***
Окаменевший Джордан, с застывшей на перекошенном лице гримасой отвращения и злости, грохнулся на пол, поднимая грохот, быстро потонувший во вспышках метающихся заклинаний. Мире не была уверена еще тогда, прижимаясь щекой к стене за поворотом, и не уверена сейчас, что момент был самым удачным, но бездействовать дальше было бессмысленно. И чревато. Хан ненавидела слепо доверяться кому бы то ни было. Да и некому было, вообще-то. В последний раз та, на кого она без оглядки положилась, предпочла вонзить нож ей в спину во имя призрачного «общего блага». И так всю гребанную жизнь. Но сейчас нужно было просто поверить, что Кали окажется в нужное время в нужном месте. Пан или пропал. Ощущение острого риска, зудом проедающее кожу, ей даже немного нравиться. И жутко нервирует. Это что, азарт? Это словно… Бежать из горящего замка его объятыми пламенем коридорами, слепо веря, что за поворотом не окажется завал. – Давай, девочка, удиви меня, – прошипела она, рывком выскальзывая из укрытия и бросая в стоящего к ней полубоком Джордана Петрификусом. «Не подведи меня» – слышали отчаянное стены. Мире нырнула в нишу в стене рядом с каменным изваянием, уворачиваясь от полетевшего в нее, ослепляющего в темноте импульса. Выглянула и резко выкинутой вперед рукой с зажатой в немеющих пальцах палочкой поразила заклинанием следующего, цедя сквозь зубы ругательства: Чимин и Мэри мешаются под ногами, и чертовски трудно ненароком не попадать в них. Или, может быть, даже «нароком». Сердце, сорвавшееся с цепи, бешено колотило по ребрам, а тело двигалось на одних рефлексах – ни одной мысли. Но не прошло и минуты – все трое темных магов развалились на полу, подпирая своими неподвижными телами стенку. Мире предусмотрительно решила отыскать их палочки. Вжавшаяся в стену Мэри обнимает свои колени, не собираясь вставать, и глядит за ее манипуляциями исподлобья. – Не слышу благодарностей, – язвительно заявляет Хан, насмешливо играя бровями. Протягивает девушке руку, выдавливая натянуто-дружелюбную улыбочку. – Вставай. Или мы подождём Джунина? Он же уже вон, чаёк несёт, – она кивает на поворот, из-за которого сама появилась минуту назад. – Мире? – доносится из темноты голос Чимина, и ее настороженный взгляд скашивается туда, во мрак, до которого не дотягиваются приглушенные лучи факелов. Он выходит на свет, шерудя рукой по стене. – Выглядишь дерьмово, – хмыкает она, окидывая его оценивающим взглядом с головы до ног. Без преувеличений. В потрёпанной черной мантии, с бледным лицом и чудовищными темными кругами под глазами, мелко дрожащими пальцами, сутулящийся и едва стоящий на ногах. Разглядеть лицо до мелочей в полумраке не получается, но страшнее всего выглядят глаза: веки воспалились, белки проели насквозь почерневшие капилляры, словно тонкие мраморные нити, а слепой, словно покрытый сверху мыльной пленкой зрачок уперся в бездну. – Какого черта, Мире? – спрашивает он и сдавленно кашляет, стирая с губ мелкие бусинки крови. Тяжело вдыхает и выдыхает до упора, выглядит так, будто готов отключиться в любой момент. – Ты ранен? – невозмутимо осведомляется она и протягивает руку, чтобы стереть тонкую полосу крови, побежавшей у него из носа. Чимин дергается от ее неожиданного прикосновения так резко, будто его током шибанули, и едва не опрокидывается на спину. Мире хватает его за локоть и торопливо говорит: – Так, я, конечно, возражать не буду, если ты сейчас здесь откинешься, но Кали нас за это по головке не погладит, верно? Ох, блять… Хан удивленно втягивает воздух, замечая, как ярко-алые дорожки свежей блестящей крови начинают бежать из уголков его глаз. – Что такое? – потерянно интересуется он, опуская припухшие веки и прижимаясь виском к такому спасительно прохладному камню. Мире напряженно оглядывается по сторонам, признавая, что она ни черта не знает, как быть дальше. И разъяснения полуживому Паку о происходящем сейчас точно не первоочередная задача. С минуты на минуту сюда спустятся Джунин и Круг, а одна с двумя обузами на руках она ничего не сможет им противопоставить. Все известные ей потайные ходы – охраняются, и снова же одна с балластом из Поместья она не выйдет. Замок подчиняется Джунину, он их попросту не выпустит. Откуда-то издалека уже слышатся приглушенные низкие голоса. – Мерлин вас всех подери, – шипит Мире. – Мэри, чего ты встала? Палочка твоя где? Джэтт возится и демонстрирует ей палочку, ранее выуженную из внутреннего кармана мантии мужа. Хан замечает, что руки девушки пробивает дрожь, а глаза бегают от панического ужаса. – Ты, – она тычет в нее указательным пальцем. – Берешь его, и идете впереди. Я за вами. Сворачивай от входа в Подземелья к коридору, что выводит к библиотеке, поняла меня? Мэри рассеянно кивает, несколько раз для достоверности. Закидывает руку Чимина себе на шею, а Мире поторапливает их вслед. Голоса все ближе и ближе. Хан настороженно следит за тенями, что отбрасывают извивающиеся языки пламени на стены, и пятиться медленно в темноту, что пожирает ее силуэт сантиметр за сантиметром. – Где ты, Кали? Где, черт тебя дери? – раздражённо бормочет она, насупив брови, отступая назад и каждую секунду ожидая темную фигуру, выглядывающую из-за поворота. Пальцы немеют от невольного, предательского страха быть застигнутой врасплох, пусть она и знает, что не допустит.***
