем трансгрессировать? – интересуется Чимин, когда они уже идут по длинному коридору второго этажа почти в самый конец. – Если защита спала, то… – Защиту никто никогда не снимал, – пожимает плечами в ответ Чон. – Никто не скажет тебе, как это должно работать. – Кажется, я читал об этом в дневнике Лорана Джоэля, – задумчиво говорит он, сворачивая налево. В конце ответвления коридора, длиной в четыре широких окна, виднелась двустворчатая дверь зала. – Кого? – без особого интереса переспрашивает Хосок. – Первый дворецкий Поместья Мин. Из его дневника можно почерпнуть много полезного. Например, о тех странных «порталах» в Подземельях. Изначально, первый этаж Подземелья им не был и… – голос даже начал подавать признаки жизни. – И ты действительно все это помнишь? – скептично уточняет он, перебивая. – Дворецких и их дневники. – Конечно, – будто говорит о чем-то само собой разумеющемся, легко жмет плечами. – Я нахожу историю этого замка весьма интересной. После Лорана дворецким был японец Санахи Дзодзе, служивший при Мин Джунине. Это его родители поселились в этом замке, но он стоял здесь задолго до них. Поместье было заброшено многие века, король знать не знал о его существовании, поэтому даже не раздумывал, отдавая его в награду лорду Мину. Кажется, основа защиты здесь была всегда, но именно ту, что держалась на хозяине, создал Джунин. – Ты восхищаешься им? – недоверчиво щурится Хосок. – А это плохо? – парирует Чимин, толкая створку двери и входя в темный зал, что по велению одного взмаха палочки расцветает дневным светом. На столе «творческий», как называл его Марвис, беспорядок. Свитки хаотично разбросаны, некоторые книги распахнуты, высохшие чернила оставлены незакрытыми. Все так, словно он вышел в библиотеку за очередным талмудом, и просто не вернулся. Чимин, сделав несколько шагов к столу, взглядом пересчитывает свитки с переводами. Около ножки стола стоит футляр с парагвайскими письменами. Он аккуратно берет старое творение в руки и проверяет, осталось ли там что-то. Как удивительно. Все на месте. Он с напряжением оглядывает пустынный зал, торопливо подходит к массивному шкафу, подпирающему стену и потолок. Хаотично дергает дверцы, заглядывая внутрь и… – Не понимаю, – хмурится и комментирует вслух он. Марвис слишком долго к этому шел, слишком многое положил на кон, чтобы так просто все бросить, только потому, что так сказал министр. Так или иначе… Еще кое-что должно быть в кабинете и… нужно проверить хранилище. Минуя стол в центре и напряженного Хосока, следящего за ним нечитаемым взглядом, идет обратно к выходу. Рука замирает всего в нескольких сантиметрах от ручки, а сердце колко пропускает удар. Знакомое чувство, словно кто-то жмет на переносицу изнутри, и легкое покалывание на загривке. На дыхательные пути едва ощутимо давит ком тошноты, а глубоко в нутре зарождается противная лавина из слизкого страха и горькой злости. Требуется всего секунда, чтобы выхватить из кармана мантии палочку. Сосредоточиться на нужном заклинании, куда-то Хосоку за спину. Взгляд хаотично забегал по залу, когда в мыслях крутилось непривычное, но хорошо отбитое в памяти «Гоменум Ревелио». Хосок недоуменно оборачивается назад, и сразу натыкается на фигуру, явившуюся взгляду и явно не вписывающуюся в интерьер. Расслабленно откинувшись на спинку и сложив руки на груди, в центре зала восседал Марвис. В голове проносится тысяча и одна хаотичная мысль, но ни одна не достигает цели, словно кто-то крадет их прямиком с финишной полосы. Его самоуверенный, кромешно спокойный взгляд скользит куда-то мимо них, но создается впечатление, что он прекрасно видит растерянно-гневные выражения их лиц, бледный цвет выжженного на душе спектра эмоций, пролетевших эфемерным вихрем, и резкие мысли. – Ты, на самом деле, не такой дурак, каким пытаешься