In dreams, I meet you in long conversation We both wake in lonely beds, Different cities And time is taking its sweet time erasing you
Выбраться в какое-нибудь нью-йоркское кафе в Бруклине было не лучшей идей, и Томас понял это слишком поздно, когда, выходя из такси, попал под ливень и сильный ветер; до заведения, конечно, было недалеко, но его волосы успели изрядно намочиться и теперь выглядели как прилипшее к лицу нечто, а насквозь промокшая футболка (благо, взял джинсовую куртку с собой) плотно прилипала к телу; на бледной коже выступили мурашки, напоминающие мелкие бусинки. Нью-Йорк решил пошутить над Томасом. Солнце уже поднялось над горизонтом, и на небе, кстати, не было и тучи, когда Томас наконец соизволил подняться с кровати после получасовых разглядываний белого потолка номера и сходить в душ, чтобы морально подготовить себя к третьему дню его рабочего «отпуска». Даже утренние сообщения Минхо, контрастный душ и вкусный завтрак недалеко от гостиницы не смогли поднять ему настроение, пропавшее вчера вечером. По идее, расстраиваться-то толком не из-за чего. Во-первых, второй день в Нью-Йорке прошел просто замечательно (стоит только вспомнить очаровательных морских котиков из зоопарка), во-вторых, его диктофон мало того, что не умер, так еще и четко записал все интервью, начиная с шепота Томаса, объявляющего начало, и заканчивая смехом Ньюта, когда они делали фотографию. И в-третьих, он познакомился с неплохим музыкантом, концерт которого посетит уже в ближайший месяц, что ни могло его не радовать. Адекватных и разумных причин для грусти — ноль. Но в груди почему-то все равно неприятно саднило от мысли, что с Ньютом он больше никогда не заговорит (если его, конечно, вновь не отправят к нему на интервью, что было вообще маловероятно) и вряд ли увидит на расстоянии ближе, чем тридцать-двадцать метров. Ньют упорно не выходил из его головы; Томас засыпал, думая о нем, и проснулся с его образом в голове. Улыбчивый, открытый и готовый поддержать — вот таким он останется в его памяти навечно. Слишком много громких слов, но если это правда, то почему бы и нет? Когда Томас, стоя у раковины с зубной щеткой и сладкой пастой во рту, лениво листал утренние обновления в социальной сети и внезапно увидел, что у него в профиле стало на одного подписчика больше (не будем его осуждать за то, что он их считает — просто Томас очень внимательный), его брови нахмурились, а щетка выпала изо рта в раковину, оставив след от зубной пасты на его коже. Когда он увидел, кто на него подписался, он чуть не закричал изо всех сил. Томас даже пару раз проверил, точно ли на него подписался именно тот-самый-Ньют, и когда понял, что это он, да, тот самый американский музыкант со вчерашнего интервью, — чуть не поскользнулся на ровном месте. Это определенно раздробило ему мозг, а в голову даже пришла идея написать ему (что-то типа: «ты настолько заинтересовался мною, что теперь решил следить за мной в социальных сетях?»), но потом Томас осознал, что это нереально глупо. Тем более, Ньют вряд ли ему ответит. Что двигало им, когда он подписывался на обновления Томаса? Просто, ради галочки, они же вроде новые знакомые (какой классный тандем: журналист со старым диктофоном и курящий вишневые сигареты музыкант). Получается — так? Томас предположил бы, что он сделал это просто от ничегонеделания потому, что подписывается практически на каждого, но и тут был вынужден отмести этот вариант: у Ньюта всего тридцать две подписки, считая Томаса. После ошеломляющего похода в ванную он еще минут двадцать просто сидел на кровати, вперив взгляд в полоску плинтуса, уже порядком поцарапанного в некоторых местах. Его ноутбук стоял на комоде, включенный и готовый к работе, но Томас просто не мог подняться и взять себя в руки, что сейчас было просто необходимо. Точно не здесь. Именно поэтому Томас покинул свой номер как можно быстрее с рюкзаком на плече. В том районе, в котором находилась его гостиница, кафетерия для работы он не нашел, поэтому следующим его шагом стало вызвать такси и отправиться прямиком до Бруклина, где он уже более-менее ориентировался (был там всего раз). Потянул черт его за язык, когда он подумал, что сегодня в Нью-Йорке гораздо жарче, чем вчера, потому что уже через четверть часа небо окрасилось в мрачный серый, а облака скрыли собой солнце, из-за чего на улице стало