Чимин чувствует, как с новой секундой каждая клеточка тела набивается ватой и каменеет. Хочется просто закрыть глаза и провалиться во тьму, но он со слабой ехидной усмешкой отмечает, что он уже здесь. Он даже не пытается понять, что происходит. Что твориться с Мире и какого хрена она задумала. На чьей она стороне и за что борется вообще. В ушах ненавязчиво гудит, и все, что он слышит, – загнанное дыхание Мэри, буквально тащащей на себе его ослабевшее тело. А если затаить дыхание и прислушаться, то можно расслышать слабый голос с периферии сознания: «просто упади и сдохни уже». И, если быть до конца честным, он чертовски этого хочет. Сил вообще не осталось. – Мэри…– шепчет он, но даже чтобы попросить бросить его, не хватает мочи. Он едва переставляет ногами, и каждый шаг отдается эфемерным спазмом по всему телу. Когда ему успело стать так хреново? Хотя… а когда было хорошо? Он усмехается нервно и, сжимая зубы, заставляет себя идти дальше. Пусть и не знает, куда. Зачем. Впереди слышится какое-то шебуршание, будто огромные зачарованные крысы решили устроить ему похоронную вечеринку, плавно переплывающую в пир, где он станет главным десертом. Мэри замирает, вынуждая и его остановиться. – Чимин? – из плотного черного тумана, словно из глубокого подвала, доносится голос Кали, наполненный недоверием вперемешку с горькой надеждой. – О, боже мой… – ее судорожный вздох, совсем близко. Он чувствует, как ее цепкие руки хватают его за плечи. А у него голова идет кругом. И здесь, в кромешной тьме, трудно понять, где низ, где верх. – Как ты тут… – недоверчиво начинает он. Может, он снова начал бредить? Страх того, что это всего лишь мимолетный мираж, что он растает через пару мгновений, заливает диафрагму, тянет за ребра к полу. Он хватает непослушными пальцами ее руки, боясь отпустить. – Долгая история, – быстро шепчет она. – Мы пришли за тобой. Кислород исчезает из легких. Круглые сутки без проблеска надежды напролет. Забитое в угол отчаяние. Сумасшествие, намотанное плотным слоем поверх черепа под самой кожей. Пытки, все еще эхом отбивающиеся в уголках разума. И простое… Мы пришли за тобой. Мы еще о тебе помним. Вы не умеете бежать с тонущего корабля, да? Что ж, пойдем на дно вместе. – Вы заставили меня ждать, – с нарочитым недовольством выдыхает он. – Ну прости, – выдает виноватое она, а следом срывается нервный смешок. Но Кали мгновенно серьезнеет: – Где Мире? – Я здесь, – слышится позади прежде, чем он успевает что-либо ответить. Мире выхватывает руку Кали из его пальцев, дергая ее на себя, и требовательно чеканит: – Где моя сестра? – Тише ты, – успокаивающе шепчет девушка в ответ. – Все в порядке, она в штабе, спит наверняка. Не волнуйся, я никогда не нарушаю данные мною обещания. – Это все, конечно, очень хорошо, – замечает он, игнорируя то, что каждое слово даётся с колоссальным усилием. Сорванный голос старается звучать как можно непринужденнее, словно они не в полной заднице. – Но нам в спину дышат темные маги, которые хотят нас убить. Давайте мотать удочки. – Кого? – непонимающе переспрашивает сразу несколько голосов. – Сваливаем. Быстро. Кали разделяет его настороженность и передает Чимина в руки Чонгука, который, как оказалось, тоже тут. Как и Хосок, Лерингель и другие из наспех сколоченного отряда самоубийц. – Кали, его тут нет! – судорожно шепчет Чонгук, и его паникующий голос пускает табун мурашек по спине. – Что ты несешь? – возмущается она, пробивая себе путь к потайному ходу через набитый людьми сузившийся коридор. Недовольно замечает: – Насколько ты помнишь, мы только что в него вошли. Она щупает лихорадочно идеально ровную, пугающе гладкую поверхность стены. – Не понимаю… Они с Чонгуком тихо препираются, в четыре руки щупая стену в поисках крохотной зазубринки. За их спиной неприятной волной жара пробегаются перешептывания. Но Чимин ни черта не слышит и ни звука не произносит. Легкие цепенеют от страха. – Он знает. Звуки вокруг леденеют и рассыпаются беззвучно по полу на мелкие осколки льда. В кромешной тишине, тяжелым тихим шелестом: – Он играет с нами. Он захлопнул ловушку и теперь наблюдает, как мелкие мышки дергаются и напугано пищат. Острым резким импульсом: «вот он, твой тупик». В голове строгий, размеренный, непостижимо далекий женский голос из лондонского экспресса: «Станция конечная. Просим пассажиров покинуть вагоны». Сколько раз за последнее время его посещали эти мысли? Но на этот раз захлебываться всем вместе. Он ведь ни одного не пощадит. Чимин знает, он видел каждую смерть глубоко в черноте его безжалостных глаз, в голове успел уже пережить каждую, закипая в своей бесконечной агонии – ведь конец наверняка не настанет. – Приплыли, – выдыхает Мире, стуча кулаком по глухой стене. – Нет же, – категорично заявляет Мэри Джэтт, сжимая складки его мантии в своих пальцах. Тормошит его, будто пытаясь вырвать из когтей вязкого сна. – Чимин? Чимин! Он хватает ее ладони, заставляя перестать и затихнуть. Собственные пальцы едва поддаются командам мозга, словно вязнут в тягучем, как патока, воздухе. Чимин заставляет Кали подвинуться, протискиваясь к стене. Он не верит. Не верит, что из этого что-то выйдет. Что это Поместье может поддаться такому ничтожеству, как он, покориться и признать хозяином. Оно, как огромный гиппогриф… или нет, как самый настоящий горделивый дракон с чешуйчатыми черными крыльями, перекрывающими половину неба, а он – испуганный первокурсник. Он хватается судорожно за его огромные чешуйки, сдирая ладони, но все равно знает, что дракон его сбросит – сейчас, только наберет нужную высоту, чтоб без шансов на выживание, чтобы просто – мокрым пятном на скалах. Чимин слепо шарится стертыми подушечками пальцев по стене. Ну, Мерлин, пожалуйста! – Давай же…– шепчет рядом Мэри, кусая губы. Никто даже не дышит. Палец цепляет что-то шершавое и руки самовольно опускаются. Стена шуршит тихо, разверзаясь по невидимому шву.***
Через плотное черное полотно и калейдоскоп сумбурных образов нельзя было пробиться обратно к реальности. Словно бездонное озеро с проблеском света где-то наверху – гребешь, гребешь, а поверхность все так же далека. Не остановить. Чреда кошмаров мчится как бесконечный товарный состав, вагон за вагоном – осколки битого стекла на голову. И только смазанные, спутанные, разбитые картинки свидетельствуют о том, что это всего лишь сны. А он все никак не может проснуться. Не может выплыть к поверхности и, наконец, вдохнуть. А лёгкие уже ноют, горят, давят на ребра. Голова – как огромные тикающие часы, бомба замедленного действия, что вот-вот разорвется на части от боли даже сквозь пленку сна. А он уже прям у границы, прям под поверхностью тихой глади. И все равно – вынырнуть не получается. Тишина. Первое, что удается услышать. Боль в голове становиться до невыносимого отчетливой. Все тело ломит дико, будто сон утомляет сильнее марафонного бега. Но легкие расправляются и сворачиваются обратно абсолютно, непривычно свободно. Кажется, он проспал целую вечность и проснулся уже в другой, возможно, даже не такой отстойной, новой жизни. Движение каждой мышцы ощущается как чужое, будто тело не ему