Zella Day – East of Eden
Что такое вечность? Как вообще можно ответить на этот вопрос? Как что-то, у чего нет конца, может уместиться в простом слове? Вечность окутывала со всех сторон, запечатывая в своей ржавой клетке. Если это – смерть, то совсем не удивительно, что ее боятся. Ведь здесь… ничего. Правда, совсем. Мыслей тоже не должно быть. Но они… почему-то здесь. Еще она пахнет лавандовым мылом и миндалём. Точно так же пахло в… О, господи… Будто сотни лет назад, в соседней галактике. Прекрати, ты не имеешь права на воспоминания. Чимин чувствует ломоту в теле – такую настоящую, живую. Но этого не может быть. Он точно помнит, как умер только что. Боже мой, неужели Джунин нашел-таки выход? Что он за чудовище, его вообще хоть что-то способно пронять? Но этого не может быть! Не может! Он нечеловеческими усилиями заставляет себя распахнуть глаза и тут же зажмуривает их обратно. Что это? Очередная галлюцинация? Все это было лишь иллюзией? И Джунин? И собственная смерть? Он что, успел сойти с ума? Да что за черт… Нет. Он осторожно открывает глаза. Картинка стоит мутная, расплывчатая, совсем непонятная: просто палитра размытых дождем по холсту красок. Чимин не сразу понимает, что она какая-то слишком уж неполноценная. Один глаз. Он видит только одним глазом. Но это уже слишком много! Он вскидывается резко на кровати, отползая назад, чтобы упереться спиной в изголовье, и часто, судорожно моргает, пытаясь сфокусировать взгляд и разглядеть хоть что-то. Кружится голова. Как же он разучился просто смотреть. Слепой и зрячий, глаза напряженно бегали по знакомому помещению, в конце концов замирая на притаившейся фигуре в кресле напротив кровати. Немигающий взгляд проедал в ответ. – Д-джунин? – недоверчиво сорвалось с губ совсем не его, не людским голосом. Таким сломанным, хриплым и севшим до нереальности. Не может быть, не может быть, – лихорадочной мантрой в пустой голове. Он подрывается из кресла, но замирает, не решаясь приблизиться. Его непривычно нетвердый взгляд бегает по перепуганному лицу растерянно, но быстро успокаивается. – Нет, Чимин. Барабанные перепонки взрываются. Взгляд каменеет, вперяясь в него, так сильно, что он почти теряет остатки зрения снова. Сердце стремительно убивает его – если он еще не мертв. Это иллюзия. Он жмурится и сжимает пальцами свои виски, словно пытается выдавить её из головы упёртой мыслью. Это гребанная иллюзия. – Чимин? – растерянно окликает. Заткнись. Замолкни. Хватит! – Прекрати! Это твой собственный выбор, помнишь? Все мысли обрываются резкой вспышкой темноты, какая не ослепляла даже незрячие глаза. Из нутра рвется беспокойство, и где-то на далеких задворках пробивается украдкой обрывок воспоминания. Будто чужой. Он вдруг замирает с ясным осознанием. – Я умер. Упирается ладонью в грудь, словно ожидает, что та просочится сквозь нее. Но натыкается на судорожно бьющееся в страхе сердце. Живое. – Я был мертв, – растерянно шепчет. Как бы ни старался, выудить ничего с «той стороны» больше не выходит, кроме того жалкого, вырванного из глубин души клочка, образа, словно просочившегося сквозь плотные швы сознания. – Добро пожаловать назад, – тихо произносит он, напоминая о себе. Чимин распахивает глаза и таращится на него всего одним зрячим зрачком. Не может быть… – Юнги? – едва слышно, с безграничным сомнением. Не дари мне надежду, я в нее больше не верю. Ха-ха, кажется, он все же сошел с ума. – Да. Вздох перебивает одним простым словом. Сжимает клещами диафрагму. Чимин мотает головой, в отчаянии кусая губы. Не может… просто нет. – Это я, Чиминни, – снова повторяет он, беспокойно заглядывая в его глаза. Он зажмуривается, не позволяя зрительным контактом проникнуть в свои мысли. Вдох – неверие. Пальцами судорожно цепляется за мысль об иллюзии, как за шипастый спасательный круг. Дурацкая кровь дредала способна и не на такое. Хоть и боли в теле нет… Но это обман, мираж, жаждущий подчинить его разум. Вот только с каждой секундой он все меньше в этом уверен. Выдох – перед глазами рушится стена, сотканная из тени и страха. Он не знает, что творит его тело, действующее произвольно. Чимин вскакивает с постели и врезается в него, опрокинув на кресло. До иссушения жаждя собственными пальцами почувствовать его реальность, ощутить лимонный запах белых волос. Прикоснуться и впервые, осторожно, позволить этой давно теплящейся на кромке мысли просочиться в голову. Почему? Почему становиться так до пугающего легко дышать? Месяцы. Гребанные месяцы напролет он не мог позволить себе даже мечтать о том, что получил в эту секунду. Пусть это хоть сто раз мираж. Пускай сводит с ума, ему не жалко. – Юнги? Правда ты? Как… как такое возможно? – сбивчиво, непонимающе шепчет он прямо на ухо. На самом деле, он и не хочет понимать. Под рукой – его ребра, все равно не веришь? – Я, – повторяет шепотом он. Притягивает ближе и ловит удивленный, испуганный выдох своими губами. Чимин, кажется, умирает снова. Он тонет в напоре и мягкости губ, которые успел позабыть. Он закрывает глаза и забывает, как его зовут. Забывает, откуда он и зачем. Поцелуй чего-то давно потерянного подчиняет весь его разум. Никакой Империус не нужен. Юнги – все три его Непростительных. Он углубляется, желая утонуть в ослепляющем похлеще