еще темнее. Дождь пошел ожидаемый — холодный и беспощадный. В кафе было тепло, и Томас был рад, что его не выгнали прямо с порога за безумный вид и мокрые вещи, а даже предложили место около обогревателя и горячий чай. Не за бесплатно, конечно, но сейчас он был готов на что угодно, лишь бы не загнуться от пронизывающего тело холода. В идеале следовало снять с себя вещи и по-нормальному высушить их, но Томас сейчас не в том состоянии (и не при тех возможностях), чтобы просить о таком у работников заведения. Запасной одежды у него, тем более, нет. Нью-Йорк действительно смеялся над ним. В итоге Томас решил не унывать: заказал кофе с корицей, достал ноутбук, наушники и диктофон из своей сумки, чтобы наконец-то заняться расшифровкой вчерашнего интервью. Впереди предстояла важная задача — не потерять главную мысль Ньюта и в приличном виде оформить беседу с ним, что, в принципе, проблем у Томаса никогда не вызывало. Главный его косяк — это нередкая невнимательность — то ли запятую упустил, то ли вместо «о» поставил «а». Это, конечно, не критично, когда в редакции есть корректоры, но хотелось бы, чтобы проверяющие не делали тебе замечаний, а сразу спокойно передавали материал редактору. Вооружившись чашкой кофе и открытым цифровым документом, он включил запись. Сначала слышалось какое-то шуршание, далее голос Ньюта, а потом уже и первый вопрос Томаса, который, он понял только сейчас, прозвучал по-детски испуганно. Томас вспомнил, как у него тряслись колени, когда он увидел Ньюта, вышедшего из комнаты. Как чуть не остановилось сердце, когда тот встретился с ним глазами. Небо на улице приобрело еще более пасмурный оттенок, чем было до этого. Люди под зонтиками куда-то спешили, спотыкались, врезались в прохожих, идущих им навстречу, и всем им не было дело до Томаса, который, иногда отрываясь от монитора ноутбука, заинтересованно смотрел в окно, думая о том, что, возможно, выбраться сюда — не такая уж и плохая идея. Казалось, что Нью-Йорк — этот город, который никогда не останавливается. Хлещет дождь, идет снег или светит жарящее солнце — люди будто не замечают этого. Томас думал об этом до того момента, пока в наушниках не прозвучал звонкий смех Ньюта. Вздрогнув, он вслушался в эти звенящие оттенки веселья в его голосе и так пожалел, что теперь услышать их может только так — через старенький диктофон. Пришлось отматывать минуты на три назад, потому что Томас конкретно завис на бруклинской улице и людях, чьи судьбы так или иначе были переплетены друг с другом. Ньют не покидал его мысли ни на секунду. Стоило только на секунду отвлечься на какое-то новое письмо на почте, как в голове возникали четкие образы вчерашнего дня: изучающий взгляд музыканта, его тонкие пальцы, сжимающие по периметру чашку с кофе, сияющие глаза при разговоре с Томасом, его поддерживающее «я верю в тебя» и прикосновение. Все это водоворотом затягивало Томаса с каждой секундой все больше и больше, и он, словно во сне, удивился, как он все еще не свалился куда-то под стол от того, насколько далек он от реальности. Сложно было перестать думать о Ньюте, когда слышишь его голос в наушниках, а также из раза в раз пишешь его имя на белом листе документа. Ньют, Ньют, Ньют. Светловолосый парень с тонкими запястьями и очаровательным смехом. С красивым голосом и ошеломляющей улыбкой. Томас захотел узнать его поближе. Кто-то коснулся его плеча, и он резко дернулся, чуть не уронив чашку с на порядок остывшим напитком и не поранив уши натянутым проводом наушников, из-за чего теперь неприятно саднило в ухе. Растерянно моргнув, он протер глаза, надеясь, что-то, что он видит — лишь плод его сумасшедшей и спятившей фантазии. Провел по своему колену, почесал шею и вновь поднял взгляд на светловолосого молодого человека, наблюдающего за ним с легкой усмешкой в глазах и доброй улыбкой на лице. — Ну привет, Томас.***