принадлежит. И он, как кукловод, дергающий за ниточки, заставляет руку согнуться в локте и коснуться плотной повязки на лице, полностью перекрывающей глаза ото лба и до кончика носа. Пахнет яблоками. Вообще-то, кажется, даже яблочным пирогом, который мама обычно делала по воскресеньям. На какое-то мгновение мерещится, что он чудом очутился в своем маленьком уютном коттедже. Что все былое – просто вязкий и выматывающий до испарины ночной кошмар, и он проснётся, выглянет в окно на ровные клумбы разномастных цветов и заметит полненькую соседку мисс Джорджи, выгуливающую по утрам своих псов. Но шершавая повязка под огрубелыми пальцами стягивает кожу лица жесткой реальностью. Хочется содрать ее с лица и увидеть хоть что-то. Хочется рвать на себе волосы, одежду. Хочется, да, но она, реальность, никуда не денется. Вдруг легкие уже не расправляются так свободно. Будто заклинило. Он сжимает до побелевших костяшек край одеяла, но все равно не может вдохнуть. Ловит воздух ртом, но совершенно не ощущает на языке его свежий вкус. Уши заливает вода, а в висках судорожным пульсом бьется страх. Или не страх?.. Что-то посильнее и на порядок ужаснее, что-то дикое, разрушительное и беспощадное. Грудь сжимает в тисках. Сердце выскальзывает из плотной решетки ребер куда-то в нутро. И хочется вопить, да только горло сводит, переклинивает. Чьи-то шаги. Кто-то шастает здесь. Боже, мне так больно, ты что, не видишь? Помоги! Помоги мне! Я не могу дышать! Он ощущает чьи-то загрубевшие, сухие ладони, проходящиеся эфемерными касаниями по не скрытому повязкой лбу, шее, хлопающие по щекам. Слышит чей-то неразборчивый шепот, доносящийся, кажется, отовсюду. Сжигающая тело огненной метелью агония притихает, а грудь вздымается рвано и тяжело, прошибаемая жадными вдохами. – Тише-тише, – будто на самое ухо чей-то незнакомый, вкрадчивый голос. Почему-то невольно вспоминается его исцеление Лерингелем от ядовитой крови дредалов. Почему? Чувство облегчения от отступившего истязания то же самое, будто все – дальше цепляться за жизнь уже не надо. Чувство бескрайнего умиротворения, впитывающегося даже в кости, словно уже умер. Есть, все же, в смерти что-то завораживающе прекрасное. Звуки становятся четче. Мерное трещание камина, брызгающего искрами, цоканье огромных старых часов с кукушкой и порывы буйного ветра за окном. Голоса, переговаривающиеся о чем-то безусловно важном, до чего почему-то не было совсем никакого дела. Будто ничто уже не важно и быть важным не может. – Как он, сэр? Отчего-то у Чимина складывалось упорное ощущение, что говорят вовсе не о нем. Словно казалось, что его здесь уже нет. – Все хуже, чем я думал, – серьезно отвечает чей-то совершенно незнакомый, глубокий и твердый голос. Приятно спокойный, но напряженно-задумчивый, как приливы ленивых волн к песчаному берегу, предвестников губительной бури. – Еще немного, и запустились бы необратимые процессы. Хотя сейчас я даже не могу с совершенной уверенностью заявить, что они не начались. Я просто делаю все, что в моих силах. – Какого черта? – мягкое, гладкое спокойствие разрывает резкий, возмущенный до раскаленного отчаяния голос Кали. – Это же просто… Всего лишь ослепляющее проклятие. Ему так хочется успокоить ее, усмехнуться и сказать, что переживать тут не о чем. Тише, девочка моя, оно того не стоит. – Кали! – с укоризной бросает Джин. Кашляет, заминаясь, и уже мягче произносит: – Она, на самом деле, хотела сказать спасибо за Ваши старания. Повисает гнетущая своей дискомфортной тяжестью, задумчивая пауза. – Нет, юная леди, это не «просто» проклятие, это сильная тёмная магия. Она всегда оставляет глубокий отпечаток и никогда не так проста, как кажется. Щелкают застежки, и до обоняния доносится аромат знакомых ингредиентов. Помимо профессора, у Чимина был прекрасный учитель: невольно вспоминаются занятия по Зельям, когда за каждый промах Юнги заставлял его определять ингредиенты с закрытыми глазами. С бульканьем откупоривается флакончик зелья. – К тому же, его тело до предела истощено сторонним токсином. Такое ощущение, что его постепенно травили на протяжении многих месяцев. Чимин сразу понимает, о чем речь. Да, сам виноват. И все же: ни в одном закоулке, даже на самых дальних задворках – ни тени сожаления. – Это все зелье бессонницы, – недовольно хмыкает она. – Оно и свело Юнги в могилу. Чем он вообще думал, придурок? – А ты чем думала? – негодует Джин. – Знала, чем может кончиться, и все равно позволяла ему… – А что, по-твоему, я могла сделать? – раздраженно отзывается девушка. – Чонгук пытался его образумить… Да будто ты сам его не знаешь. Если Чимин что-то твердо решил, его не остановишь. В этом она чертовски права. Да… по их голосам понятно, что все на взводе, на пределе выдержки. – Ладно. Целитель Каито, скажите, как скоро он придет в себя? – напряженно возвращает к главному. – Смотря, что Вы называете «придет в себя». Очнётся он через пару часов, а вот на восстановление уйдет много времени… месяцы, наверное. Не могу быть уверен, что он вообще когда-нибудь излечиться окончательно. Чимин ловит себя на том, что прислушивается и забывает дышать. – Вы… Вы про глаза? – тихо спрашивает Кали. Ее голос словно глушит удушающая вина. – Целитель, он сможет видеть? Он не хочет слышать ответ. Хочет оглохнуть, удавиться прямо сейчас, провалиться куда-нибудь поглубже, и не слышать. – Я не знаю, – честно отвечает он. Стук сердца замедляется, но усиливается, будто по груди бьет кувалда. Бах! Бах! Бах! А это не так страшно, как он думал – слушать правду. На этом разговоры затихают. Голосов больше не слышно. Его смаривает поверхностная беспокойная дремота, напичканная сумбурными видениями, стирающимися из памяти, как только туманная пелена сходит на нет. Разум и правда трезвеет. Хотя он так и не может понять, был ли услышанный разговор очередным бредовым сном или вырван клоком из реальности в промежутках между отрывистыми беспамятствами. Но повязка, и правда, на глазах. И тот самый незнакомый голос приветствует его: – С пробуждением. Как себя чувствуете? – На удивление… Не так, будто меня пожевал и выплюнул дракон, – отвечает он, садясь на постели и опираясь на высокое изголовье спиной, практически узнает свой хриплый голос. Целитель