любого проклятия чувстве. Готов сойти с ума хоть сотни тысяч раз, и умереть, если придётся, опять. Сердце колотиться с отчаянной силой, и впервые ему есть, ради чего. Смог. Я же поклялся. Умру, но верну себе. – Теперь веришь? – усмехается Юнги, отстраняясь и пытаясь вернуть дыхание в норму. Да как же иначе. Теперь ты – моя религия. Чимин отлипает от него и встает, опираясь о подлокотники, а в голове плещется мысль о том, что когда-то в этой самой комнате он точно так же сидел в кресле, дожидаясь пробуждения Юнги. И жизнь их, судя по всему, ничему не учит. Он смотрит на него безумным взглядом и не может насмотреться. – Нет, Юнги. Как все это… возможно… – взгляд снова недоверчиво оглядывает комнату. Брови сбегаются к переносице. – Какого черта, Мин Юнги? Внезапно начавшая расцветать эйфория затмевается вспышкой парализующей злости, впрыснувшейся в кровь, как змеиный яд. – Какого черта ты умер? – на полном серьезе возмущенно спрашивает он, припечатывая к креслу строгим взглядом. Замечает ехидную усмешку на его губах, лукавые искры в глазах, и гнев закипает еще стремительнее, потому что чего тут смешного, блять. – Какого черта, я спрашиваю? – повышает голос он и бьет его по плечу. Юнги отстраняется от него подальше и жмет ими, вскидывая руки в знак капитуляции: – Ну, прости! – Ты знаешь, что со мной произошло за все эти месяцы? И все, что я слышу, это «прости»? – вскидывая брови, угрожающе переспрашивает он. Улыбка сползает с лица Мина и он, наконец, серьезнеет: – Да, прости. Я все знаю о том, что здесь произошло. Клянусь тебе, Чимин, каждый, кто хоть каплю в этом замешан, понесет наказание. Чимин не моргая глядит в его глаза и злиться на него, конечно же, не в силах ни одной лишней секунды. Господи, кого благодарить за то, что он сейчас здесь? – Прости, Юнги… Мин удивленно вскидывает брови, ерзая в кресле, сбитый с толку резкими переменами его настроения. – Прости, я не смог вернуть тебя к жизни. – Зато я тебя смог, – внезапно, с раскатом недовольного грома, вслед за молнией полоснувшего за окном. – Что? Чимин и вправду не успел об этом подумать. Ничего вне этой маленькой комнаты и этого волшебного, эфемерного мгновения вплоть до следующей секунды не существовало. И тут же сам отвечает на свой вопрос: – Ты меня воскресил… Мысли бегут строкой задумчивости в глазах. Вернее, в одном-единственном. – Сколько я был мертв? – Они воскресили меня в середине января. Нам пришлось на скорую руку разбираться с Кругом. Сейчас уже конец февраля. – О, Мерлин... – удивленно выдыхает Чимин. – Когда-то я думал, что Рождество справлять будем уже вместе. Погоди… А остальные как? – его внезапно передергивает: – А мама? Перед глазами пробегается иллюзия, а ее искаженный голос до сих пор стоит в ушах, поражая ужасом до кончиков пальцев. – Все живы-здоровы. Все здесь, отошлю Хина за ними. А твоя мать в порядке. Она ничего не знает, мама и Кали об этом позаботились. С хлопком совсем рядом материализуется эльф, встречая его взглядом восхищения. – Господин Чимин! Хин так ждал, так ждал вашего возвращения! – Хин, можешь сказать всем, что Чимин пришел в себя, – кивает ему Юнги. – Сию секунду, хозяин. И мгновенно растворяется. Чимин несколько секунд растерянно пилит взглядом пустое место, где мгновение назад стоял эльф, а затем садиться обратно на кровать, упирается локтями в колени и прячет лицо в ладонях. Страшно. Чимин уже давно опасается доверять собственным глазам. Но не сердцу. А оно трепещет, как дикое животное, ликующее от запаха наконец обретенной свободы. – Боже, неужели весь тот кошмар правда позади? – воззывает к небесам. Он слышит шаркающие шаги Юнги, приближающиеся к кровати – он привык жить звуками – и чувствует его пальцы, забирающиеся в волосы. Он льнет к ладони, послушно поднимая голову, а Юнги оставляет эфемерный поцелуй на лбу. А Чимина – стеклами разбитых витражей в животе, врезающимися глубоко, впивающимися основательно. До крика сорванного, простуженного голоса. Как же ему этого не хватало. Сильнее, чем воздуха. Как я мог потерять? И как прожил так долго? – Почему я вижу? – вдруг спрашивает он. – Целитель из Мунго сказал, что я вряд ли когда-нибудь смогу… – Они не переставали шаманить над твоим телом даже после твоей смерти, – буднично отвечает он. – Долго разбирались, вызвали даже какого-то специалиста по обнулению проклятий из Марселя. Чего-то намудрили. Но целитель Каито сказал, что больше он ничем не в силах тебе помочь. И они с мамой отправились в Китай, заканчивать её лечение. Её здоровье значительно ухудшилось. – Конечно, едва ли смерть её сына пошла бы ей на пользу, – язвит Чимин, но сразу же об этом жалеет. Хватает его за руки, ощущая, как ослабевают пальцы в волосах, поднимает на него взгляд и со спокойной решительностью произносит: – Все будет хорошо. Теперь точно. Это я обещаю тебе. Юнги внимательно изучает его глаза и изрекает серьезно: – А они правду говорили, – поджимает губы. – Ты так изменился… Чимин встревоженно отводит взгляд. То, что он меньше всего хотел услышать. От неловкой, вязкой паузы спасает звук отворившейся двери. В проходе появляется Кали. На душе теплеет еще сильнее, когда он встречается с ее озорным взглядом. – С днем рождения! – она приглашающе разводит руками. – Со вторым, если