***
Лондон живет ночью, и десятки пабов обнимают огнями со всех сторон. Хакс бесцельно прогуливается по одному из увеселительных (и безусловно опасных) кварталов, разглядывает битые и пьяные физиономии рабочих. Легко верится в то, что половина из них без угрызений совести может разрядить в твою голову револьвер. Хакс сворачивает за угол только чтобы избавиться от тяжелых взглядов в спину. И будто случайно заглядывает в очередной клуб. В нем тепло, темно и практически уютно; со сцены звучит небрежная музыка, и выпить, расслабиться именно здесь представляется приятным занятием. Что Хакс и делает, заказывая виски и отправляясь в самый дальний угол. Между столиками умело скользят официантки, они милы, неназойливы и определенно знают себе цену. Хакс думает, одна из них согласится провести с ним время за символическую сумму. Может, та, с русым хвостиком? Или китаянка? Но тут на сцену выходит он — и для Хакса вопрос разом становится закрытым. Потому что человек, ступивший в круг света у микрофона, ему знаком. И потому что их определенно связывает чуть больше, чем случайная ночь в чужой постели. Бен выглядит почти как раньше — та же стать, те же широкие плечи, разбросанные по плечам смольные вихры. Правда, он стал значительно выше и, кажется, чуть огрубел. Но, впрочем, все еще хорош собой (несмотря даже на торчащие уши). Перед мысленным взором вырастает размытым пятном картинка: громкие вздохи, смятая постель и белая кожа искусанных запястий. Приглушенный свет. Довоенные годы. Их — одно на двоих — время. Хакс сглатывает скопившуюся в горле слюну. Встает на нетвердых ногах: гадкая память подводит его всякий раз, будто нарочно подкидывая кадры той жизни, которую лучше забыть. Отпустить. Вычеркнуть из списка. Ведь как было — больше не будет. Ведь он теперь совсем иной человек. Ведь война — та, которая засела в жилах, изъела легкие, вывернула нутро — не отпустит. Она его вторая личина, она зверь и порок. Она — еженощные ночные кошмары. Не убежать. Не уползти. С ней не получится справиться. Хакс допивает остатки алкоголя залпом. Ставит пустой стакан на стойку перед хозяином и даже успевает приблизиться к выходу, когда в спину доносится низкий, грудной голос: — Торопитесь? Пальцы тут же сводит тремором. Хакс хмурится, опускает голову. Обернуться не хочется, совсем — он больше не похож на себя старого, лишь жалкая изрешеченная тень. Он не желает, чтобы кто-то из прошлого знал его таким. Но голос наседает, хрипит: — Что, неужели не взглянете на меня? Когда-то мы были близко знакомы. "Близко" — не то слово. Хаксу хочется пренебрежительно фыркнуть и мягко качнуть головой, отрицая. Но он поворачивается — просто заставляет себя это сделать, — чтобы наткнуться на пылающий взгляд знакомых глаз. Глаз, что после войны провожали в Америку, не подарив прощения. Глаз, что видел и помнил любыми.***
— Много воды утекло, — говорит Кайло, когда они наконец остаются наедине. После дымящего Бруклина Хакса, после светлых залов для светских приемов Соло темень пригорода Лондона ощущается давящей. Скрадывающей шаги и прячущей все, что невыгодно, уродливо, иррационально. — И ты даже больше не Бен, Кайло. — Как и ты — не тот рыжий мальчишка, что пытался надрать мне задницу. Они слабо улыбаются. И правда, не тот. Совсем-совсем. Бен — Кайло — запрокидывает голову, выпуская в матово-черное небо сигаретный дым. Его внушительная фигура у порожка дома выглядит нелепо и одиноко, и Хакс думает, что лучше не стоило. Не стоило все это — возвращаться домой, кого-то искать. Не стоило вспоминать. Но Бен (боже, как перестать звать его этим именем?) смотрит хитрюще из-под длинной растрепанной челки и первым толкает дверь. Раскрывает руки — кажется, он так и не простил, но одна ночь на двоих вряд ли сделает ситуацию еще хуже. И Хакс зашагает за ним в свой собственный опустевший дом. Спотыкается о чужие бесконечные ноги и впивается в губы, будто и не было кучи лет, войны, безумного расстояния. Будто вчера еще расставались мальчишками, познавшими первую случайную любовь. Такую чистую, такую наивную. Бен забирает его волосы в кулак, требовательно тянет назад, обнажая горло. Рычит: — Ты многого можешь добиться тут, Рыжий. Хакс деланно безразлично бросает: — Считаешь, я вернулся не зря? Бен щелкает спичкой, и в темноте диким блеском вспыхивают его бездонные глаза. Щегольский костюм съезжает по плечу. Хакс ловит себя на мысли, что этот богатенький мальчишка не так прост, и если он завтра узнает, что под пятой Соло вращается половина криминального Лондона, то не удивится вовсе. — Конечно, не зря. Ты все еще тот же меткий засранец? Глаза Бена горят, и это не обычное пламя, не похоть и глупые чувства. Это что-то большее, что-то, от чего поджимаются на ногах пальцы. И иллюзорную войну, живущую только в его голове, выключают словно рубильником. Сердце в груди удивленно екает, сбивается с привычного ритма. Хакс обещается: это на одну ночь, всего на одну, а завтра он встанет и просчитает, что делать дальше. Спокойно, задействовав здравый рассудок. А сегодня можно уступить волю давно обгоревшим эмоциям.***
Начало 1920-х кровит и исходит кашлем. Лондон рвется под гнетом бандитских группировок; он большой, неожиданно живой и яркий, и ему нужны люди, нужны жертвы и ежедневная бойня. Хакс остается в нем. И умудряется не замерзать, как бы странно это ни звучало.