мягко усмехается. – Меня напичкали зельями, не так ли? – отлично понимает он, не особо нуждаясь в ответе. – Так и есть, – подтверждает явно пожилой мужчина. С прискорбием замечает: – Нам не выпала возможность познакомиться. Я Каито Шизара, целитель из больницы Святого Мунго, наставник Сокджина. Когда мой ученик примчал ко мне с мольбами о помощи, я просто не мог ему отказать. – Я должен Вас поблагодарить, – бесцветно замечает Чимин. – О, не стоит, – неловко смеется он. – По правде, не за что еще благодарить. А может, и не придется вовсе. – Скажите мне… то, что Вы говорили Кали – правда? Глупый вопрос, на самом деле. Ведь ему незачем было лгать. Но Чимин просто не мог не удостовериться. – Не уверен, о чем именно Вы спрашиваете, но все, о чем я ей говорил, – чистая правда. – Ладно. Сколько еще я смогу пробыть на ногах? – В каком смысле? – непонимающе переспрашивает целитель. – На сколько меня хватит, чтобы держать палочку и не валиться с ног? – тверже повторяет вопрос он, спуская босые ноги с края постели и носками нащупывая ворсистый ковер. Это, должно быть, гостиная Хосокова дома. Та самая кровать, на которой не так давно лежал раненый Лерингель? Это превращается в неприятную традицию. – Я не думаю, что это приемлемо в Вашем… – Я не об этом спросил, – ледяным тоном замечает он. Запахивает края мантии, поднимаясь на ноги, и на ощуп находит на столе рядом кувшин с водой. Как же невыносимо хотелось пить. – Ну, если зелья будут действовать исправно, то от шести до восьми-десяти часов точно продержитесь. – Позвольте, Хин поможет Вам, господин, – звучит звонкий, бодрящий своим энтузиазмом голос домовика где-то под ногами. – Господин как никогда нуждаться в помощи и заботе своего домашнего эльфа, правда? – Правда, – голос Чимина смягчается и он принимает стакан из рук слуги, забывая о всем на свете, как только пересохшие губы касаются блаженной прохлады воды. Но стакан быстро опорожняется, возвращая на землю. – Куда все запропастились, Хин? – Все с нетерпением ожидают, когда господин прийти в себя! – торопливо сообщает он. – Я сейчас же всех оповестить! Эльф ускользает из гостиной так же шустро, как появился. Чимин опускается на стул с резной спинкой, выдвинутый из-за стола, прислушиваясь к тому, как целитель Каито собирает все свои склянки в старый потертый чемоданчик, а они звякают, сталкиваясь боками друг с другом. Где-то на другой стороне комнаты приглушенно бормочет зачарованное радио, настроенное на волшебные частоты. Он машинально ухватывает слова на лету. Что-то о бешеных детенышах соплохвостов, которых жертвы нападений внезапно находили в своих дворах. Очередная частота, которая существует, чтобы существовать, на которую попадаешь случайно и оставляешь, чтобы слова шумели на фоне, не оставляя места тишине, и редко воспринимаешь всерьёз. – Но взбесившиеся соплохвосты – не единственные неприятности, что могут подстерегать наших слушателей. Мы снова возвращаемся к скользкой теме, которую бояться поднимать даже самые массовые периодические издания, такие как «Ежедневный пророк» и «Новости Волшебного мира». Министерство отказалось комментировать несостыковки по недавнему делу убитой маглорожденной ведьмы Алис Шарритон. Ее трагическая кончина рассматривается как несчастный случай, но в последние двое суток в разных уголках Англии были зарегистрированы случаи пропажи без вести магов совершенно разных возрастов, социальных положений и рода занятий. Общее для них было только одно…– ведущая зловеще тянет, будто то, о чем она говорит, и так не наводит на слушающих невольную панику, – их происхождение. Да, это то, о чем вы думаете. Все они были маглорожденными. Стоит ли бить в тревожный колокол? Что может стоять за этими зловещими исчезновениями? Совпадение или закономерность? И почему Министерство относится к этому так спокойно? Вопросы можно задавать бесконечно, но… – Ты выглядишь как человек, у которого припрятаны решения всех наших проблем, – звучит оптимистичный голос появившегося на пороге гостиной Хосока. Чимин почти усмехается невольно и горько: я выгляжу как человек? – Я выгляжу как человек, который выпустил на белый свет самое страшное чудовище из всех возможных, – мрачно вторит ему Пак. Этот неуверенный, робкий и боязливый отрывок новостей – всего лишь крошечный отпечаток реально происходящего. Просто Джунин любит чистоту, любит образцово проделанную работу, и он не позволит оставить следов. Он не позволит и тени подозрений просочиться в люди. Министерство никак не комментирует? Как же… Будто им есть, что сказать. Будто они посмеют противопоставить что-то ему – человеку, способному собрать под собой темных магов со всех континентов и раздавить всю имеющуюся хрупкую, но надежную, построенную веками систему одним щелчком своих пальцев. И он это сделает, рано или поздно. Чимин только сейчас понимает... Жаль, что слишком долго до него шло. Джунин – это непостижимый хаос, с которым мир никогда не встроиться в гармонию. Это сила, с которой мир никогда не сможет совладать. Чимин как маленький мальчик, от любопытства, по глупости щелкнувший переключателем и открывший огромную черную дыру, пожирающую все. И только ему одному по силам ее захлопнуть. – Что мы делать будем? – поглощенный своими мыслями, Чимин и не заметил, как в гостиной собрались его люди. Они ждут… ждут, пока их горячо любимый предводитель укажет им путь на тихий берег среди жуткого шторма. И ты не можешь их подвести. Не имеешь права. Он тихо вздыхает. – Я хотел всех вас поблагодарить, ребята, – спокойно и размеренно, немного отстраненно начинает он. – За то, что вернулись за мной. – Мы что, мракоборцы какие-то протухшие? Мы своих не бросаем, – отмахивается Хосок, все еще пытаясь поддержать судорожную непринужденность, когда каждого изнутри колотит безнадега. – Вот только, Круг Кругом… – даже в его бодром голосе мелькает опаска, – а Джунин нам не по зубам. – Да, весь наш план основывался на безупречном знании Кали обо всех тайных проходах Поместья. Даже Джунин знает не все: некоторые появились намного позже него. Но… весь наш план сводился к тому, чтобы вытащить тебя оттуда, и весь расчет на то, что ты скажешь нам, что делать дальше, – неловко признается Чонгук. – Было бы неплохо, если