казаться, – размеренно произносит Марвис нарочито ленивым тоном, отмирая. Его взгляд вмиг впивается Чимину в глаза, не позволяя скрыться, словно сжимая в стальной хватке, как в тисках. Брови мага взмывают вверх, когда он слышит такую открытую, буквально написанную на лбу, пролетающую бегущей строкой мысль: «нужно было убить тебя, пока была возможность». – Бессмысленно сожалеть об этом, – с красноречивым ехидством в тепло-карих глазах, словно ему, Марвису, известно все на свете, он склоняет голову к плечу, игнорируя существование Хосока как факт. – Ты не сделал бы этого. Тогда ты был совершенно на это не способен. Чимину хочется возразить хотя бы потому, что гребаный Марвис не может знать его лучше него самого. Но он молчит, потому что тот прав. Абсолютно и полностью. И Пак не считает это своей ошибкой. – Что ты здесь делаешь? – До боли стискивая палочку, впиваясь пальцами, сжимаемыми в кулак и хрустящими от злости, в собственную ладонь, он старается успокоиться. Выдохнуть весь ядовитый воздух, забившийся в легкие и отравляющий судорожной паникой, разом. – Не надо задавать глупых вопросов, – закатывает глаза Мар, а в неожиданно резких чертах читается раздражение. С каждой секундой он становится все более серьезным и менее снисходительным. – И не получишь глупых ответов. Воздух между ними тяжелеет. Лихорадочные догадки проскальзывают сплошь и рядом, и об каждую из них спотыкается вдох или выдох. Кончик палочки смотрит в пол, несмотря на острое желание выкинуть в Марвиса первое заклинание, что придет в голову. Он понимает Кали как никогда прежде: этот маг перед ним вселял такой безграничный страх, всего лишь из-за того, что предсказать его действия, считать его мысли по беглым жестам и проступающей мимике – просто невозможно. Он открыт, как на ладони, и неосязаем, непостижим, словно тает на глазах. Когда ты думаешь, что просчитал его, он обходит с другой стороны. Он сам показывает тебе то, что ты хочешь увидеть, а потом медленно снимает мантию иллюзии и довольствуется результатом. Что он задумал и куда будет его следующий шаг? – Ты и так знаешь ответ на этот вопрос, – хмыкает Мар, поднимаясь со стула и выходя из-за стола. – Ты ведь уже понял, – он поправляет края мантии, не сводя с него пристального взгляда. Чимин и не понимает до конца: читает ли маг его мысли или просто до крайности проницателен, потому что уже не ощущает характерных для легилименции симптомов. В растерянно пустой голове пульсирует лишь одна мысль. Марвис прав, он понял. И нехороший блеск в глазах напротив все только подтверждает. Подписывается под каждой мыслью. Да, ты снова облажался. Да, пришло время поставить точку. Здесь и сейчас. Да, они оказались умнее. Глупо было надеяться, что все так просто. На что ты вообще рассчитывал? Привычным, резким и точным движением взмахивая палочкой, Марвис обрывает прелюдию. Резкий всплеск света ослепляет. Да и реакция никогда не была достаточно хорошей. Все, на что он способен – дернуться в полушаге назад. Но когда он несколько раз моргает, пытаясь избавиться от пятна перед глазами, первое, что всплывает в поле зрения – спина Хосока. В одну секунду на губах Марвиса играет нервная усмешка, в другую – лицо до суровости серьезнеет. Но в глазах все равно читается: «зря стараетесь». Чимин отступает на несколько шагов назад. Прятаться здесь негде – длинный зал с белыми стенами, покрытыми мраморными разводами, гудел пустотой. Растерянность быстро сходит на нет. Их двое – он один. Плохо. Глупо было это затевать, а ведь Марвис не делает ничего глупого. Чего ждать? Заклинания летели туда-сюда один за другим, а воздух трещал от напряжения. Нельзя и моргнуть – счет на доли секунды. Марвис уклоняется от очередной вспышки, и та разбивает ножку стола в щепки, перекидывая его и позволяя всем бумагам рассыпаться по