быть точнее. А если еще точнее, то с прошедшим. Чимин поднимается с кровати и делает несколько шагов ей на встречу, заключая девушку в объятия. От нее веет жаром и запахом только испеченного шоколадного печенья. Чимин только сейчас начинает понимать, насколько голоден. Приземленные человеческие ощущения возвращаются шаг за шагом. Она хлопает его по плечу и приговаривает: – Воспитательную беседу о том, что нехорошо умирать, не предупредив меня, мы отложим на потом. Как только она выпускает его из своих крепких рук, его тут же перехватывает Чонгук. – Представить себе не можешь, как нам тебя не хватало. Чимин фыркает беззлобно на саркастичные нотки в его голосе. А Хосок, появляющийся из-за его спины, подхватывает: – Да, некому было вляпываться в вечные неприятности. Такое странное ощущение. По его памяти, он виделся с ними всего от силы несколько часов назад. Но глядя сейчас на них, понимает, что это совершенно не так. Они неуловимо, незаметно другие. Глядя им в глаза, он видит тоску пролетевшей разлуки, словно пережил ее сам – и это вгоняет в замешательство. Он не свыкся с мыслью, что умер и вернулся к жизни, будто уснул и проснулся. И, ему кажется, вряд ли когда-нибудь сможет. Сейчас совсем не хотелось об этом задумываться. – С возвращением, – тепло улыбается ему Анарра с порога. – А где Лерингель? – беспокойно переспрашивает он, обводя присутствующих вопросительным взглядом. Неизвестно, что успело произойти за время его отсутствия. Не хватало только его и Мире. Но о последней Чимин даже не заикался: куда она денется, жива-здорова, скорее всего, иначе вряд ли бы он сейчас здесь стоял. Неприятно колется мысль: он обязан ей жизнью. Да и не только своей. – Он завтрак организовывает. Нам не хватает Вандинха. Оказалось, ничто в Поместье не станет работать, если этим не будет заправлять дворецкий. Лерингель пока справляется лучше всех. У него явный талант, Юнги даже предлагал ему занять должность на постоянной основе, но он пока над этим думает, – а что, не плохой вариант для скрывающегося от всего магического сообщества дредала. А убежище надежней Поместья Мин трудно сыскать, особенно, когда его родовая защита работает как надо. При упоминании покойного дворецкого Чимин напрягается, переводя взгляд на Юнги, но тот, кажется, никак не реагирует, погруженный в свои мысли, глядя куда-то Кали за спину. Вандинх ведь был ему как отец. Хотя, даже не «как», а вполне заменял настоящего. Таких людей, как он, нельзя забывать. Невозможно забыть. Ведь никогда не будет ничего важнее... В эпитафии на его монолите за фамильным склепом так и написано: «Ум и храбрость – звук пустой, если преданность забыта». Жил и умер, защищая свое поместье. Чимин мысленно соглашается с тем, что убежище надежнее Поместья от угроз извне нет. И добавляет: «но защиту от самого поместья не гарантируем». Они спускаются в Обеденный зал на завтрак. По пути Чимин замечает, как изменился замок за его отсутствие. Уже восстановленное после многочисленных штурмов, едва заметно, но поместье совсем другое. Другой камень на месте разрушенных стен, что выдавалось едва заметным синеватым оттенком на фоне остальных. Светлее мрамор в новых колоннах, ярче ворс новых ковров. И каждая мелочь – запах, оттенок, идеальная гладкость – резала глаз. Этот мир был теперь совершенно другим. И дело вовсе не в новом покрытии перил некогда разваленной лестницы. Будто там он успел от него отвыкнуть. Разучиться дышать, ощущая гуляющий по легким шершавый воздух. Позабыть, что такое свет. Там темно. Не холодно. Не жарко. Не сухо и не влажно. Просто – никак. Это все, что он мог вспомнить. Да и, честно говоря, он опасался даже пытаться пролезть в свои воспоминания. Были ли они вообще? Можно помнить то, как тебя не было? Обеденный зал сверкает – и правда, видна приложенная к замку рука. Тяжелые грязно-бардовые шторы собраны волнистыми складками, а сквозь высокие окна врываются холодные февральские лучи, отражаясь в серебряных столовых приборах слепящими бликами. Шуршит, отворяясь, тяжелая дубовая дверь. На вошедших оборачивается Лерингель. Чимин невольно подмечает: он изменился больше всех. По крайней мере, внешне. Он впервые видит его в мантии, без щетины. Длинные волосы древесного цвета собраны в хвост на затылке, открывая острые уши на всеобщее обозрение. Чимин помнит, как он постоянно прятал их за растрепанными патлами и капюшоном своего плаща. Они рассаживаются по местам. Скрипят ножки увесистых деревянных стульев, синхронно разъезжающихся по мановению палочки. И Кали, и Хосок, и Чонгук – не перестают болтать. Кажется, они вполне оживленно ведут беседу между собой, хотя, вроде бы, просвещают его в события, разворачивающиеся в его отсутствие. Специально избегают интересующих его тем, углубляясь в бесполезные подробности. Даже Анарра время от времени что-то вставляет. Она тоже изменилась: превратилась в истинную юную леди, стала больше улыбаться, а руки ее не трясутся, не ищут, куда бы приткнуться. Кажется, от той запуганной девчонки не осталось и следа. Разве что на самом дне голубых глаз – трещинкой на льду. У всех у них есть, о чем молчать. Сейчас молчит он. И Юнги. Взгляд по инерции ищет его с каким-то непривычным беспокойством. Успокаивается только тогда, когда находит. Мин