бы мы вместе придумали новый план, – поправляет его Кали, расставляя акценты. – Он у меня уже есть. Все замолкают, наверняка, настороженно переглядываясь. Им не нравиться его спокойный, железобетонный и до чертиков уверенный тон. Виснет отчужденная тишина. Снова неуверенно возникает Хосок: – Может, поделишься? – Мы не станем ничего предпринимать, – пожимает плечами он. Слышатся отрывистые ехидные хлопки и ядовитый голос ерничающей Мире: – Господи, как же гениально. Долго голову ломал? Но Чимин словно и не слышит. – То есть, мы не станем прятаться, не будем бежать или давать бой. Просто уступим первый ход «белым». Этот дом сокрыт хорошо, но уже совсем скоро Джунин и Круг будут здесь. Ни одно заклинание его не остановит. Он найдет меня… Это неизбежно, – флегматично констатирует он. Неизбежно, как закат или рассвет. Почему он не боится? А зачем ему бояться? Разве кто-то боится закатов? – И почему, – даже голос Кали пропитывается недоверием, – ты так спокоен? – Собирайте свои вещи, – отстраненно велит он, игнорируя ее вопрос. – Вы возвращаетесь домой. – Господи, можешь объяснить по человечески? – он почти видит, как Мире возводит глаза к потолку. – Это будет ловушка, в которую Джунин просто не сможет не попасться. Без шанса на провальный исход. Его лучший план. Наконец, совершенный до невозможности.***
По всему тесному дому стоял шум и гам. Заметно нервничающая, Кали жутко суетилась, пытаясь организовать свою задачу, обеспечив ее по максимуму. Она все еще ненавидела этот план каждой фиброй души. Наверное, подсознательно, она понимала, что за ним кроется, и не могла смириться, но все равно, сцепив зубы, шла исполнять. Потому что если Пак Чимин что-то твердо решил, никто этому не помешает. Она рассказала обо всем, что произошло за его отсутствие. Министерство жутко нервничает в связи с повисшей в неизвестности ситуацией, пока все скрывает и не торопиться ввязываться в разборки. И правда, начали аномально всплывать случаи с пропажей маглорожденых, но шума никто не поднимает: этим вопросом занимается Бюро розыска пропавших без вести в штатном режиме. А они, собравшись с силами, придумали план его спасения: раньше подобное провернуть не удалось бы, потому никому на ум не спадало воспользоваться таким преимуществом, но Круг развалил вековую защиту Поместья, так что... Даже такой гений, как Мин Джунин, не способен воссоздать ее в столь короткий срок. Джордан шантажировал Мире ее сестрой-сквибом, но укротить эту не самую приятную молодую леди не так-то просто. Никто не превзошел бы Хан в роли троянского коня. А с безукоризненными познаниями Кали в древней «паутине» теперь не защищенных скрытых проходов – сказывается бурное прошлое в обществе беспризорных неугомонных маленьких колдунов – двери Поместья Мин гостеприимно распахивались перед ними. Оставалось только повывести из дому всех паразитов. А сейчас он в своей дальней тесной комнатке на пару с Лерингелем воплотил в жизнь свою неотъемлемую часть плана, отозвав его от всеобщих сборов тихим «зайди, мне нужна будет твоя помощь». Дредал был необыкновенно мрачен и молчалив. А Чимина, наоборот, распирало на болтовню. Словно он боялся что-то упустить, чего-то недосказать. – Знаешь, Лерингель, – начинает он, стоя к нему спиной и обнимая свои плечи руками. – Когда я получил свой гарант «бессмертия» в лице Джунина, когда стал единственной грязнокровкой, которую он не может убить, моя жизнь перестала чего-то стоять. Как ценить жизнь, которую нельзя потерять, а? Ведь ценят обычно ту, которой уже нет. Время шло размеренно, спокойно, и в кои-то веки сердце билось с ним в такт, вгоняя секундную стрелку в складный резонанс. На душе было так спокойно, так тихо, будто вот она – награда за страдания. – Запретный плод сладок… И с тех пор, как моя смерть стала табу, она кажется поразительно заманчивой. Дредал молчит, молчит, и все же не выдерживает: – Мне страшно становиться, когда глядя на тебя, я вспоминаю того волшебника, которого однажды встретил в лесу. Уголки потрескавшихся губ Чимина невольно растягивают их в слабой улыбке: – Это судьба, не находишь? Чему быть, того не миновать. – Если мы закончили… Я пойду…– бормочет едва слышно стушевавшийся Лерингель и быстро ретируется из его комнаты. Еще спустя час Чимин провожает всех у порога, прощается с матерью, одаривая теплой улыбкой, к которой она так привыкла, что, наверняка, выглядела жутко в сочетании с повязкой на глазах, скрывающей добрую половину лица. Она с Госпожой Мин отправляются подальше от столицы, пока все не закончиться и не утрясется. У Чимина ноет под ребрами жутко от того, что он не может их видеть. Не может взглянуть маме в ее теплые глаза, чтобы увидеть в них поддержку. И сам не может окинуть своих ребят решительным взглядом, который без слов говорил бы: «я на вас рассчитываю». Я знаю, что могу положиться. Я не один. Как же жутко щемит… – Кали, не забудь. Ждете в оговоренных ходах моего сигнала. Взять Поместье не составит труда, если все сделаете правильно. Я пришлю вам Патронус. – О, ты умеешь вызывать Патронуса? – нервно хмыкает она. – Да, Юнги еще в Хогвартсе научил, – поясняет он, не успевая даже удивиться вопросу. – Даже не буду спрашивать, какую форму он принимает. Что ж, будем ждать. Как только придёт сигнал – действуем. Как только дверь за ними закрывается, воцаряется едкая тишина, обрушившаяся на крышу грудой огромных валунов. И Чимин остался один на один с темнотой, временем и взглядом в прошлое, для которого не требовались глаза. Мимолетный вопрос Кали невзначай вынуждал вспомнить. Запускал необратимую цепную реакцию вереницы воспоминаний, разрывающих внутренности не слабее щедрого Круциатуса. Они плющат кости, прожигают кожу. И если бы мог, кричал бы. Если бы мог, умывался бы слезами. Может, стало бы легче… стало бы проще. Но душа выгорела, а глаз нет, и голос сел совсем – остался лишь пепел, поливаемый дождем. Чимин садиться на край кровати, не доверяя ногам. Целитель пророчил ему восемь часов, но очень вряд ли у него эти восемь часов есть в запасе. Чимин не ждет, когда прошлое начнет стучаться в двери, он сам ныряет в него, как в Омут Памяти. И все – будто вчера, но словно не с ним.– Хен, что, если наши пути бесповоротно разойдутся?
