Небольшая история о проблемах в общении

      — Отсоси.       Это последняя грань, и она, как баррикада, пройдена.       Рыжий медленно оборачивается, поправляет воротничок своего сраного средневекового камзола. Дергает щекой, но вы не думайте, Кайло видит — ему не больно. Всего лишь неприятно.       Впивается глазами. И уголок губ ползет в усмешку.       — Это я делаю в исключительных случаях.       — Вот так новость. И сколько же ты стоишь?       — Для тебя теперь — слишком дорого.       Они стоят друг напротив друга, и кажется, пол под ногами дрожит от напряжения. Будто еще немного искр, этого невидимого электричества — и они свалятся с узкого балкона, проломив его своими спинами. Кайло кусает губу: он не боится. Напротив, хочет дожать до конца.       Хочет увидеть, ломаются ли вообще такие люди, как Хакс.       Но рыжий стряхивает пылинки с рукавов, поворачивается к лестнице. И Кайло торопится бросить что-то максимально обидное ему в профиль:       — Шлюха.       — И твой световик, не забывай об этом.       "Не на того напал", — добавляет всем видом.       И уходит, уронив недокуренную сигарету. В конце концов, во время заключения сделки с тем неприятным русским один из них просто обязан быть рядом с Боссом. Этот "один" — явно не Кайло с его расшатанными нервами.       Рен смеряет его худые лопатки выжигающим взглядом, а потом роняет себя всем весом на каменные перила. Долго, долго дышит. Вдох, выдох, между ними пробел. Ему кажется, что голова идет кругом, и вообще, когда все успело стать так реально? Когда конкретно он понял, что снимать чертов фильм — плохая идея?       Или это просто излишняя экспрессия и глупые сомнения?       — А десять лет назад мы трахались, и все было путем.       Вряд ли признания самому себе работают по принципу успокоительных, но он пытается.

