Серенады Нью-Йорка

And every song that plays Is just like the day you had And it's okay to cry But I'm saying maybe That's a waste of water You know I'm here for ya... ...In New York Ed Sheeran — New York

Слова Ньюта упрямо засели в голове Томаса; складывалось ощущение, что они намертво приклеились к стенкам черепа и теперь навсегда останутся там, заставляя Томаса ежесекундно обдумывать, анализировать и переворачивать вчерашнюю ситуацию с ног на голову. Хотелось биться головой о стену, чтобы выбить ненужные мысли из головы. Под кожей гуляло странное предчувствие, но Томас старался не обращать на него внимания. Для него «отвлечься» — это погрузиться в кропотливую работу, не выныривая оттуда на протяжении нескольких часов. Интервью уже было переписано, оформлено и проверено (практически до конца), так что дело оставалось за малым — дать мозгам проветриться, а потом проверить все заново: от начала заголовка и до последней точки. В номере было душно: приходилось довольствоваться малым, то есть пить холодную воду со льдом, купленную в ларьке напротив гостиницы, и обмахиваться самодельным веером из белой бумаги, потому что кондиционера в комнате Томаса, увы, не было. Все утро он провел за своим ноутбуком: редактор отправил ему письмо, в котором говорилось о сроке сдачи материала — через два дня интервью должно быть у него на почте; успел списаться с Минхо — тот немного расстроился из-за того, что Томас не писал ему со вчерашнего утра, но быстро отошел и, набрав его, начал рассказывать о плохой погоде в Калифорнии. Томас вторил ему, начав говорить о том же самом в Нью-Йорке. Разговор быстро сошел на «нет» — другу пришлось отключиться, потому что Галли, их коллега, начал жаловаться, что тот слишком долго болтает по телефону, и Томас мог лишь ему посочувствовать: отношения с Галли у всех были натянутые до такой степени, что было удивительно, как эта тоненькая ниточка все еще не оборвалась под таким натиском. Нью-Йорк определенно отличается наличием множества развлекательных и интересных мест для посещения, но Томас, самый особенный из всех, упрямо продолжал сидеть на кровати и сверлить взглядом стену в ожидании звука будильника, который он поставил полчаса назад, думая, что последние свободные полчаса будет дремать, но пришедшее сообщение заставило сердце забиться в несколько раз быстрее, а лоб покрыться испариной. Ньют подписался на него вчера утром, встретил его в кафе, подвез до гостиницы и сказал легкое «увидимся завтра у студии», перед этим объяснив, как до нее добраться. Сообщений от него Томас получить совершенно не ожидал, и сам не испытывал судьбу, хотя желание написать ему посещало его голову, но говорить себе «нет» было легче. Сообщение не имело никакой эмоциональной окраски или лишних деталей, но Томас все равно не смог сдержать улыбки, когда увидел оповещение из социальной сети: «Ты не против кофе? Или лучше горячий шоколад?». И пришедшее через несколько секунд: «Ты точно понял, как добраться? Если хочешь, я заеду за тобой». И последнее заставило его громко рассмеяться, чем он смахивал на сумасшедшего, каковым и считал себя потому, что чувствовать такую нежность и благодарность к едва знакомому человеку невозможно Он ограничился лишь парой слов: «Кофе, окей? И заезжать не надо, спасибо», — и, грызя ноготь, уставился на экран в надежде увидеть ответ, но Ньют, видимо, тоже не знал, что ему еще ответить, поэтому отправил лишь улыбающийся смайлик, сразу же выходя из сети. Томас посмотрел на время, посчитал время до будильника и громко вздохнул. Пришлось его отключить и начать собираться; вместо привычной футболки он решил все-таки надеть клетчатую рубашку, единственную, которую он с собой взял, расправил слегка помятые штаны, собрал незаменимый рюкзак, положив в него наушники и ноутбук. Диктофон не взял — не посчитал нужным, потому что эта встреча в первую очередь несет неформальный характер и идет он туда как новый друг Ньюта. Эта мысль заставила губы растянуться в блаженной улыбочке, подмигнуть себе в зеркале и покинуть номер. Первую задачу — добраться