Своим до неузнаваемости звонким, мягким, наивным голосом. С тем серьезным, «суровым» взглядом в будущее. Не зря боялся.– Зачем ты заглядываешь так далеко, Чимин-а? Почему не можешь просто наслаждаться моментом? Например, именно этим. Я же сейчас здесь. Зачем думать о том, что меня, возможно, не будет в будущем, упуская это драгоценное время?
Я же сейчас здесь
Чимин сжимает до онемевших пальцев складки мантии. Кричит себе прошлому о том, какой идиот, до онемевших мыслей. Тогда бы просто уткнуться в шею, вдыхая запах майской травы, и шептать, как в бреду, может, немного глупые, но до боли искренние и такие хрупкие признания в любви, не глядя на безграничное лазурное небо над головой и такие же безграничные просторы неизведанного будущего. Он душу всем дементорам на растерзание бы отдал, чтобы вернуть те мгновения хоть на секунду. Запечатать разум там и тогда, как в дне сурка, проживая это снова и снова. Хогвартс, и вправду, – самое волшебное место на свете. И вовсе не потому, что вместо математики там учат мышь преображать в графин. Хогвартс – замок, заточивший их лучшие годы, дом лучших воспоминаний, в который не прочь вернуться, когда дело клонится к закату. Как все неважно, как все нелепо, когда ваши сердца бьются, пусть и в разный темп. Пусть не на одни звезды смотрите по ночам. Пусть хоть война, хоть вечный лёд – все дороги ведут к встрече. Как жестоко: осознать можно, когда все позади. Когда уже бессмысленно. Когда одни лишь слабые чертыханья эхом по лабиринтам разума и неосушимые океаны боли. И… – Черт… Ну, что? Что? – Я так люблю тебя… господи, – с судорожным вздохом, почти со всхлипом. Да какая уже разница, верно? Он резко вскакивает с постели, запуская руку в спутанные волосы, и делает нервные шаги туда-сюда по комнате, пока бедром не натыкается на край широкого подоконника. Бьет по нему кулаками, пытаясь выровнять дыхание, но получается хреново. Поднимает голову и протягивает руку, натыкаясь пальцами на гладкое холодное стекло. Интересно, что там, за ним? Снег сыплет щедрыми хлопьями или лужи отражают редкие и острые, как лезвие клинка, зимние солнечные лучи? Прислушивается – и ничего не слышит, словно успел и оглохнуть. Резко грудь будто пробивает наконечник стрелы, и он рукой впивается в мантию на груди, другой хватаясь за край подоконника, но все равно опускается на колени. Господи, как же больно. Черт, а он успел и забыть… Если все течет так быстро, скоро должны появиться и галлюцинации. Честно говоря, этого момента он боится куда больше простой физической агонии. Он преодолел уже слишком многое, и теперь, натыкаясь на боль, просто переступает ее и идет дальше. Когда волна отходит, он поднимается и садиться обратно на стул, нащупав спинку дрожащей рукой. Конечности с неимоверной скоростью наливались свинцом, а легкие раскалялись до бела. С неистовой силой колотилось ноющее от каждого сокращения сердце. Каждый его удар – песчинка в песочных часах. – Эй? Кто-нибудь дома? Там было открыто! Внезапный голос откуда-то из прихожей заставляет вздрогнуть. Он быстро узнает его: мама. Голос все ближе и ближе. Он вскакивает, отбрасывая слабость в ногах, и с негодованием ее окликает, приговаривая: – Ты что тут делаешь? Ты должна была еще сто лет назад пересечь черту города! Сердце с неистовым беспокойством колотиться, а слух напрягается в тревожном ожидании, что сейчас вот-вот дверь слетит с петель и порог этого дома переступит Джунин. – Простите? – ее внезапно растерянный, вопросительный, какой-то совсем чужой тон отрезвляет. По звуку, она стоит прямо напротив него. Но в глазах – кромешная, осточертевшая темнота, его верная подруга. – Это ваш дом? Простите, что я вот так ворвалась, просто… я совсем заблудилась. Не знаю, как очутилась в этом районе, представляете? Случается же…Вы не подумайте, я… – Мам? – беспомощно шепчет он. – Что? – такой натянутый, искусственный голос… Она нервно усмехается: – Простите, вы, должно быть, обознались. У меня нет детей. Последние слова гремят в ушах, бьют обухом по голове. А он растерянно стоит столбом, не способный выдавить из перетянутого судорогой горла ни звука. – Я, вообще, сирота. И вдова. Ты ведь этого хотел, да? Ее голос становится тверже, тише и злее. Он пугливо отступает на шаг назад. – Не беги, а отвечай мне. – Мам? – неуверенно зовет он. Все тело начинает трясти, как в лихорадке. – Замолкни! Ты мне не сын. Ты же сам так решил, верно? Нет, нет, нет. Это иллюзия. Это ложь! Мамочка, я никогда… – Ты зачем попросил его стереть воспоминания о себе? Сердце замирает. Страх – отравленным кинжалом по груди. – Какое ты право имел, черт побери? Я… я… Чимин не находит себе оправдания, кроме: «так было надо». Но… кому надо? С чего ты взял вообще? – Ты сердце у меня из груди вырвал и растоптал, вот что ты сделал. Ты у меня сына отнял! Но мало тебе было! Даже воспоминания хочешь! Они не твои, как ты смеешь? Они не твои Да, не мои… Да, права не имею, но… Но я же… Что? – Ты настоящий дементор! Держи! Держи, забирай мою душу. Только воспоминания мои не тронь. Оставь! Чимин дергается, словно пробуждаясь от кошмара. Вокруг тишина, и даже потухший камин не трещит. В воздухе аромат яблок и корицы давно рассеялся, остался лишь запах старого дерева и пыли. Ты сгниешь здесь. И не останется ни человека, который о тебе вспомнит. Ты сам об этом позаботился. Он трясет головой, словно может выбросить из нее все непрошенные мысли. Как же чертовски сложно