Можно ли устать уже в одиннадцать утра? Ньют был уверен, что нельзя. До сегодняшнего дня. Когда в половине девятого ему позвонила Мишель (его менеджер, а также неплохая знакомая), он по-настоящему захотел возненавидеть весь этот мир, но что может сделать сонный и раздраженный человек на самом деле? Пробубнить «да?», а потом выслушать план действий на сегодняшний день, ковыряя ногтем поверхность кровати и пытаясь сдерживаться от того, чтобы не закричать. Нет, на самом деле он очень любил свою работу, потому что она — его жизнь. Он жил музыкой и был рад, что ему удалось вырваться из цепочки музыкантов, которых знают только в одном клубе под каким-либо псевдонимом (сам прошел это), но иногда, а особенно когда тебе звонят в половине девятого утра, хотелось зарыться головой под одеяло и не покидать постель на протяжении недели. Ньюту требовался небольшой перерыв, поэтому он обрадовал себя тем, что возьмет отпуск где-нибудь в Европе в ближайшее время. Мишель встретила его в студии с самой добродушной улыбкой, а потом, подхватив его под локоть, пошла с ним на второй этаж здания — прямо в комнату звукорежиссера. Тот уже находился на месте, помахал ему рукой и вновь повернулся к экрану компьютера. Ньют слушал менеджера, изредка кивая и разминая затекшие ноги. Им следовало попробовать перезаписать припев одной из песен — вчера этого никак не удалось из-за ранее запланированных интервью. Ньют невольно улыбнулся, когда вспомнил лос-анджелесского журналиста. Томас, кажется. — В общем, здесь можно сделать на октаву выше. Слушай, — Джим провел рукой по музыкальной клавиатуре, и по комнате заиграла быстрая мелодия, — или так, — его правая рука щелкнула что-то на экране компьютера, и мелодия сменилась на что-то более плавное, что, впоследствии, представляло собой неплохой, в общем-то, звук. — Мне нравится, — с улыбкой сказал Ньют, вставая за плечом у звукорежиссера. — Припев на нее накладывать будем? — Думаю, да. Можем поработать над распевкой, если хочешь. — Ее следует исправить? — нахмурившись, спросил Ньют, видя, как Джим меняет какие-то параметры на экране. — Мы записали ее без музыки, что, в принципе, было неразумно, так что все равно придется записать ее заново, сам понимаешь, — мужчина махнул рукой, а потом провел ею по своей щетине. — Тем более, до выхода альбома три месяца. А мы запозднились, я тебе скажу. — За этот месяц я выступал больше, чем за последние полгода, — вымученно сказал Ньют, откидываясь на небольшой диванчик. — Знаешь, что сегодня вечером меня пригласили на приватный ужин какого-то журнала? — Да, оповестили уже, — Джим повернулся к Ньюту, крутанувшись на кресле. — Пойдешь? Ньют пожал плечами и прикрыл глаза, чувствуя, что еще чуть-чуть, и он просто вырубится на неопределенный отрезок времени, потому что как работать настолько много, он познал только сейчас. Раньше, находясь в составе группы, вместе с парнями из нее было легче воспринимать работу и обязанности, которые они делили между собой; над музыкой трудились вместе, слова для песен сочиняли сами (в основном, это делал Ньют и его друг Мартин), а после небольших концертов собирались у кого-нибудь дома и допоздна зависали перед телевизором с пиццей. Но когда Ньют решил уйти — он и на секунду представить не мог, что это будет настолько тяжело. Но и интересно, что скрывать. Он учился на своих ошибках, днями напролет сидел в звукозаписывающей студии, познакомился с Джимом, благодаря которому и был записан дебютный сингл Ньюта. За это время многое изменилось — музыка стала более четкой и глубокой, он научился раскрывать себя в своих песнях, познакомился с Мишель и, несмотря на нередкие ругательства и возмущения, был невероятно благодарен ей за то, что она терпит его выходки, а еще умудряется пропихивать его на телевидение. Музыка стала его жизнью, его личным путеводителем. — Да, пойду, все-таки, — спустя несколько минут молчания, сказал Ньют, доставая из кармана телефон, — у меня есть десять минут? — Развлекайся, — фыркнул Джим и надел наушники. Ньют улыбнулся, глянув на поглощенного работой мужчину, и перевел взгляд на экран своего телефона. Часы показывали начало одиннадцатого, что означало, что из студии он раньше часа не выберется. Но, может, это к лучшему; хотя бы поможет отвлечься от непрошенных в голову мыслей. Вернее, об одном кареглазом пареньке, упорно не покидающим его голову со вчерашнего дня. Увидев его, он подумал, что тот ошибся местом, — настолько неловко и растерянно он выглядел среди профессионалов, — но блокнот и диктофон в его подрагивающих от волнения пальцах говорили об обратном. Интересно, он заметил, что весь дрожит? Ньют захотел поговорить с ним, может немного успокоить, потому что понимал, что брать интервью в таком состоянии — это огромная ошибка. Томас улыбался так, что в его глазах виднелись звезды, — Ньют не мог оторвать взгляд от