размыто глядит куда-то на блюдо с овощами, но вряд ли они его интересуют. Задумчиво водит указательным пальцем по темной хрустальной ножке своего бокала. Интересно, о чем он думает? Эта мысль быстро теряется в потоке других. В один момент он даже перестает слушать разговор за столом. В ушах стоит колодезный шум. Он и влезть в него не пытался. Голоса Кали, Хосока, Чонгука звучат слишком непринуждённо. Да, они вздохнули свободней. Да, их, наконец, попустило. Но это напряжение, тяжелое от заряженной в воздухе грозы, витающее где-то здесь, за спинами, жидкой ртутью оседает на плечах. Никто не думает, что это конец. Что они достигли своей цели или победили. Эта наивная мысль, наполненная светлыми надеждами, осталась в темной комнате тесного дома, в спертой гостиной, запечатлевшей смерть сразу двоих. Как в сказках: их сердце замерло в одну секунду. Только про «долго» и «счастливо» забыли. Не пытайтесь вспоминать. Глаза все еще вперятся на пальцы Юнги. В них зажата бесцельно колыхающаяся туда-сюда вилка, а на указательном пальце сидит кольцо. То самое. Чимин заставляет себя сосредоточиться на еде. Сжимает в руке столовый прибор и тупит взгляд в тарелку. Жует усиленно, почти до боли в челюсти, но вкуса не чувствует. Мысли врываются в голову без стука. Совершенно внезапные, резкие, бесцеремонные. Кого они убили, чтобы он жил? Чем им придется за все это расплачиваться? Воскрешение противоречит всем мыслимым и немыслимым законам природы. Которые, впрочем, и без них нарушались сплошь и рядом. Но… не в таком масштабе. Последствия придут, и их придется расхлебывать не только их скромному кругу, а всему миру. Как удержать все в секрете? Вселенной плевать на воскрешение двух-трех «муравьев», но что, если заполучив в руки такую занимательную игрушку, темные мира сего обратят все в пепел и хаос? Что делать дальше? Дрожащими руками берет бокал, подносит к губам и делает глоток. Во рту, резко впиваясь в язык, словно крошками стекла, оседает знакомый привкус соленой ржавчины. Он резко разжимает пальцы, будто парализованные дикой болью, а бокал падает, скалываясь о край стола, и летит на пол. Хрупкий хрусталь не выдерживает, разлетается мелкими темными каплями, похожими на крохи застывшего ночного неба. Отражает солнечные лучи мириадами звезд на темном мраморном полу. Чимин застывает с едва заметным страхом на лице и заломленными бровями. К нему обращается каждый взгляд в зале. Замирает неприятная тишина, вязким комком прилипшая к горлу. Кали смотрит с растерянностью и вдруг всплывшим сочувствием, беспокойство отражается в ее темных глазах. Хосок поджимает губы, выцепляя каждое сокращение мускул у него на лице. Чонгук нервно ковыряет вилкой в тарелке, то опуская в нее взволнованный взгляд, то поднимая на него. На Юнги глаза упорно не смотрят. Но он чувствует его нечитаемый взгляд на себе. Это пристальное внимание резким толчком в грудь приводит его в себя. Он стряхивает наваждение, прочищает горло и произносит тихо: – Простите. Ощущение того, что все теперь в порядке, разлетается вместе с осколками бокала по полу. Никто больше не пытается лихорадочно сгрести его воедино, царапая ладони. Всего на секунду почудилось, будто в бокале снова кровь. Снова яд. Снова онемение по всему телу. Снова смерть. С этой мыслью, мгновенной вспышкой, он ничего не смог поделать. Он мертв. Он был мертв! И это никуда не девается. Никакое воскрешение этого не изменит. Он уже был там. Голова кипит. Мозги плавятся и гнутся. А крыша протяжно скрипит, медленно, со скрежетом съезжая куда-то сантиметр за сантиметром. Физически, он очень слаб, – для полного восстановления понадобится время – но целиком здоров, не считая одного слепого глаза. Что касается остального… Душу будто вырвали, хорошенько пожевали и впихнули обратно. С эмоциями тоже пока все плохо – ему едва удаётся совладать с резкими приливами-отливами злости, страха, тоски, раздражения или нервно-радостной эйфории. Резкими вспышками воспоминаний, мыслей. Все тело слушается с трудом, будто не принимает своего хозяина. И эта мысль загоняет в тупик. Не ощущать себя единым целым… страшно. Пройдет. Он тихо, прерывисто вздыхает. Конечно, пройдет и через это. Вряд ли осталось что-либо, что будет ему не по плечу. Он ведь уже умер. – Господин! – вырывает из мыслей резкий голос Хина. Несколькими легкими движениями пальцев он поднял с пола все осколки и вывел пятна с его мантии. – С вами все в порядке? Только ему хватает смелости об этом спрашивать. Разумеется, нет, мой маленький эльф. – Все хорошо, – губы растягиваются в легкую, почти механическую улыбку – явное влияние аристократического окружения – и он бросает на эльфа успокаивающе-теплый взгляд. – Спасибо. Но острые взгляды-пираньи, пропитанные пристальной тревогой, все еще впивались в чувствительную кожу. Одной улыбки и фарфорового выражения на лице им было не достаточно. – Простите, – он опускает взгляд на позолоченную кайму своей тарелки, изучая замысловатые узоры. – Мне просто нужно время. Кали ободряюще ему улыбается. Чонгук одаривает участливым взглядом, переставая скрипеть зубцами о дно тарелки. Хин ставит рядом с его тарелкой новый бокал и наполняет его. – Мы прекрасно это понимаем, Чимин, – заявляет девушка. Подпирает подбородок тыльными