отличить галлюцинацию от реальности: они подлинные, правдоподобные до безумия. И даже мысль «это всего лишь иллюзия» не поможет нисколько. Тело поддается, мысли верят. А душу скрючивает и корежит, как брошенную в огонь прочитанную газету. А он зубы сцепит и прошипит: «к черту». Все перетерпит. Давай, давай, своди меня с ума. Попробуй. Он чувствует внезапный толчок, словно кто в него врезается неосторожно на полной скорости. – Ой, дяденька! Простите! – слышится волшебный, бодрый девчачий голосок. Вокруг проявляются, как фотография на глянцевой бумаге, звуки: шум оживленной улицы, смутно-знакомая музыка издалека. – Я так спешу, что совсем нет времени глядеть перед собой! Мы должны первыми попасть в «Лавку Олливандера», чтобы братик получил самую лучшую палочку! А вдруг кто-то заберет ту, что предназначалась ему? Тьма вокруг нехотя тает, как снег на жарко палящем солнце, а краски медленно и неуверенно зацветают перед глазами. Он бездумно хлопает ресницами и разглядывает маленькую девчушку перед собой. Миниатюрная, с обворожительной улыбкой и двумя белоснежными хвостиками, в нежно-облачном сарафане она напоминает хрупкую белую лилию. Пусть никогда не видел ее в живую, Чимин на какое-то мгновение решает, что перед ним Юния. – Моему братику уже одиннадцать! Он в Хогвартс поступает, – с неимоверной гордостью заявляет она, готовая делиться этой новостью со всем миром. – Вы тоже учились в Хогвартсе? И я когда-то буду. Девочка оборачивается по сторонам и изящным движением поправляет юбку своего сарафана. – Ну, ладно, если потеряюсь, мама будет злиться, а папа опять станет ворчать. Прошу меня просить. Она вежливо улыбается, пятится на несколько шагов назад и машет ему растопыренной ладошкой. Ее окликают: – Мин Минджи! Я же сказала не отходить от меня ни на шаг! Больше не выйдешь из поместья, пока не стукнет твой черед собираться в школу, я тебе обещаю. Легкие каменеют, осыпаясь ломкой крошкой от каждого удара сердца. Девочку за руку хватает Мире, и та просит ее обиженно: «ну, не злись, мамочка». Он с трудом переводит взгляд им за спины. Слышит, как с каждым слабым вздохом легких все меньше, а удары все четче, сильнее. Земля уплывает куда-то из-под ног, даже не попрощавшись. Там, за ними, стоит он. Юнги. Во плоти. Его рука лежит на плече у мальчишки – словно его маленькой ювелирной копии умелого мастера – мнущем в руке список необходимых вещей для обучения. Чимин всего на секунду встречается с ним взглядом, прежде чем мираж тает, снова погружая его во тьму, но этого мига хватает, чтобы затопить с головой. Он захлебывается своими мыслями, крепко сжимая пальцами колени и подыхая здесь, на полу богами забытого дома на одной неприметной улочке Лондона. Куда ты пал? Плевать. Даже, если я подниму взгляд на небо и пойму, что это дно – плевать. Я буду помнить тебя. Клянусь, до последнего вздоха. Свое имя забуду, твое – никогда. Не по силам. Что-то на кромке сознания дает понять, что сигнализационное заклинание сработало. Мин Джунин стучится в твои двери. Чимин заставляет внутренности собраться воедино, даже пусть они покромсаны на части. Заставляет разум отбросить лишние мысли, заталкивая их на самые дальние задворки. Цепляется за край ближайшей мебели и поднимается на неустойчивые ноги. Добирается до кровати и шерудит на ощупь на прикроватной тумбе, натыкаясь на палочку. Он даже не знает, чья она. Протягивает ее вперед, в темноту, и замирает в нерешительности. Промедление – смерть. Давай же! А он даже вспомнить не может, какое счастливое воспоминание вызвало его Патронуса впервые. Напрягает все извилины, и все равно… пустота. Господи, моя жизнь – сплошное пепелище. Счастливое воспоминание? Вернуться в дом памяти на закате… кажется, он уже думал о чем-то подобном. Пора раскрывать «сундучок с сокровищами». «Помни, – в голове гремит голосом Юнги, – никаких сомнений». – Экспекто Патронум! Палочка греет пальцы, а энергия переплетает кисть, срываясь с кончика бесформенным туманным облаком, сворачивается в большую юркую змею. Он не видит, но знает: все получилось. Он отправляет своего Патронуса Кали за несколько мгновений до того, как слышит, что дверной замок разлетается, а дверь, распахиваясь, бьется о стену прихожей. На подкорке есть сомнение, боязнь того, что это всего лишь очередная галлюцинация. Но голос разума твердит: «ты придурок, разуй глаза». В тишине каждый его шаг гремит тысячей раскатов. Он реален, как каждый удар еще не замершего сердца. Как каждый вздох саднящих легких. Как каждый спазм, скручивающий мышцу за мышцей. Как боль, как тьма перед глазами. Как смерть. Неминуемый, как рассвет. – Здравствуй, – спокойно произносит чудовищно знакомый голос. Хочется проклясть весь мир вслед за ним, стереть в порошок. Потому что мир без этого голоса попросту не должен существовать. Внезапно заикается давно притихшее радио в углу, но Чимин и бровью не ведет. – Значит, ты счел, что будет довольно забавно поиграть в «кошки-мышки», – недовольно замечает Мин. – Ты же знал, что это бессмысленно. Так глупо. Куда ты от меня убежишь? – Тш-ш-ш, – шикает расслабленно Чимин. Не от чего больше бежать. Все, действительно, конечная. Его платформа девять и три четверти в седьмой, последний раз. «Хогвартс-экспресс» отходит в депо, пуская прощальные клубы дыма, в которых теряется краски заката. – Не нужно шума. Почему бы не насладиться музыкой и покоем, пока есть время? По каналу волшебного радио, в