полу. Он отвлекается на перепалку с Хосоком. С каждым выпадом движения становятся все плавнее, но напряженнее. Чимин крепче сжимает палочку, и впервые всплывает непривычное, непонятное чувство, словно он знать не знает, что держит в руках. Вот же он – шанс. Разобраться с Марвисом раз и навсегда. Почему ты медлишь? Он целится ею, острие ходит ходуном. Но под диафрагмой поселяется что-то странное. Уверенность? Злость? Что-то, чего никогда не хватало. Комом под кадыком, несколькими тихими, необратимыми словами на губах. Зеленой вспышкой, отражающейся в глазах. Слепящей, всего лишь на миг. Такой быстрой, словно никогда и не было. Никогда и не будет? Что-то, чего никогда не хватит. Взгляд пересекается с марвисовым. По пальцам словно проходится разряд тока, выбивая палочку из рук. Ты такой слабак, – бьется на подкорке. Марвис тоже медлит, но не от сомнений. Он снова ухмыляется, лишь краем губ, по которым стекает кровь и гуляет тяжелое, почти огненное дыхание. Чимин не замечает Хосока боковым зрением, но не решается отвести взгляда, чтобы найти его. Беспокойство клокочет внутри, но быстро меркнет, перекрываясь предчувствием. Свою участь встречают лицом к лицу. Взгляд во взгляд. Пустота в руке пугает. В голове рефлекторно вспышками рождаются заклинания, но он лишь беспомощно пальцы сжимает, заламывая, выпуская бессмысленные всполохи воображения в никуда. – Я не хотел всего этого, – едва слышно произносит Марвис. Словно оправдывается. Словно прощается. Нутро сжимается в ожидании чего-то. Взрыва. Разрыва. Удара. Каково это? Один большой и оглушительный бам перед бесконечной тишиной. Он даже почти трусливо прикрывает глаза. Сбивчиво моргает от неожиданности. Всего секунда, а он даже не успевает понять, что произошло. Впрочем, Марвис тоже. Его тонкую шею обматывает цепочка, впиваясь в светлую кожу, а Хосок тянет его на себя со спины. Несколько лихорадочных движений, колдующий над песочными часами, и пространство искажается, засасывая в себя последнее изображение бывшего друга, навсегда отбитое на сетчатке. Чимин глупо моргает несколько раз, рассекая комнату бездумным взглядом. От стен отбивается их тяжелое дыхание. Ничто больше не сжимает изнутри, и ноги едва не подкашиваются от облегчения, до той самой секунды, пока осознание произошедшего не наваливается сверху. Чем-то неподъёмным, резким, крошащим плечи, как печенье. – Я тоже не хотел, – глухо вторит Хосок куда-то в осевшую тишину. Чимин встречается с ним взглядом и будто просит отрицания. Но Чон лишь коротко кивает, так, словно стряхивая сбившуюся челку. Поправляет мантию как ни в чем не бывало. Поднимает с пола обломки древесины с рваными концами на некогда идеально гладкой, матовой черной поверхности и неуверенно протягивает ему. Чимин с удивлением оглядывает остатки своей волшебной палочки, которую всего несколько мгновений назад держал в руках. Еще одна, из темного дерева, с тонким переплетом на рукояти – чернеет ужом на белом полу, магнитом притягивает взгляд. Напоминает о том, кто всего несколько мгновений назад указывал ею прямиком ему в лицо. А теперь стерт, как потерявшее свою значимость слово с доски. Он вперится в палочку, а по шее сзади своими ледяными тонкими пальцами вина проводит дорожки, по которым бегут мурашки. Пальцы неуверенно слабеют, не способные больше удержать такой тяготящий предмет, как волшебная палочка. Оружие, унесшее не одну сотню жизней. И сейчас одна из них ушла. Безликая, забытая. Растворившаяся в том мгновении и оставшаяся там навсегда. Ты не должен чувствовать вину. Он поступил бы так же. Неубедительно, почему-то. Здесь стало слишком душно. Запахло чем-то… как будто гарью. – Он вряд ли пришел сюда один, – констатирует Хосок, хватая с пола уцелевшую палочку Марвиса и протягивая ему. Почти насилу вкладывая ее в руку. – Пойдем. Чимин