сторонами сложенных ладоней. – Тебе нужно свыкнуться со всем, прийти в себя и восстановиться. Не торопись. Нужно было видеть, что творилось с Юнги, когда едва выбравшись из гроба, он сел за фолианты и повяз в незаконченной войне, которая разгорелась с новой силой. Но нам больше не нужно гнаться за временем и обстоятельствами. Все, Чимин, можешь вздохнуть свободней. Это была неплохая попытка. Но она и сама до конца не верила в то, что можно расслабляться. Конечно же, нельзя. Жизнь – это война. Расслабиться можно будет там, в пустоте и вечности. Он поднял глаза на Юнги. Да, он понятия не имеет, что с ним творилось. Через что он успел пройти, пока его не было. Вряд ли, конечно, через большее, чем он сам, но легко не было никому. – Я уже закончил, – говорит он, отодвигая тарелку, со звоном врезавшуюся в соседнее блюдо. Вытянутая в струну спина не расслаблялась ни на секунду. – Я пойду к себе. Спасибо за завтрак. Его провожают уже более спокойные, понимающие взгляды. Кажется, когда он покидает зал, паралич медленно сползает и разговор возобновляется, пусть и нерешительно, неловко. Он идет по коридорам, и снова здесь – будто впервые. Иногда, замирая взглядом, он не узнает гобелены или картины, узоры, пролеты, мимо которых проходил сотни раз, но помутнение быстро сходит на нет. Так же резко, как появилось. Приближаясь к своей комнате, он чувствует нарастающую лавину, поднимающуюся откуда-то из нутра, из глубины. Сначала неясная, нечеткая, но крепчающая с каждым шагом. Взгляд впивается в запертую дверь дальше по коридору. И, так же резко, как остановился, он неожиданно сворачивает назад, совсем в другую сторону. Так или иначе, он не готов туда вернуться. Просто не сможет снова переступить порог этой… комнаты. Словно если дверь за ним захлопнется, она больше не отворится. Поэтому он поднимается обратно, в хозяйские апартаменты. Несмотря на то, что желает побыть в одиночестве. Сейчас ему нужно подумать… о многом. Обо всем.***
Он ведет кончиками пальцев по идеально гладкой лакированной поверхности антикварной тумбы. За окном давно сгустились сумерки, и по комнате гуляет дымчатый полумрак. Он нарочно не зажигает свет. Даже камин покоится, нетронутый, в тишине. Пусть и совсем недолго, в этой же кровати спал Мин Джунин. Он оставлял свою палочку, отобравшую не одну сотню жизней, на этой тумбе. Его босых ног касался ворс этого ковра. И даже тело Юнги носило в себе его душу. Каково это, знать, что твое тело принадлежало кому-то еще? От одной мысли Чимину становится до дрожи противно. Он резко дернул головой, отчего едва не заклинила шея. Ну уж нет, он не позволит Мин Джунину управлять им даже после его чертовой смерти. Может, это место когда-то и принадлежало ему, но это было сотни лет назад. Здесь и сейчас у него уже есть свой хозяин. Собравшийся с мыслями и порядком отдохнувший, Чимин выходит в коридор. При его появлении огонь на факеле вспыхивает, размазывая его тень по соседней стене. Он запахивает полы мантии и спешит к винтовой лестнице. По привычке проверяет наличие палочки в кармане, но ожидаемо не обнаруживает таковой. Вопрос с палочкой давно нужно было решить. Несмотря на пролетевшие часы и довольно позднее время, Юнги в спальне не появился ни разу. Чимин не знает, рад был этому или нет… Скорее, просто благодарен. За понимание. Да, никто и никогда не сможет понять его лучше, чем тот, кто прошел через то же самое. И если это не сблизит их так, что ближе некуда, то что вообще сможет? Он знает, где может Мина найти. Скорее всего, как всегда… Он стучит коротко, слышит ответ и слабо улыбается, понимая, что не прогадал. Прикрывает за собой дверь и оглядывает сидящего за столом Юнги, водящего пером по пергаменту. – Что делаешь? – тихо интересуется он, словно боится оторвать от чего-то вселенски важного. – Пишу уже сотое, а может, и тысячное письмо, – тяжело выдыхая, Юнги на секунду поднимает на него глаза и опускает обратно. – Я оккупировал твою комнату, ты не против? – Чимин подходит к столу, упираясь в край ладонью. Взглядом скользит по стопке книг, лежащих в стороне, кучке ещё пустых конвертов и листов пергамента. Юнги жмет плечами. – Я знаю, – ну, да, конечно. От него же не может укрыться ничего, что творится в Поместье. – И нет, я не против. Моя комната – твоя комната. Мое поместье – твое поместье. Так было всегда. Юнги складывает письмо и кладет его в новый конверт. Разглаживает, проводя по нему ладонью. Закрывает его заклинанием, прежде чем запечатать воском. – Кстати, – наблюдая за его действиями, вздыхает Чимин, – мне тоже нужна палочка. Мою постигла печальная судьба, уже в который раз. Нужно будет выбраться в Косой переулок. – Об этом, – Мин вскидывает указательный палец, призывая подождать, отклоняется и роется где-то в столе. Достаёт оттуда длинный чёрный футляр и опускает его на стол, подталкивая в его сторону. – Можешь взять её. Я оставил её для тебя. Палочка ведь подчиняется тому, кто одолел ее хозяина. Чимин неуверенно переводит взгляд со спокойно ожидающего Юнги на футляр и обратно. Рука сама тянется, открывая крышку. Догадка бьется, рвется наружу. И… Да, она оказывается права. Палочка Джунина. Сильная палочка некогда могущественного волшебника. Творец ужасающих, но великих вещей. Сколько