самом деле, больше не транслировались провокационные новости. Оттуда лилась тихая, плавная, тоскливая песня, будто… прощание. Точно! Прощание перед разлукой. Джунин был неизбежен, как расставание. – Чимин, тебе бы лучше больше не злить меня. Я великодушен и терпелив, но если меня разгневать… – Я лучше спрошу у Мелиссаны, что за этим последует, – ерничает он. – Интересно, готовы ли вы пожертвовать своей жизнью, чтобы наказать меня? Слишком много чести, не так ли? Нет ничего страшнее, чем человек, который уже все потерял. И если Джунин страшен, как армия драконов, то они на равных. – Не стоит утруждаться. Я уже обо всем позаботился, – Чимин чувствует, что стоять на ногах все труднее и труднее. Поджилки трясутся, а тело хочет свалиться на ближайшую поверхность, расслабляя гнущиеся судорогами мышцы. Джунин близко, даже слишком. Он слышит его дыхание совсем рядом. Чувствует каждую клеточку его тела, каждую ниточку силы, источающую опасность. Легкие сжимает. Он задушено кашляет и понимает, что на пальцах что-то осталось. – Чимин? Что это значит? Да, это судьба. С самого начала этот человек был для него несущим смерть. И не важно, от рук ли Мире или от своих собственных. Он был ключом. Ключом к его склепу. Лерингель. – Чимин? – Джунин начинает злиться. Он еще не понял, но уже начал сопоставлять факты и отвечать на собственные вопросы. Чимин чувствует себя свободным. Впервые вне оков страхов, сомнений, терзаний. Больше нет ничего. Последняя страница должна оставаться пустой. – Что ты сделал? – голос Мина опасно твердеет. Раньше его это напугало бы. Близко, близко, уже так близко… Я не хочу умирать, но разве мне оставляют выбор? Ноги все же подкашиваются, и он проваливается в невесомости. От бездны спасают лишь крепкие руки, перехватившие безвольное, ставшее бесполезным тело. Чимин не чувствует рук, ног, но отчетливо ощущает чужие. Кто бы мог подумать… Он должен быть счастлив, что умирает на руках, которые желал больше всего на свете. Увидеть бы… увидеть бы в последний раз. Он захлебывается кровью и сквозь силу говорит: – Да… ты пон-нял правильно. Не просто кровь Лерингеля, на этот раз яд из крови дредала. Яд, сжигающий свою жертву за считанные часы – Мире была бы в восторге. И единственный, кто мог бы его спасти, – на этот раз за многие мили отсюда. Да и не факт, что даже он бы смог. – Дом окружен, не так ли? – интересуется Чимин. Шея отказывает вслед за всем остальным телом, так что он упирается виском в плечо все еще удерживающего его хрупкое умирающее тело, беспомощного Джунина. На этот раз ты ничего не сможешь сделать. Дом окружен – Чимин был слишком важен для него, и он не мог рисковать. Он был разгневан его побегом и собрал весь свой приближенный Круг с собой, чтобы разгромить все жалкие силы сопротивления. Но Чимин оказался тут совсем один… какая жалость. Зато там, Кали, Чонгук и все остальные спокойно оккупируют Поместье, в которое Джунин больше не сможет вернуться. – Ты попался в мою ловушку, – Чимин улыбается перепачканными кровью губами. Кровью пропитывается повязка на глазах. Только теперь он понимает: ни один план против Джунина и не сработал бы, если не готов поставить свою жизнь на кон. Джордан и остальные недооценили его. Это было разумно – выбрать в качестве «якоря» именно его – чтобы подчинить силы сопротивления, но… Они совсем забыли о нем. Об одном таком маленьком, неуклюжем и глупом неудачнике с Гриффиндора. – Тебе уже нас не спасти, – с болезненным удовлетворением констатирует он. Хриплый голос дрожит, но держится на последнем издыхании. – Ты получил второй шанс на жизнь, и на что ты его потратил, а? Величайший из магов, Мин Джунин. Джунин, что хотел было броситься на поиски решения, останавливается. Он присаживается на кровать, позволяя его спине поместиться у себя на коленях. Мин слишком умен для того, чтобы биться в отчаянии. Признавать свое поражение – прерогатива умных. Если бы даже каждая живая душа в этом мире подчинялась ему, он не смог бы отыскать Лерингеля. Потому что их разделяет самое непреодолимое расстояние – время. Даже со всей имеющейся у него силой, пугающей весь магический мир, Джунин видит, как его жизнь угасает буквально у него на руках, и ничего не может с этим поделать. – Зачем тебе сила, которая может крушить планеты, если ты не можешь защитить то, что тебе дорого? Джунин смотрит вниз, на колени, на бессильное и хрупкое тело мальчишки, которому проиграл. Наверное, впервые. Хотя ощущения поражения все равно нет. Смотрит, и не успевает осознать, что умирает вместе с ним. Наверное, прекрасно умирать без осознания. Мне это незнакомо. – Я не знаю, – честно отвечает он. Потерянно: – Не знаю. – Какой во всем этом смысл? – улетают последние слова в космический вакуум, к звездам. Чимин чувствует, как немеют кончики пальцев, как окаменение молниеносно разноситься по телу, будто он и правда в гранит обращается по велению волшебной палочки. И последние мысли – снова о нем. Молю только об одном: найди меня. В следующей жизни. Может, через сотню разных: человеческих или нет. Сквозь года, века, миллениумы. Ты просто… только не прекращай искать. И я тебя обязательно узнаю. Ты только… Мысль обрывается. И сердце застывает – теперь не на миг. Последний выдох так и не срывается с губ, а в остекленевших глазах – бегущей строкой запоздавшая мысль, никогда не познающая завершения.Если это и сказка со счастливым концом, то я в ней далеко не главный герой