прочищает горло, выравнивается. Да, так и есть. Он кивает, но осознанности во взгляде не прибавляется. Четыре чертовых месяца бок о бок. До этой секунды он как будто бы мог что-то вернуть. Оправдать, образумить. До той секунды, пока прах не ускользнул сквозь пальцы. Пока тело и душа не растворились в искусственном свете. Не до конца. Столько всего осталось. Воспоминания. Злость и пепел надежды. – Все в порядке? – уточняет Чон, поджимая губы. И так понимает. Опускает руку на плечо и чуть сжимает. Чимину и не нужно ничего говорить, пытаться объясниться. Да, предатель. Да, использовал и да – нет оправдания. Тем не менее. – Им может понадобиться наша помощь. Чимин снова кивает, наконец, отрываясь от палочки, юркая взглядом к дверям. *** Заклинание раздирает пространство прямо рядом с левым ухом, на секунду оглушая и сжигая картину на стене, оставляя лишь чернеющий ожог, полный копоти, на камне. Как оказалось, Марвис действительно не явился в Поместье один. Уже и вопросом это не было: им приготовили ловушку. И та, судя по всему, захлопнулась. На лестнице их с Хосоком встретили двое. И пока Чон «танцует» свое «танго», скача по ступеням вверх-вниз, Чимин уворачивается от заклинаний в тесноте узкого для таких стычек коридора. По стенам замка разносятся отзвуки взрывов. Все поместье трясет, как в лихорадке. Его почти загоняют в угол. Он все пятится, отступает назад и назад, отмахиваясь и уворачиваясь от наступления. Не было и речи о том, чтобы спасовать в ответ. Он и так едва поспевал, а от частых вспышек темнело в глазах. Еще один шаг назад – и упрется в тупик. Цепляет что-то плечом, отвлекается – и это стоит ему дорого. Звуки обрываются, словно кто-то окунул его в полную воды ванну головой. Вместо воздуха на вдохе по дыхательным путям бежит раскаленная лава. Такое давнее, зарытое глубоко в памяти ощущение… Он словно ковыряет ножом давно затянувшуюся рану, выпуская весь гной с кровью наружу. Из горла против воли вырывается нечеловеческий крик. Связки напрягаются настолько, что, кажется, сейчас надорвутся, но он не слышит и этого. Ребра живут своей жизнью, хотят обрести свободу, вырваться из груди. Изнутри распирает, душе вдруг стало очень тесно в хрупком теле. Вот-вот – и взорвется, разметая ошметки по стенам. Кости выкручивает, и ломает. По часовой стрелке, затем против. Словно пролетел по чертовой мясорубке. Нечеловеческая боль вырывается за рамки тела, заполняя все. Каждую клеточку, каждый сантиметр. Внутри и снаружи, растекаясь алыми реками по холодному полу, впитываясь в камень. Как он вообще мог забыть. Такое забывать нельзя. В один момент все исчезает так же быстро, как и появилось. Поначалу кажется, что просто отрубился. Выпал куда-то, где не может быть боли. Где нельзя существовать. Просто… быть. Но легкие расправляет вдох, а в замыленных дымкой глазах прорисовываются силуэты. Да, давно он не ощущал на себе Круциатус. Как только спазм отпускает мышцы, он отползает к стене, пытаясь слиться с холодным камнем. Исчезнуть. Судорожно дышит. Кашляет, словно силясь выхаркать пострадавшие внутренности. А взгляд просит лишь об одном: не надо. Еще один Круциатус он не вынесет. Палочка оказывается в опасной близости от него. И он решается на этот шаг. Хотя, не решается, руки все делают сами. Не зря Кали вдалбливала эти рефлексы основательно в подкорку. Жалкий отраженный экспеллиармус тает, не достигнув цели. Чимин поднимается на неустойчивые ноги, опираясь на стену. Вперится во врага, и вновь чувствует это что-то – как острый нож, впившийся под диафрагмой. Лихорадочное, но убийственно спокойное. Тихое, а такое оглушительное. Без мыслей, всего двумя ледяными словами, кружащимися на языке. Решительным пламенем в глазах напротив, расчетливых, безжалостных. С сомнением. Недоверием. Неужели я способен? Неужели я… Неужели…