Непростительных слетало с ее острия? Первая мысль, конечно – отказаться. Поэтому он ставит футляр обратно на стол. Юнги с внимательностью, нечитаемым интересом за ним наблюдает. Эта палочка пугает одним своим видом, не говоря уже о перспективе взять ее в руки. Да, тот Чимин, что умер, наверняка даже не раздумывал бы перед отказом. Тот пугливый и слабый, загнанный в угол. Неуверенный, никогда не веривший в свои силы и все равно бьющийся до отчаянного конца… Это трофей? Вечное напоминание того, через что ты прошел? И вышел победителем. Сможешь ли нести этот груз на своих плечах? Уже решительнее протягивает руку, выуживая палочку со дна футляра. Деревянная рукоятка ложится в ладонь, как влитая. Не сомневайся, достоин ли. Стань достойным. Не думай, что не хватит сил. Найди их. Этот мир больше не увидит неудачника-гриффиндорца. – Спасибо, – кивает Чимин, пряча палочку в карман. – Ты все больше поражаешь меня, Чимин, – после паузы признается Юнги, все же откладывая перо в сторону и позволяя пальцам передохнуть. Пак отвечает ему лишь вопросительным взглядом и вскинутыми бровями. – Ты быстро приходишь в себя. Я был невыносим. Долго запирался от всех в своем кабинете. Постоянно огрызался и заводился с полоборота. Не знаю, как они меня сносили. Я был зол на все, и ничего не мог с этим поделать. Никого не желал видеть. Больше всего хотел разнести Поместье к чертям. – Ты не был зол, – снисходительно отзывается он. Взгляд теплеет, а уголки губ понимающе ползут вверх. Он качает головой, словно в подтверждении своих слов. – Тебе просто было больно. Знаю, я тоже хотел сжечь Поместье поначалу. И сгореть вместе с ним. Костяшки четче проступают под тонкой белой кожей, когда Мин сильнее сжимает кулаки. Чимину хочется, очень хочется сказать, как больно ему было. Но какой в этом смысл, если всех слов на любых языках мира не хватит? Да и что это изменит? Это желание – догорающие в нем следы того, прежнего, Чимина. Он поджимает губы и уже непринужденнее продолжает: – Но все это в прошлом, верно? А мы здесь, сейчас и… И я так люблю тебя, Мин Юнги. Столько месяцев мечтал сказать тебе об этом. Он любит. И ни одна сила никогда не будет сильнее, чем эта. Не нужно искать вечность. Было столько мыслей об упущенных возможностях и потраченных минутах. Открой глаза. Вот она, вечность. Всего в одном мгновении. Меньше, чем секунда. И намного больше, чем простое слово. Юнги вдруг перехватывает запястье руки, опирающейся на край стола, резко поднимаясь, и тянет на себя. Чимин едва не шлепается лицом в стопку бумажных листов, в последний момент выставляя вперед вторую руку и упираясь в деревянную столешницу пятерней. Успевает только растерянно моргнуть. Но выдавить ни слова не позволяют губы, настойчиво накрывшие его собственные. Обломанные ногти скребут по лакированному покрытию. В груди прибойной волной бьет что-то неожиданно теплое, тягучее. Он отдает все, чего не может выразить словами. Так Юнги его еще не целовал. С нервной отчаянностью, требовательной, но такой трепетной. Крепко впиваясь в шиворот мантии, скомканный пальцами. Не властно, не с присущей желанию страстью. Так, словно умоляет. Или обещает. И, кажется, останавливаться не собирается. Он сам на себя не похож. Чимин легко ведет по его лицу эфемерным касанием, очерчивая скулу. Мягко отстраняется. С усилием разлепляет веки. – Я, вообще, пришел не просто так, – с долей разочарования шумно выдыхает он. Юнги откидывается обратно на стул, заинтересованно вскидывая брови. – Я многое обдумал. Пришло время поговорить серьезно. Я собираю всех в Обеденном зале. Как закончишь, приходи. – О, ты всех приглашаешь лично? – уголок его губ обостряется в ухмылке. Но Чимин знает, что вовсе не этот вопрос интересует его больше всего. – Нет, все только для Вас, мой господин, – он прижимает раскрытую ладонь к груди и отвешивает театральный поклон. Чувствует рукой, как медленно успокаивается сбитый сердечный ритм.***
Он наблюдает, как искрят и извиваются гибкие языки пламени, обвивая своими тесными объятиями почерневшие поленья. Как же ему этого не хватало. Правда. Все теперь кажется до поразительного восхитительным – и камешки на дне слишком прозрачного пруда в саду, наконец оттаявшего к весне, и пылающие последними секундами угольки в кострище, и покрывшаяся сажей кованая решетка камина, завитая в замысловатые извилины и фигуры. Он бесконечно благодарен за то, что имеет возможность снова любоваться самыми простыми вещами – рассыпанными загадочной сеткой по небу звездами, плывущими из ниоткуда в никуда пухлыми облаками, вечностью в темно-карих глазах, которые не знают, что такое отступить назад. Его спину пилят любопытные, нетерпеливые взгляды. Хосок не переставая стучит по поверхности каждым ногтем поочередно, сидя в основании стола на том конце, ближе к входу. Кали ходит взад-вперед за его спиной, уперев в бока руками. Чонгук задумчиво подперев подбородок сложенными ладонями, пилит глазами его затылок. У стола неподвижным солдатом на карауле стоит Саиль. Все молчат, замерев в ожидании. В Обеденный зал вторгается цокот тонких каблуков о мрамор. Чимину даже оборачиваться не надо, до него и так долетает тяжелый запах розовых духов. – Рад тебя видеть, – прохладно говорит он. Забавно, учитывая, что он