его карих, отливающих янтарем глаз. И он вновь мысленно выругался на Мишель, когда та ворвалась в их «идиллию» своими словами о начале интервью. Когда беседа окончилась удачно, и диктофон его не сломался, Томас светился так ярко, что была не нужна лампочка. Ньют что-то пошутил по этому поводу, а Томас заразительно рассмеялся, подходя ближе и прижимая к себе за плечи, когда к ним подошла Мишель для снимка. Этот паренек был теплый и приятный, такой, что отходить от него совершенно не хотелось, но Ньют понимал, что то, о чем он думает — лишь временное помутнение рассудка и скоро все это пройдет. Только когда, стоя у окна, он видел садящегося в желтое такси Томаса, легче не стало. Лишь что-то неприятно давило в груди, будто за этот короткий миг, проведенный вместе, он смог привязаться к нему. Жаль, что их ничего больше не связывает. Жаль, что таких людей в его жизни очень мало — немного неуверенных, но не менее амбициозных, интересных и буквально источающих внутренний свет. Ньют очень хотел увидеть его снова. Найти его в социальных сетях не составило труда — Томас сам подписался на него накануне. Его аккаунт можно было легко призвать «папкой воспоминаний», потому что здесь было абсолютно все, что только можно увидеть: фотографии с семейного ужина, с концерта Imagine Dragons, целая вереница снимков в компании какого-то парня, лос-анджелесские улицы, фото неба (совершенно разного цвета: начиная от небесно-голубого и заканчивая плавным лиловым), которые он подписывал цитатами из книг и фильмов (Ньют мысленно оценил это). Были также фотокадры из каких-то музеев, библиотеки, походов на какие-то мероприятия, где Томас, стоя в компании каких-то людей, хоть и улыбался, но выглядел таким замученным, что Ньют ему посочувствовал (опять же, только в своей голове). Кроме множества различных снимков с любого места планеты (настолько их было много, как говорится), были и обычные фотографии на фронтальную камеру. Их-то, как раз, было меньше всего. За то время, что Ньют листал его профиль, он нашел всего три-четыре, и как раз на последней конкретно завис — его взгляд приковался к красивому лицу Томаса. Волосы были небрежно растрепаны, что придавало парню еще больше очаровательности, а на его физиономии можно было увидеть более семи родинок точно, и Ньют коротко улыбнулся, когда поймал себя на том, что действительно считает их. Это похоже на помутнение рассудка, но Ньют себя не останавливал — а смысл? Со вчерашнего вечера Томас уже успел поселиться в его голове, так что пытаться оградить себя от него — это бесполезно. Ньют понимал это, поэтому продолжал смотреть на его лицо. В течение следующего часа Ньют успел пару раз проклянуть карьеру музыканта и еще несколько раз — поблагодарить то, что удача большую часть времени была на его стороне, и ему удалось пробиться на эстраду. Записывая распевку, он серьезно думал, что уснет — глаза закрывались каждые десять секунд, и Ньют выпадал из песни. Джим, находясь за стеклом, постучал по нему, и Ньют сразу же очнулся, пытаясь вспомнить, кто он такой и что этот щетинистый мужчина от него хочет. Голос, как назло, будто охрип — вместо нужной, четкой интонации из его рта выходило, честно, какое-то овечье блеяние, и поэтому Джим пару раз предложил устроить перерыв — он прекрасно понимал состояние Ньюта, поэтому ни в коем случае не ругал его за излишнюю потерянность. Когда Ньют высыпается и полный сил приходит в студию — работа идет куда лучше и продуктивнее, чем когда его подрывают из дома ранним утром и отправляют в студию. Мишель пришла в студию к обеду, принеся кропотливо работающим парням несколько пластиковых контейнеров с разным содержимым. Ньют, благодарно улыбаясь, сразу выхватил салат с оливками, а Джиму, среагировавшему на девушку довольно поздно, пришлось брать оставшийся контейнер с рисом и курицей. Мишель села на диванчик, закинув на него ноги, и начала рассказывать о том, как сегодня утром ходила в редакцию какого-то журнала, договариваясь о фотосъемке с Ньютом. Тот же сидел с безучастным видом, доедая свой салат, и делал вид, что не видит, как с него смеется Джим. — Как у вас тут продвигается? — спросила девушка, отставив свою порцию в сторону. Она переводила заинтересованный взгляд то на звукорежиссера, то на его «подопечного». — Записали музыку для третьего сингла. Второй доработали, с горем и пополам перезаписали