***

      Русский закатывает вечеринку, и она — апогей костюмированного безумия. Много огня, красного цвета, вина и виски, а в перерывах — жарких признаний губы в губы и хриплого смеха. Кайло ищет свою звезду, ему просто необходимо свалить с этого праздника неадекватных, но все двери вокруг закрыты.       И он прекрасно знает на самом деле, что одному тут не справиться.       — О, сынок.       От Босса смердит русской водкой и лимоном, у него крепкие руки, но скользкие пальцы. Рен выкручивается из них в два счета и делает шаг спиной вперед, находиться в царстве дурмана — пугающе-неприятно. А еще он так устал от въедливого дыма и происходящего несвоевременно дерьма.       — Где Хакс?       — Где-то наверху, он отказался смотреть на кострище.       — Хоть что-то хорошее.       Кайло отталкивает с дороги женщину Босса — она явно меньше, чем жена, но больше, чем просто оборванка в дорогих шмотках, — и слепо ищет стену. Выбраться отсюда можно исключительно ползком вдоль нее, потому что кругом слишком много красок, слишком много яда и нереальности. Кайло в ней путается, и это немного сбивает с толку.       Дон Кихот — новая игрушка экрана — встречается на половине пути. Рен молча всовывает ему в руки ключ от конюшни.       — Нам стоит бежать.       — Но, Санчо...       Кайло проглатывает старческие бредни вместе с застоявшейся слюной, подталкивает щуплое тельце прочь от людского скопления. Скопления — потому что вряд ли эти могут быть действительно людьми, они похожи на что-то неживое и бесчувственное. Не такое, как он сам.       — Анхелика выведет тебя, Дон. Доверься мне. Дульсинея ждет.       Ступеньки под подошвами отзываются эхом и стуком, камень противно шершавый и холодный под рукой. Кайло заворачивает за угол и спотыкается на развилке, где обе лестницы ведут наверх, но в разные стороны. Выбрать единственную из них мучительно сложно.       — Сука...       Кайло не думает о лестницах, Кайло думает о Хаксе — и о том, что бросит ему в лицо с порога. Со всем пылом, страстью и ненавистью. Несколько коротких, но емких слов. Желательно, цензурных. А потом будет смотреть в расширяющиеся светлые глаза, где в радужке можно различить собственное отражение, и скрипеть зубами. Потому что радужка — голубая, притягательно-блестящая на солнце, и снова прядка упала на матово-бледный лоб. Возможно, все действительно было проще, когда они трахались. Тогда была возможность коснуться без опаски получить за это по лицу.       В итоге — правая. Лестница. Хакс никогда бы не выбрал левую, и Кайло стремится вести себя так же, как он. Как педантичный, упрямый и рыжий мудак.       Дверь поддается с первого толчка, и это даже странно: Рен не чувствует отпора. Он ломает дубовую створку к чертям и застывает в центре комнаты. Ох, нет — покоев, простите великодушно. Весь этот цветастый водоворот костюмированного праздника отдает кислым душком.       — Снова выяснять отношения?       — Возможно.       — Я не намерен, ты выглядишь как безумец.       — Твоего мнения не спрашивали.       Хакс поднимается с кровати, вытягивается в струнку привычным движением. У него на плечах пиджак, под ним рубашка, а галстук петлей болтается на шее, и это так сюрреалистично-нормально, что захватывает дух. Кайло впивается глазами в его укладку и одежду, будто бы чувствует: несмотря на все между ними, Хакс по-прежнему его якорь. Сраный маятник, сломаешь который, и Кайло сломается тоже.       По инерции.       Хакс дергается под тяжелым взглядом, его беспокойные пальцы выстукивают барабанную дробь по бедру. Неверные отсветы чужого сумасшествия за окном ложатся тенями на острые скулы, заставляя Кайло обратить на себя внимание, проследить каждую выемку на коже и каждый выступ.       Стремительно-неизбежно он скатывается взглядом на узкие губы.       И вдруг начинает смеяться.       — Совсем поехал?       В голосе Хакса презрительное волнение прячется за деланным интересом. И Кайло рад бы ответить ему в тон, плеснуть язвительностью — но в голове всего лишь две фразы. Он использует их в обратном порядке:       — Когда Дон Кихот увидел Дульсинею впервые, всякий страх ушел из его души. И он воспылал любовью.       Хакс кривится, сжимая кулаки, и, да, да, Кайло раньше ошибался — вот она, его последняя баррикада.       — Перестань цитировать мне наш совместный фильм десятилетней давности. Сейчас нам явно не прыгнуть выше головы.       Говорит со всей доступной злобой, и тон как шпага — острый и беспощадный. Но в глазах... Кайло, вообще-то, отлично научился читать скрытое за все их отношений.       — А все и вправду было путем, когда мы трахались.       — Так в твоем понимании выясняют отношения?       — Нет, это слабая попытка вернуться назад.       — Все в прошлом, Рен.       Кайло кусает губу. Это так обидно, что у него нет аргументов, но он готов разбить последнюю преграду головой, если потребуется. А он упертый, и башка у него, помимо прочего, почти чугунная.       — Но я здесь. И что удивительно — ты здесь. Тоже.       — Только ради Босса.       Они делают шаг — синхронный, мать его, шаг навстречу, и если это не значит хоть что-нибудь, то тогда Кайло совсем не понимает этого гребанного мира. Он дышит сквозь зубы. Вдох, выдох, без глупого пробела между.       — Вот только не надо врать. Ложь не входит в твои обязанности.       — Как и отсосы, позволю себе заметить.       — Согласен. Мне не нравится, когда ты отсасываешь другим.       У Хакса болезненно искривляется рот, а левая бровь ползет к линии роста волос, и Кайло чуть-чуть непонятно: они все еще играют, не вышли из образов всецело ненавидящих друг друга людей, или... Рыжий смотрит на него нечитаемо, но у него очень сильно дрожат пальцы. Буквально тремор, без преуменьшений.       А у Кайло поперек горла застревает желание взять его руку в свою. Он дергает пуговицы камзола в бешенстве: ведь все так очевидно.       "Все" — это то, что он пришел сюда не сломать Хакса, а вернуть его.       Хакс пытается уйти от прикосновения. Не получается.       — Не надо, Рен. Ничего хорошего не выйдет.       — Я не думаю, что ищу чего-то хорошего. Или кого-то.       — Хорошего?       — Другого. Ты — моя Дульсинея. Рыжая, как блядский апельсин.       Он прижимает пальцы Хакса к бедру, чтобы не рыпался. И целует — так, как хотелось еще десять лет назад, но почему-то не срослось. Рыжий перехватывает инициативу через пару мгновений. "Силой не возьмешь", — показывает всем своим телом, каждым укусом, плавно переходящим в поцелуй. Притискивает к дверной раме, и Кайло ощущает спиной ее рельефный косяк.       Ломая протестующий стон, зарывается в налаченные волосы пятерней и тянет к себе, на себя, все ближе и ближе. И улыбается — вдруг легко и беззаботно — в раскрытые губы:       — Знаешь, я буквально убежден, что все было проще, когда мы трахались.       — Хочешь проверить?       — Это аксиома. Предлагаю принять к сведению и попробовать вернуться в начало.       — Кажется, ты не оставил мне других вариантов.