ее и не видит. Не знает, лукавит или действительно так думает. Каждый ее шаг, разносящийся по залу, впивался жалом в загривок. Неизбежными мыслями, мыслями о неизбежном. – А я тебя не очень, – честно признается Мире. С трудом верится, что она могла приложить руку к его воскрешению. Но это определяет ее как человека в его глазах. Поэтому он не отступится от намеченного пути. Ведь так всем будет лучше. Ну, а пока у них у всех есть одно незавершенное дельце. Мире оглядывает пристальным взглядом присутствующих, складывает руки на высокой жесткой спинке стула. Ей явно не по душе пожирающее время ожидание. – Ты помнишь о том, что пообещал мне? – с интересом, каким-то язвительным вызовом в голосе. Ни на секунду не забывал. – Чимин? Он вглядывается мыльным, расплывающимся взглядом в огонь, жаждя вцепиться руками в раскаленное до алого полено, сжигая кожу на руках. Он перекатывает солоновато-металлический привкус этого странного желания на языке, негромко хмыкая своим мыслям. – Разумеется. Можешь не волноваться, Хан. Мире снова окидывает присутствующих безразличным взглядом, но говорит так, словно они остались наедине. – Не понимаю тебя, грязнокровка. Чимин проводит пальцем по нагретому прутику решетки. Пробегается по ним, как по струнам арфы. – Конечно, не понимаешь, – задумчиво улыбается он. – И не пытайся. Между нами всего одна разница: я не считаю, что Юнги принадлежит мне по какому-то загадочному праву. И победа в нашей игре – не главное. Они взаиморазрушительны. Если Чимин останется, однажды они с Юнги уничтожат друг друга. Это замкнутый круг. Какое у них может быть будущее? Как огонь и лед. Однажды лед растает, потушив пламя расползающейся влагой. И не останется ничего. Ничего, только пепел, раздуваемый ветром, где-то на вершине плоского холма. И ошибки ничему не учат. Страх – ломает. Боль перестраивает на свой лад. Но перед собственной глупостью бессилен каждый. Та самая сила, что могущественнее всех на свете, губительна настолько же, насколько спасительна. И глаза не нужны, без того слепы до предела. Мы снова шагнем в кострище, не оглядываясь, – слишком эгоистичны, чтобы обернуться. Мы беспощадны, когда уверены в своей правоте. Но мы не правы, нет, никогда. Из-за двустворчатых дубовых дверей, приоткрывших одну створку, словно ленивое усталое веко, появилась Мэри. На секунду застыла при входе в зал, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Но подошла к столу. Он кинул короткий взгляд через плечо, тепло ей улыбаясь. – И тебя я рад видеть целой и невредимой, Мэри. Джетт тоже натягивает ответную улыбку и кивает. Едва успевает усесться на стул, как в дверях появляется последний, кого ждут. Хосок встает, освобождая Юнги место во главе стола. – Пак, мы знаем, что ты любишь затягивать с задумчивым молчанием, но можно немного бережнее относиться к чужому времени? – возникает Мире. – Заткнись, – фыркает на нее Кали. – Говори, мы слушаем, Чимин. Чимин отрывается от созерцания огня в камине. Под веками еще пляшут ослепительно-белые пятна, отпечатавшиеся на сетчатке. Он садится с другой стороны, прямо напротив Мина. Отсюда его даже не приходилось искать лихорадочным взглядом, он и так был перед глазами: почему-то теперь они постоянно искали его и не успокаивались, пока не находили. Словно вот-вот, и он рассеется, как уходящий в трубу дым. Как хрупкая картинка обманчивого миража. Моргнуть – и нет. – Я хочу в подробностях знать о ситуации с Кругом, – он кладет локти на стол, подаваясь вперед, и переводит внимательный взгляд на каждого из них. Чонгук встречается с ним взглядом и не то смеется, не то фыркает, но на его губах играет многозначительная ухмылка, и он оборачивается на Юнги. – Кто-то все же хочет покомандовать, – замечает он, так, словно Чимин не может его услышать. – Отчет, значит. Как скажешь, босс. О чем ты хочешь знать? Где сейчас Джордан? Кто из Круга остался жив? – Обо всем, – твердо отзывается он. – Джордан мертв, – встревает Юнги. Не удивительная, в целом, мысль пробивает роящиеся мысли насквозь, и Чимин переводит на него удивленный взгляд. – Его использовали как жертвоприношение, когда воскрешали меня. – Но… Жертвой нельзя сделать своего врага. На то она и жертва. – Это сделала я, – вдруг вклинивается голос Мэри. Она пилит взглядом темную столешницу, не покрытую скатертью, и не поднимает глаз. Прячет руки под стол. – Он…– ее голос резко обрывается, словно она икает. – Он же был моим мужем и… Я… – Ладно, – обрывает ее Чимин, задерживаясь на ней обеспокоенным взглядом. – А остальные? – Смерть Джордана стала для них не меньшим ударом, чем смерть Джунина. Хотя нет, меньшим, – скептично прищуривается Кали. – Но все равно разрушительным. Он ведь стал их временным лидером. Многие недооценивают эту позицию. Ведь именно он смог объединить их под своим началом в такой непростой час для достижения общей цели. Они пошли за ним, потому что верили, что он приведет их к победе. Вера расчетливых темных магов дорогого стоит. Все взгляды вновь приковываются к нему. В один момент Чимину кажется, что говорит она уже не о Джордане. Их жизни и разумы принадлежат Юнги, как гласит клятва верности, они уважают его и последуют за ним хоть на край света. Но они все еще верят ему. Верят в него. Кали моргает