распевку, — начал свой доклад мужчина, поглядывая на Ньюта, который положил голову на спинку дивана и закрыл глаза, наверняка надеясь заснуть. — Вы молодцы, — с улыбкой сказала Мишель. — Как я поняла — на сегодня все? Джим с растерянной улыбкой пожал плечами и кивнул головой на молчаливого Ньют — тот, кажется, даже и не понял, что прямо сейчас этот вопрос задали именно ему, и именно поэтому он продолжал сидеть с закрытыми глазами и пустым контейнером на коленях. Мишель закатила глаза и подвинулась на диване, приближаясь ближе к ничего не подозревающему парню: — Ньют! Мы горим! — закричала она ему на ухо, и тот моментально подскочил на месте, из-за чего контейнер из-под салата упал на пол, а его глаза забегали по комнате. Мишель заливалась хохотом, Джим ухмылялся, продолжая есть курицу (казалось, что она не заканчивается), а Ньют раздраженным взглядом обводил самых «смешных и остроумных» людей в городе. И чего они этим добились? Да у Ньюта чуть сердце не остановилось от этого внезапного крика на ухо. Через полчаса он решил уйти — находится там, в компании все еще хохочущих над оплошностью и растерянностью Ньюта людьми, было просто невыносимо, поэтому, понимая, что до вечера у него нет никаких дел, он вернулся в Бруклин, намереваясь поехать домой. Небо заполонили серые, мрачные тучи, и Ньют невольно улыбнулся — такую погоду в Нью-Йорке он любил. Находясь в теплом салоне автомобиля, увидел, как сильные порывы ветра колышут верхушки деревьев по обочинам, как прячутся в воротники своих одежек люди, пытаясь скрыться от холодного ветра. Взгляд невольно скользил по бруклинским улочкам и Ньют, чуть-чуть поддавшись вперед и прищурившись, увидел высокого парня, направляющегося в одно из кафе на этой стороне дороги. Ньют протер глаза, не веря тому, что он видит — неужели и правда Томас? Такое нелепое совпадение обстоятельств невозможно. Томас, держа в руках намокший рюкзак, подошел к кафетерию, остановился и поднял голову, всматриваясь в небо. Ньют сделал то же самое и увидел, что небо потемнело еще сильнее. Удивляться такой погоде нельзя, потому что в конце марта в Нью-Йорке все время было пасмурно; дождь шел не всегда, но прохладный ветер все равно заставлял поежиться. Ньют вновь посмотрел на Томаса: тот, намокший и дрожащий от холода, стоял на месте и смотрел на небо. Ньют нахмурился и уже вытащил ключи из замка зажигания, чтобы засунуть это лохматое недоразумение в теплое кафе, как вдруг тот словно очнулся, огляделся и быстро скрылся за дверями заведения. Ближайшие минут двадцать Ньют продолжал сидеть в своей машине, из окна наблюдая за Томасом, сидевшим в кафе и чем-то занимающимся в ноутбуке. Перед ним, вроде бы, лежал его потрепанный диктофон, и Ньют сделал вывод, что тот работает над вчерашним интервью. Он ухмыльнулся, увидев, что тот на какой-то момент завис — прямо как Ньют сегодня, когда смотрел на его фотографию. В голову лезли какие-то жалкие предположения, поэтому Ньют мысленно от них отмахнулся, вышел из машины и направился прямо к кафе, надеясь, что Томас не увидел его через окно (что навряд ли — он был полностью погружен в работу последние минут десять точно). Зайдя в заведение, он отказался от столика и сказал, что его ждут за «вон тем» (он указал рукой на место, где сидел Томас). Тот не слышал, не видел и не мог почувствовать его присутствие, поэтому Ньют решил действовать внезапно — положил холодную ладонь на чужое плечо, сразу же улавливая, как вздрогнул Томас. Резко развернулся, вытащил из уха наушники и, хлопая огромными глазами, удивленно смотрел перед собой. Ньют улыбнулся, увидев замешательство на лице парня, и в его глазах появились мелкие морщинки. — Ты милый, когда хмуришься, — просто сказал Ньют и, рассмеявшись, щелкнул застывшего Томаса по курносому носу. Тот скривился и оттолкнул руку Ньюта, поворачиваясь обратно к ноутбуку и задерживая пальцы на краю стола, сжимая их до покраснения кожи под ногтевой пластиной. — Что ты здесь делаешь? — тупо спросил Томас, видя, как Ньют, продолжая легко улыбаться, садится напротив него. Пришлось прикрыть крышку ноутбука, чтобы увидеть его слегка покрасневшее лицо. — Зашел перекусить, м? — Смотрю, ты вообще бесстрашный, раз решил во время такого ливня, — Томас сделал небрежное движение в сторону панорамного окна, — прийти сюда, чтобы пообедать. Ньют решил промолчать, но его взгляд