до знакомого кафетерия — можно считать выполненной. Людей на улице сегодня куда больше чем было вчера — скорее всего, значимую роль в этом сыграла хорошая погода. Видеть улыбки на лицах людей, слышать их разговоры и буквально чувствовать в воздухе счастье, исходящее от них было особенно приятно, поэтому, поправив наушники, Томас направился по назначенному адресу, разглядывая улицы и слушая тихий голос Ньюта в наушниках — пел он действительно красиво. И это сочетание — сияющие глаза прохожих и Ньют, поющий о легкой любви — стоило того. Студию звукозаписи он увидел на другой стороне бруклинской улицы: пришлось дождаться зеленого цвета светофора, перейти дорогу, хаотично глядя по сторонам, и остановиться напротив многоэтажного здания с панорамными окнами. Ньют говорил, что приедет чуть раньше и встретит его, но на часах уже половина пятого, а его все еще нет — только лишь два охранника, с недоверием смотрящие на Томаса, которого здесь ни разу не видели. Да и не походил он на человека, пришедшего именно сюда, со своей растрепанной прической, вспотевшим от солнца лицом и слегка мятой рубашке — Томас оглядел себя, и ему стало по-настоящему неловко, поэтому он сразу же отвернулся и с фальшивым интересом начал рассматривать здания на противоположной стороне. Немного нервничая, он потоптался на месте и закатал рукава своей рубашки, уже жалея, что сегодня не надел футболку — было слишком жарко. Томасу казалось, что прошло не менее двадцати минут, когда Ньют наконец-то вышел из своей машины, припарковал которую недалеко от студии, и с извиняющейся улыбкой направился прямо к нему. Томас неловко потупил взгляд, засунул руки в карманы, потом снова вытащил их, чтобы поправить челку и воротник рубашки. Ньют, заметив это, кажется, слегка ухмыльнулся и подошел чуть ближе. Томас был рад, что тот наконец-то избавил его от вынужденного внимания со стороны двух охранников, которые, увидев знакомое лицо, сразу же отвернулись и начали тихо переговариваться друг с другом. Томас оглядел Ньюта: тот тоже надел рубашку, только белую и выглядевшую более опрятно, чем томасовская, а в руках он держал пакетик из какой-то кофейни — логотип рассмотреть не удалось, поэтому Томас поднял взгляд и приветливо улыбнулся Ньюту. Смущение моментально отразилось на лице Томаса, стоило только Ньюту чуть склонить голову и осмотреть его с ног до головы, — кажется, его щеки немного покраснели. — Извини, что опоздал, — искренне сожалея, наконец произнес Ньют, и Томас мысленно поблагодарил его — сам он, ошеломленный очаровательным внешним видом Ньюта, был не в состоянии начать разговор. — На Кэдман огромная пробка. Думал, что сгорю, пока доеду. — На Кэдман? — недоуменно переспросил Томас, проходя вместе с Ньютом мимо охранников; они не сводили с них глаз, и он невольно поежился. — Это улица что ли? — Да, недалеко отсюда. Ньют обернулся, проверяя, успевает ли за его быстрой походкой Томас. Тот же еле-еле успевал передвигать ногами, потому что глаза его бегали по помещению, в которое они вошли: на стенах висели сертифицированные диски различных исполнителей лейбла, на стеллажах стояли музыкальные награды разного уровня престижа, а по всему периметру расположилось множество фотографий артистов, относящихся к этой студии. Томас завороженно остановился напротив одной из фотографий, и Ньют, увидев это, остановился рядом с ним и улыбнулся, глядя на самого себя. — Я тут растрепанный такой, — рассмеялся он, указывая на свою светлую шевелюру и лохматую челку, — не верится, что это было всего полгода назад, когда я только начал работу над первым треком. Томас подошел еще ближе к фотографии и посмотрел на улыбающееся лицо на снимке. Может быть из-за эффекта, наложенного на кадр, но Ньют здесь казался слишком юным и не выглядел так, как сейчас, и это заставило Томаса расплыться в глупой улыбочке. Он разглядывал его лицо, будто пытаясь выхватить что-то, чего он не замечал раньше, и внезапно увидел гитару за его спиной — надо же, а он и не думал, что Ньют играет, хотя, возможно, это было очевидно ввиду того, что он — музыкант. — Сыграешь мне на гитаре? — неожиданно громко спросил Томас, отчего Ньют вздрогнул и изумленно посмотрел ему в глаза. Он перехватил пакетик из кофейни из одной руки в другую, опустил взгляд, и Томас запоздало понял, что тот смутился и, кажется, даже покраснел. Ньют не ожидал, что эта обычная просьба заставит его почувствовать себя довольно неловко. — Да, хорошо, — негромко ответил Ньют, поднимая голову. Он посмотрел в глаза Томасу таким прямым и внимательным взглядом, что теперь пришла очередь Томаса покрываться пунцовыми пятнышками. Желание услышать игру Ньюта на игре усилилось, когда Томас попал в помещение, отведенное для записи и обработки музыки. Вся эта атмосфера так и навевала мысли о музыке, глубоких чувствах и непреодолимом желании самому взять микрофон в руки и запеть так громко, насколько возможно. Томас, конечно же, об этом ничего не сказал, но не удержался от того, чтобы прикоснуться к музыкальному пульту и стеклу, за которым стоял микрофон, видимо, для записи голоса. Он представил, как Ньют проводит там большую часть своего времени: работает над собой, репетирует и записывает те самые композиции, которые так нравятся Томасу. Ньют, находящийся в собственной рабочей среде, — очередная причина, чтобы улыбнуться и посетить это место. — Как тебе? — спросил Ньют, когда они расположились на небольшом диванчике посреди комнаты — в руках у музыканта уже была гитара, а у Томаса — стаканчик с кофе и телефон. Идея сфотографировать парня с инструментом в руках в тот момент, когда тот будет играть, не выходила из его головы с того самого момента, когда тот сказал, что сыграет. — Это чертовски волнующе! — с неподдельным восхищением сказал Томас и допил кофе, сразу же оставляя стаканчик в сторону. — Я просто не верю, что ты серьезно привел меня сюда. — Я подумал, что тебе здесь понравится, — улыбнулся Ньют, откидываясь на подлокотник дивана; смотреть на счастливого Томаса ему определенно доставляло особенное удовольствие. — И ты не ошибся! Ньют рассмеялся и, закинув ногу на ногу, посмотрел на гитару в своих руках. Просьба Томаса сыграть ему что-нибудь на гитаре буквально выбила всю почву из-под ног, и Ньют еще поразился тому, как не лишился дара речи и не упал на пол прямо там. Да, возможно, это было ожидаемым, но почему-то слышать от Томаса это так прямо — было очень странно. Опять же, на самом деле, странного здесь ничего не было, но Ньют считал иначе, потому что весь Томас для него был особенным. Не верится, что то самое интервью было всего дня назад. — Ты сыграешь мне? — тихо спросил Томас, перед этим вздохнув так, будто долго готовился к этому вопросу. — Конечно. Томас, кажется, перестал дышать, когда услышал первый аккорд, сыгранный Ньютом. Он слышал медленную и спокойную мелодию и невольно закрыл глаза, не скрывая своей улыбки. Ньют плавно перебирал струны гитары, иногда поднимая изучающие взгляды на Томаса, который перестал, наконец, ерзать на месте и замер, слушая прекрасную музыку в исполнении Ньюта. Он сидел с закрытыми глазами, представляя тихий день где-то на берегу океана, где рядом с ним сидит Ньют и играет успокаивающую мелодию, унося его в другой мир, где все хорошо и спокойно. В груди приятно потеплело, когда он приоткрыл глаза и встретился взглядом с карими радужками, смотрящими на него так мучительно прекрасно. Ньют — это что-то новое, то, что хотелось слушать, обнимать и никогда не отпускать. Его игра заслуживала отдельного внимания. Прошло несколько минут, и в комнате повисла тишина. Томас только-только хотел что-то сказать, как вдруг Ньют, слегка продвинувшись и крепче ухватив гриф гитары, начал играть другую, более медленную музыку. Томас посмотрел на него, как впервые — его лицо было таким расслабленным, а пальцы медленно перебирали тонкие струны инструмента, и Томас невольно залюбовался, глядя на его тонкие, музыкальные пальцы. Хотелось услышать его голос, тихо подпевающий мелодии, но, видимо, Ньют настолько углубился в игру, что и не подумал об этом. Томас положил руки себе на колени, чуть-чуть сжал их и вновь поднял глаза