несколько раз, словно сбивается с мысли. Поправляет стриженные под длинное каре волосы – Чимин все еще не мог привыкнуть к ее новой прическе. – Но кроме Джордана и его близких друзей, в Круге есть и другие шишки с консервативными взглядами на мир. Они попытались настроить контакты с бывшим Альянсом. С такими, как семья Хан, им ловить было нечего. Они пытались взять на крючок воскрешения, за которым Альянс некогда гнался. С некоторыми вышло, с некоторыми нет. Кроме Джунина, у Круга не было доказательств, что они смогут это сделать. Нет, Джунин, без сомнений, встал бы во главе Альянса. Тот бы даже перестал быть Пентадой, значительно расширившись за границы Англии. Но поражение Круга вызывало в знати огромную долю скептицизма и недоверия. Мире и наша старая-добрая подруга Сунхэ постарались, чтобы опровергнуть слухи и пустить нужные. Они мастерицы своего дела, – последнее она произнесла с заметным ехидством. – Без должной поддержки от влиятельной аристократии Круг долго не продержится. С другой стороны, не думаю, что они не смогут её найти. Поэтому нам нужно обернуть как можно больше на свою сторону. – И что мы можем им предложить? – Чимин скептично выгибает бровь. – Раньше у нас был козырь. Тот самый, из-за которого вы все здесь, – он круговым движением пальца обводит зал, – последовали за мной. Не все были согласны на диктатуру Джунина. Многие боялись его. Но теперь его нет. И кто согласится на диктатуру Юнги? Да, любимый мой, ты знаешь, что должен сделать. Мин одаривает его колючим взглядом, направленным исподлобья. Ему все еще это не нравится. Боится. Но они уже переступили через это. Нет смысла больше. – Мы не стали бы самой могущественной семьей Британии, если бы не это…– по инерции возражает он. – Как не стали бы ей без Джунина. Но метки, как и он – пережиток прошлого. Я знаю, тебе трудно взглянуть на мир под другим углом. Но мы уже доказали, что они не нужны. Они бесполезны. Предатель – предаст, а друг заслонит грудью. И настоящий лидер должен уметь их различать. – Легко сказать, – он недовольно складывает на груди руки. – Решать тебе, – Чимин вскидывает ладони вверх в знак капитуляции. – Но все упирается в них. И без этого новый шаг вперед невозможен. Повисает гнетущая пауза, прерываемая лишь потрескиванием дров в камине. Кажется, что стоячий воздух в зале заледенел, и никто в дыхании не нуждается. – Еще кое-что. Вы все, – он привлекает к себе любопытствующее внимание собравшихся. – Я хотел бы кое о чем настоятельно попросить. Нет, это приказ. Никому не использовать Непростительные. Над столом взлетают возгласы негодования и возражений, похожие на ураганный ветер. Чимин встречает их лишь спокойным равнодушием, поэтому они быстро успокаиваются и сходят на нет. Задают резонный вопрос: – Тогда как мы собираемся их одолеть? У них будет весомое преимущество – они могут нас убить. Ты хоть понимаешь, о чем просишь? Думаешь, мы станем выполнять твои приказы? – забавному строгому возмущению Мире, не выходящему за эмоциональные рамки, выставленные высшим обществом, не было предела. Чимин молчит о том, что убивать людей – попросту неправильно. Молчит о том, что это низко и противоречит всем мыслимым и немыслимым законам. Его принципам тоже. Её это все равно не убедит. Но он уже ошибся однажды. Споткнулся. Не сдержался. Больше этого не повторится. – Ага, – нарочито мягко отзывается он, одаривая ее теплым взглядом. – Иначе вам придется иметь дело с Министром магии. – Ты думаешь, мистер Джелсон нас пугает? Даже стремящийся сместить его новый заместитель, занявший место Кайнера – не особо. Министерство само переживает не лучшие времена. – А я не о них говорю. Вам придется иметь дело со мной. – Что? – восклицают Кали, Чонгук и Хосок почти в унисон. Но Чимин смотрит только на Юнги, и совсем не может понять, как на это отреагирует он. – Так не может продолжаться вечно. Я возненавидел Министерство и решил, что не хочу иметь с ним ничего общего. Но это было до моей смерти. А теперь я получил второй шанс на жизнь, и не собираюсь растратить ее попусту. Джунин научил меня кое чему… И теперь… Не думаю, что Министерство как структура в чем-то виновато. Все дело в правительстве. И с этим нужно что-то делать. Мы сделаем все правильно. Иначе чем мы будем отличаться от Круга? Может, даже орден Мерлина получим, – Пак невольно усмехается своим мыслям. – Забавно, я всегда думал, что его получит Тэхен. Мире недовольно поджимает губы, но ничего не добавляет, не находя поддержки для возражений у всех остальных. Кажется, только здесь и сейчас Чимин почувствовал, какую власть приобрёл. Глядя в зеркало, он видел совсем не того, кого видели все остальные. И теперь он, наконец, становился с «ним» одним целым. – Нам нужен план. На его разработку потребуется время, это верно. Но для начала мы воспользуемся удобной возможностью. Сколько знати со всей страны – и не только – слетится на свадьбу? Мире вскидывает на него отчасти недоверчивый, отчасти довольный, хищный взгляд. Да, да, этот бой проигран. Но Чимин ни о чем не жалеет. Не позволит себе. Юнги и так не переставал пилить его тяжелым взглядом, таким, словно на его голову вдруг обрушились все башни Поместья разом. Чимин избегает ответно смотреть ему в глаза. В их вечности страшно утонуть.