бегал по краснеющему со стремительной скоростью, как на морозе, лицу. Томас отвел взгляд, смотря куда-то себе в колени и явно стесняясь поднять его, чтобы смело взглянуть музыканту в глаза. В груди все кричало о том, что такое стечение обстоятельств невозможно в реальной жизни, но что уже думать об этом, когда это произошло и объект твоих мыслей сидит сейчас прямо перед тобой и растерянно тупит взглядом свои ноги. Хотелось привлечь его внимание, поэтому Ньют задал самый очевидный на свете вопрос: — Начал работу над интервью? — голос окончательно охрип после нескольких часов записи, а может причина крылась в другом, но задумываться о ней он совершенно не хотел. Томас облизал внезапно пересохшие от волнения губы и, досчитав до пяти, резко вскинул голову, встречаясь с пристальным и изучающим (опять!) взглядом карих глаз. Ньют выглядел до невыносимого расслабленным, и Томас невольно ему позавидовал, потому что у самого него внутри бушевал шторм куда хуже, чем на улице за окном. Он скользнул взглядом ниже: остановился на обычной черной толстовке, на очертаниях согнутых острых локтей и запястьях, приоткрывшихся из-за задранных рукавов кофты. Опять эти тонкие запястья; Томас захотел побиться головой о стол, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Его очень пугало то, что Ньют уже второй день не выходит из его головы, а теперь еще — да как такое вообще возможно? — эта встреча в городе, где живет практически девять миллионов человек. Это обычная случайность или то самое, что в мире называют «судьбой»? Взять у человека интервью, практически опозориться своими чудаковатыми действиями, привязаться буквально за одну ночь (!), а теперь видеть это белобрысое создание на следующий же день совершенно в неожиданных для встречи обстоятельствах? Извольте, такого просто не могло произойти. Но адекватность машет ему ручкой: Ньют все еще сидит перед ним, с наигранным интересом осматривая интерьер небольшого бруклинского кафе. Томас вспомнил, что ему задали вопрос. — Да, начал, — он надеялся, что голос не звучал сипло, будто последние часа два он громко кричал — хотя, будь такая возможность, он ее бы не упустил. — Только расшифровать успел, теперь надо это дело в приличный вид привести, пятьдесят два раза проверить, отправить и ждать вердикта от редактора. — Подожди-подожди. Почему пятьдесят два раза? — тихо посмеиваясь, спросил Ньют и изогнул свои тонкие губы в неком подобии улыбки — Томас настолько привык к этой то-ли-ухмылке, то-ли-улыбке, что сам невольно растягивал собственные губы в улыбке в ответ. Рядом с солнечным Ньютом хотелось улыбаться, несмотря на то, что на улице хлещет истинно мартовский ливень. — Ну, смотри, — Томас сделал лицо профессионала, забавно вытянув подбородок и почесав его большим пальцем. — Первые пятьдесят раз — это бессмысленная проверка пустым взглядом. Типа, ты просто смотришь на текст и считаешь себя идеальным журналистом, потому что нет ни одной ошибки. Даже элементарной пунктуационной, — Томас улыбнулся, увидев то, как Ньют пытается скрыть порывы смеха, — но потом, когда смотришь в пятьдесят первый раз, внезапно замечаешь, что фамилия героя полностью перековеркана, и ты облегченно вздыхаешь, радуясь, что не дошло до редактора. Проверять в пятьдесят второй раз — это настоящая пытка, поверь, — Томас наигранно закатил глаза в удручающем жесте, — потому что ты видишь абсолютно все. Что у тебя после заголовка стоит точка (или его вообще нет), что предложение внезапно обрывается, и начинается совершенно другой абзац. О, или когда ты пишешь сочетание «сегодняшний день». Ты вообще знал, что такого словосочетания не существует? Я узнал, когда меня отчитал редактор. С каждой секундой Ньют все больше понимал, что Томас — самый интересный человек в его окружении прямо сейчас, а ему есть с чем сравнивать. То, как он забавно размахивает руками (удивительно, как ему удается при этом не сбить ноутбук), как улыбается, упоминая редактора и какие-то свои оплошности, как погружается в свой рассказ, видя искреннюю заинтересованность на лице Ньюта. Томас — это очаровательное олицетворение неуклюжести наравне с красотой всего этого мира. Ньют смотрит на его лицо: родинки легко сравниваются с созвездиями, и он поймал себя на мысли, что хотел бы пересчитать их снова, прикасаясь к каждой; глаза цвета темного янтаря в аккуратном обрамлении