на Ньюта; тот, кажется, забыл, что находится в помещении не один, и парень растянул губы в восхищенной улыбке, слыша профессиональную игру на инструменте. Мелодия завораживала своим спокойствием, и Томас расслабился, откидываясь головой на спинку дивана. Пальцы, лежащие на коленях, слегка подрагивали от накативших эмоций — где-то внутри его схватила неловкость, будто он видит то, что не должен был, и неописуемое счастье от того, что он слышит и чувствует, как эта самая композиция оживает в нем самом. Пальцы Ньюта продолжали наигрывать грустную и медленную мелодию, и Томас, прищурившись, внезапно увидел, что гитарные нити подозрительно блестят. Поднял голову: его глаза расширились, а руки слабо дернулись, когда он увидел, что по щеке Ньюта течет одна-единственная слеза, которая сразу же пропала на гитарных струнах. Ньют продолжал играть, несмотря на то, что его глаза слезились, а губы дрожали — он не хотел исполнять эту композицию, но подумал, что Томас должен ее услышать. Услышать ее, но не увидеть его горькие слезы потери. — И это все, что мне нужно, чтобы продолжать жить, — севшим голосом пропел Ньют и прекратил играть. Его руки все еще лежали на гитаре; пальцы мертвой хваткой держали гриф, а губы продолжали нашептывать припев песни — как же он пожалел, что вообще начал играть эту песню. Знал же, что не выдержит, знал, что в памяти возникнут слабые образы и отголоски из прошлого. Он не сильный, никак нет, — сильный человек уже давно бы отпустил все это и продолжил жить дальше, но Ньют не может: сестра все еще преследует его во снах, говорит с ним, улыбается так ярко и солнечно, будто всегда была его самым близким человеком и подругой. Когда была еще жива. Томас не отрываясь смотрел на бледное и поблескивающее в полумраке лицо Ньюта и судорожно прокручивал миллион мыслей в голове, думая, что он должен сейчас сказать. Быть честным, в такие ситуации он попадал редко, но всегда был готов к ним, потому что знал всех тех людей, у которых что-то случалось, и от него требовалась поддержка. Но здесь другой случай — это человек, знакомый ему всего два долгих нью-йоркских дня, и он просто без понятия, чем может помочь ему. Спросить о том, что случилось? А правильно ли это будет и нужно ли это Ньюту? Слезы на его щеках стали высыхать, и он, опустив гитару на пол, опустил голову, боясь поднять взгляд и посмотреть на испуганного и растерянного Томаса; тот подвинулся еще ближе, и теперь их бедра слегка соприкасались, но это не имело такого значения, как то, что на лице Ньюта все еще блестят оставшиеся соленые капли, а нос его тихо сопит. Томас закусил губу и положил свою ладонь на плечо Ньюта, надеясь, что этот жест хотя бы как-то окажет ему моральную поддержку. Он был плох в таких делах, но это не оправдывало того, что он сейчас ничем не может помочь этому парню. Видеть застывшие слезы в его карих глазах было больно. Но он не имел права, да и не собирался, собственно, судить его, потому что если он плачет — значит на то есть причина. Это абсолютно нормально, подумал Томас и, чуть сжимая тонкое плечо, повел выше, останавливаясь на границе воротника белой рубашки. Кажется, Ньют успокоился, но недостаточно, потому что кожа его все еще холодная, а губы продолжают дрожать. И Томас начал говорить. Попытался отвлечь Ньюта веселыми и глупыми историями из своей жизни: рассказал о студенческих временах, о работе журналистом и о том, как ему однажды поручили взять интервью у какого-то неизвестного актера, который всю последующую беседу выглядел так, что его «известность» — это главное его достоинство. Томас назвал его «высокомерным индюком» за то, что тот в течение всего интервью смотрел на него свысока, так, словно он даже его взгляда не достоин. Рассказал и о своей прошлогодней поездке на Бразильский карнавал от университета — о том, как его чуть не задавили на улице Самбодром (эпицентр всея фестиваля), как с ним пыталась познакомиться бразильянка, а потом вечером он вытаскивал из самых неожиданных мест перья и прилипшие от пота стразы. Не забыл упомянуть и прошлогоднее празднование