черных ресниц забавно дрожат, когда Томас кидает на него короткие взгляды; челка все время падает на его лоб, и он постоянно поправляет ее, на секунду зарываясь длинными, аристократичными пальцами в свои волосы, которые, высохнув, теперь кудрявились на концах. Ньют не понимал себя, когда думал об этом журналисте, но не пытался себя одергивать: если мысли есть, значит им суждено там быть. — Не зря ты мне вчера профессионалом показался. Спорим, что остальные проверяют только пятьдесят один раз, — Ньют подмигнул Томасу, и тот громко рассмеялся. — Мой друг Минхо проверяет всего раза три, и у него все материалы всегда идеальные. Серьезно, я ни разу не видел, чтоб ему делали замечание. Хотя такого раздолбая, как он, стоит еще поискать, — Томас чувствовал, что эта тема разговора изжила свое, поэтому в его голове стремительно крутились шестеренки, помогающие ему придумать новую тему для диалога с Ньютом. Неловко замолкать не хотелось. — Мне нравится слушать твои истории, — внезапно сказал Ньют, помолчав секунду. — Я имею в виду, что… ты интересно рассказываешь о своей жизни. — Эм… спасибо? — Томас залился предательской краской и похлопал себя по щекам. — Да не за что, — отмахнулся Ньют и посмотрел в окно: на асфальтированных дорогах и обочинах уже образовались огромные лужи, из-за чего людям приходилось варьировать на бетонных бордюрах, чтобы не упасть и не свалиться в грязную воду; дождь и не намеревался останавливаться, а даже наоборот — казалось, что с каждой минутой он набирает все большие и большие обороты. Томас смотрел на лицо Ньюта: уличная тень скрыла одну часть его лица, из-за чего он невольно показался Томасу самым красивым и устрашающим созданием одновременно. Волосы цвета золота обрамляли его физиономию, и Томас невольно задержал взгляд на них. Опять появилось желание коснуться светлых прядей, провести по четкой линии скул и зацепиться пальцами за острый подбородок. Кажется, Томас окончательно и по уши пропал. Допускать такие мысли о человеке, которого от силы он знает всего пару часов, — это вверх безрассудства и точное отсутствие хотя бы каких-то моральных ценностей. — Хотел спросить, кстати. Что это такое? Ньют указывал на продолговатую разноцветную фигурку, лежащую около ноутбука Томаса. Тот посмотрел, на что показывал Ньют, и неловко улыбнулся. Этой «фигуркой» оказалась приносящая Томасу удачу капсула с яркими камешками; он замешкался, думая, — рассказывать или нет? Конечно, эта история не блистала излишними деталями о неудачах в жизни Томаса, но тоже несла определенный смысл и значимость. Ньют испытуемым взглядом смотрел на него — пытался по глазам понять, почему Томас молчит. — Слушай, если ты не хочешь говорить, то вполне можешь… — Нет, нет, — слишком быстро сказал Томас и выставил вперед руки, останавливая поток лишних слов; Ньют сразу же замолчал и сложил руки на груди, — все в порядке. Просто… мне непривычно слышать такие вопросы и видеть внимание к себе с чужой стороны. — Надеюсь, это не из-за того, что я известный? — казалось, что Ньюту не понравилось это, и Томас практически сразу замотал головой, слыша облегченный выдох музыканта. — Нет, это имело значение только вчера. Сейчас ты для меня просто новый знакомый по имени Ньют, — выдавил из себя Томас, надеясь, что его щеки не покрылись ярким румянцем. — Это мой талисман, скажем так. Ношу его на каждое мероприятие, интервью или съемки. Чувство еще такое странное, будто без этого камешка я ничего не стою. Но это просто самовнушение или оправдание моим оплошествам иногда, не знаю. Купил его еще на первом курсе института, — Томас посмотрел в окно, чувствуя, что Ньют продолжает испепелять его взглядом и внимательно слушать, — это как, знаешь, кроличья лапка на удачу. Вчера я тоже с собой его брал. Томас медленно повернул голову и встретился с совершенно серьезным взглядом Ньюта; если честно, то он ожидал, как минимум, легкой усмешки или, того хуже, громкий смех на весь кафетерий. Но ни того, ни другого не последовало. Ньют просто смотрел, впитывал, изучал, и Томас был вдвойне ему благодарен за умение слушать и бессловесно поддерживать, сам того не осознавая. Музыкант встрепенулся, чуть наклонился к столу и, поставив локти на поверхность, положил подбородок на сцепленные ладони. — Ты удивительный. Тихий голос Ньюта врезался в голову Томаса, и тот пораженно замер, смотря себе