Дня Независимости Америки — тогда его друг, тот самый Минхо, напился до чертиков и решил «походить по воде», что обернулось плачевными последствиям — ему потом еще неделю пришлось отлеживаться, и еще две — не выходить на работу, так что на Томаса выпало в два раза больше обязанностей. Ньют успокоился; он смеялся время от времени, но улыбка с его губ не уходила с самого начала — и Томас был рад видеть ее. Настолько, что пришлось сдерживать свои порывы притянуть к себе это солнечное создание и сжать в своих объятиях. Ньют никак не реагировал на все еще покоившуюся на его плече руку Томаса, лишь только как-то странно поглядывал на нее, но Томас этого не заметил. Вернее, сделал вид, что никакого взгляда он не видел. — Я правда удивлен, что мы встретились, — вдруг сказал он, посмотрев на гитару, все еще лежавшую на полу, — думал, что в будущем мы если и встретимся лично, то только на каком-нибудь плешивом интервью или конференции. — Мы бы точно встретились через месяц, Томас, — спокойно ответил Ньют, посмотрев на него и улыбнувшись. — Но не лично. Я бы стоял где-нибудь в пятнадцатом ряду на твоем концерте, видел тебя, но ты точно не обладаешь сверхзрением, чтобы увидеть меня там. Ньют тихо рассмеялся. — Я бы позвал тебя за кулисы. Томас, в очередной раз за сегодняшний день удивляясь, поднял голову и столкнулся глазами с пристальным взглядом темных радужек. Таким, от которого замирало сердце и кровь переставала циркулировать под кожей. Ньют нравился ему так сильно, что понимание того, что уже скоро они расстанутся на целый месяц, заставляло сжиматься и цепляться за плечо Ньюта сильнее, за что тот наградил его возмущенно-комичным взглядом. На улице к вечеру стало напорядок прохладнее, и рубашка, в которой был Томас, не согревала его совсем, поэтому приходилось растирать ладони и засовывать их в карманы, невольно сжимаясь от порывов северного ветра. Ньют выглядел нормально — не ежился и не дрожал, лишь только рубашка его слегка колыхалась от ветра, но и до этого ему дела не было. Ослепляющие фары машин освещали дорогу молчавшим парням время от времени, так что удавалось более или менее ориентироваться в темноте — фонари, почему-то, не горели. — Когда ты уезжаешь? — спросил Ньют, когда они сели в его машину. Он любезно предложил Томасу довести его до отеля, явно не рассчитывая на отказ, поэтому Томас сразу же закивал — перспектива стоять на холоде, ожидая такси, ему не нравилась. — Через два дня. В субботу утром самолет. — Сегодня четверг... — задумчиво сказал Ньют, выезжая на дорогу, освещенную только благодаря машинным фарам. Приходилось слегка поддаваться вперед и щуриться, чтобы видеть, что происходит впереди дороги. — Слушай, я постараюсь приехать. Стой, я не договорил, — краем глаза увидев, что Томас хочет что-то сказать, быстро остановил его Ньют. — Так вот. Я хочу проводить тебя. И надеюсь, ты не будешь против. — Ты уверен? А если тебя там встретит кто-нибудь из поклонников и что-нибудь ни то подумают, и ты... — Даже если встретят — и что? Они могли бы подойти и вчера в кафе, и если бы подошли — не спросили бы, ой, а кто это, и почему я с этим человеком в кафе. Согласись, люди должны понимать разницу между медийной и личной жизнью, не так ли? — перебил его Ньют, не отрываясь смотря на дорогу. — Хорошо, ладно, — Томас зарылся пальцами в свои волосы и посмотрел на время, — ого, мы в студии два с половиной часа были. — Я там могу и двенадцать просидеть, представь, — кинув короткий взгляд на Томаса, сказал Ньют, рассмеявшись. От студии до отеля поездка на машине занимала не более десяти минут, поэтому, когда знакомая светящаяся вывеска гостиницы показалась перед глазами Томаса, тот не сдержал грустный вздох. Не верилось, что очередной день в Нью-Йорке шел к своему завершению. Что третья встреча с Ньютом принесла такие смешанные чувства — то ли печаль, то ли незабвенное счастье. Иногда он просто не мог их понять. — Мы можем сделать фотографию? — повернувшись корпусом к Томасу, тихо спросил Ньют. — На память. Томас, заторможенно кивнув, достал свой телефон и открыл камеру. Глянув на себя в зеркало, он надеялся, что не увидит там какое-нибудь лохнесское чудовище, и, озвучив это, Ньют рассмеялся и похлопал его по голове, просто сказав: «Мне кажется, что быть каким-нибудь чудовищем, которое в будущем превратиться в шикарного принца, тебе больше подходит», — из-за чего Томас покрылся слабым румянцем, надеясь, что Ньют ничего не заметит. — Можешь улыбнуться так, будто тебе было весело, — рассмеялся Ньют, приобняв его за плечи и прижимая к себе так близко, что Томас внезапно смог почувствовать запах его одеколона и шампуня, исходящий от его волос. — Мне не надо притворяться, — сипло ответил он, на секунду взглянув на Ньюта. В одной руке он держал камеру, и она слабо дрогнула, когда Ньют повернул голову ему навстречу. Какие-то доли секунды они смотрели друг другу в глаза, Томас, не видя, что творит, пару раз щелкнул по экрану телефона, надеясь, что попал на кнопочку «снимок», откинул гаджет и, про себя умоляя его не отталкивать, притянул к себе Ньюта, опуская руки на его лопатки, а лбом упираясь ему куда-то в шею. Тот, кажется, забыл, как дышать, и также неловко, совсем медленно, положил свои руки на затылок Томаса. Томас не мог понять, что заставило его сделать это — то ли сегодняшние слезы Ньюта, то ли странные чувства внутри него самого, которые вызывали странные желание прикоснуться, разговаривать или просто быть рядом с ним — таким живым, мягким и улыбчивым. Он не верил, что Ньют ответил ему на это объятие — такое отчаянное, будто последнее, что они смогут сделать в этой жизни. Между ними сквозила такая явная горечь и какая-то недосказанность, но они даже не пытались ее предотвратить — лишь хватались друг за друга, как за последний якорь. Томас прижимался к Ньюту так близко, что чувствовал его дыхание на своей шее, и это заставляло его кожу покрыться мурашками, а щеки румянцем. Ньют чувствовал, как внутри него растет что-то такое, что просто невозможно описать подробно, так, как пишут в книгах, — это что-то было свободным, теплым и до нереальности ощутимым. Он опустил свои руки на выпирающие лопатки Томаса, чувствуя, как тот хватает ртом воздух. Они были нужны друг другу и поняли это только сейчас. Они являлись спасением друг для друга, тем самым, что обычно описывалось в книгах и о чем пелось в песнях. Ньют захотел написать для него песню. Томас, почувствовав, что глаза его начинали странно щипать, сразу же отстранился, до последнего нехотя отрываться от Ньюта. Ему казалось, что эти объятия — это что-то, вырванное из другой жизни. Там, где они могут спокойно разобраться в своих чувствах, а не жить на расстоянии в четыре с половиной тысячи километров. — Ты удивительный, — сказал Томас, не веря в то, что произносят его губы. А Ньют улыбнулся — так легко и просто, будто в груди ничего не болит и не ноет от досады и будущего расстояния между ними. Потерялся в своих чувствах, ощутил, что с каждой минутой, проведенной с этим журналистом, хочет написать песню, посвященную именно ему. В сердце врезались эти слова, оставляя за собой кровавый и причиняющий боль след какой-то надежды, что они скоро встретятся. Так и будет, он уверен. — Мне так жаль, что мы завтра не увидимся. У меня съемки, а потом еще в студию, потому что, понимаешь, скоро альбом и... — Я понял, — тихо сказал Томас, чувствуя, как разрывается его сердце от этих слов, — надеюсь, ты в порядке. Так ведь? — Конечно, — ответил Ньют. — Спасибо, Томми. Томас вышел из машины только через пару минут, а потом долго-долго стоял на месте и смотрел вслед уезжающей куда-то далеко машине, не веря, что это в самом деле происходит с ним. Он вспомнил взгляд, которым окатил его Ньют в последний момент, когда Томас только-только закрыл дверь и посмотрел в открытое окно. Он чувствовал, что эту грусть они делили между друг другом, и даже от этого не становилось легче. — Томми, — будто смакуя собственное имя в такой непривычной форме, бесшумно произнес он, прикрывая за собой дверь в номер и затылком ударяясь об стену. Томми и поездка в Нью-Йорк, разбившая в клочья его сердце.