на руки; он подумал, что ему послышалось, потому что Ньют просто не мог такое сказать. Но медленно поднимающийся от шеи к щекам румянец говорил об обратном, и Томас опустил голову, не зная, что и сказать. Кажется, до Ньюта только что дошло, что он сказал — он опустил пальцы на стол и вновь чуть-чуть наклонился вперед. — Извини, — негромко сказал он, но Томас его будто не слышал: в ушах неприятно шумело, а из-за произнесенных Ньютом двух слов слегка закружилась голова. Он просто не мог поверить в то, что Ньют действительно сказал это. И кажется, ему тоже было не по себе от этого — не каждый же день ты будешь говорить такие искренние комплименты человеку, которого знаешь второй день. Томас тяжело вздохнул и заметил, как Ньют приподнимается, наклоняется над столом и прикасается холодными пальцами к вискам Томаса. Это прикосновение отрезвило его, и слабое головокружение исчезло; он дернулся в порыве сбросить пальцы Ньюта, и тот все сразу понял: стушевался и сел на свое место, задумчиво сгибая фаланги. Кажется, его это расстроило. Томас поднял на него растерянный и виноватый взгляд, но Ньют упорно не хотел поднимать голову — лишь слегка мотал головой, пытаясь скрыть красные пятна на скулах. Он сам не понимал, зачем делает все это — просто, видя Томаса, хочется говорить абсолютно все, что повиснет на кончике языка, не фильтруя. — Ты не должен извиняться, — спустя какое-то количество времени сказал Томас, пытаясь хотя бы как-то привлечь внимание замолчавшего Ньюта. Тот моментально поднял голову и улыбнулся краешком губ. — Иногда мне нравятся люди, — начал говорить он, пальцами выбивая на твердой поверхности какую-то мелодию, и Томас запоздало понял, что это — его собственная песня — та, которая играла в ролике о Лос-Анджелесе, — и я не могу удерживать себя. И хоть мне сейчас чертовски неловко, я просто должен был это сказать, потому что это правда. Знаешь, я же артист, и мне свойственно «держать» лицо и не показывать большую часть своих эмоций на публике, но, познакомившись с тобой, я сам не свой, — он на секунду замолчал, и Томас наконец смог выпустить воздух из легких — он даже не заметил, что не дышал. — Томас, ты чертовски интересный человек. Не подумай ничего лишнего, но я бы хотел продолжить общаться с тобой. Уши Томаса предательски покраснели, а сам он пытался скрыть ползущую на лицо широкую улыбку — Ньют не мог вызывать других эмоций. Хотел бы он тоже быть таким — открытым и спокойным по отношению к своим эмоциям, но он прекрасно понимал, что ему всегда было тяжело довериться кому-то, поэтому даже историю с капсулой он рассказывал, выдавливая из себя слова. Ньют это понимал и не торопил его. В отличие от того же Томаса, он хотя бы не пытался отрицать факт того, что им понравилось общаться друг с другом. Томас боялся расстояния, что он сейчас привяжется, а потом они разбредутся по разным дорогам. Только Томас будет мучаться и грустить из-за того, что они перестали общаться, а Ньют забудет о нем так же быстро и спонтанно, как познакомился. Этого он боялся. Но Ньют не похож на человека, который сразу отступает от своей цели. — Не хочешь получить эксклюзивные материалы для нового номера? — внезапно сказал Ньют, поняв, что все, что будет делать Томас — это улыбаться до искорок в глазах. — Поехали ко мне в студию завтра? — Ого, — выдал парень, невольно поддаваясь вперед; такого предложения от Ньюта он не ожидал. — Ты сейчас серьезно? — Конечно. Ты когда уезжаешь? — Через три дня, — Томас моментально поник, улыбка исчезла с его лица; Ньют тоже невольно расстроился — их следующая встреча произойдет только через месяц. Он нахмурился. — Я хочу, чтобы ты запомнил эту поездку в Нью-Йорк. — Хорошо. А я хочу, чтобы ты сводил меня к себе в студию как нового друга, а не просто-журналиста. Ньют улыбнулся, подался вперед и, заметив, что Томас расслабился, протянул руку и вновь щелкнул его по носу — видеть забавно сморщенное лицо было очередным способом доставить себе удовольствие. В кафетерии заметно посветлело: спустя час дождь наконец-то закончился, и люди удивленно задирали головы, смотря на ставшее внезапно голубого цвета небо. В голову ударила нелепая мысль, что солнце выглянуло из-за облаков благодаря ослепляющей и яркой улыбке Томаса. Тот тоже не отрывал взгляда от окна. — Все для тебя, — улыбнулся Ньют, еще раз окидывая взглядом парня, — Томми.