Долгая дорога в бездну

Руку неприятно покалывало. Даже не сомневаясь, что это надуманное, Германн неловко разминал кисть, по очереди сводя с большим пальцем указательный, безымянный и средний. Заметив это, Чин полушутя пожурила его, ненадолго отвлекаясь от выставления настроек: - Доктор Готтлиб, к чему этот риск? Могли бы дать и в коробке, мы всегда так делаем. - Риск? - буркнул Ньют недовольно, - Да как будто я кому-то когда-либо хотел навредить. Я у вас вообще образцово-показательный, удивительно, что вы меня еще на выставку не отправили. «Арестант 2035». Я бы взял первый приз. От осознания, что Ньют наблюдает за каждым его движением, Германну не становилось легче, и он был исключительно признателен этому зануде Ма, когда тот отозвал его в смежную комнату, отделенную от основного помещения стеклянной стеной. Несмотря на то, что стеклянная стена должна быть непрозрачной, Германна не отпускает мысль, что Ньютон видит его даже сейчас. Смотря за тем, как медбрат переводит каталку в горизонтальное положение и одну за другой отсоединяет оставшиеся капельницы (Ньют корчит нарочито недовольные рожи), Германн не сразу слышит вопрос. - Что, простите?.. - Вы снимали показания электроэнцефалограммы? – повторяет Ма. Чин достает из шкафа пузырек контактного геля. Должно быть, он пахнет омерзительно – по крайней мере, если судить по лицу Ньюта. - Безрезультатно. - Но вы должны были отметить, что Гейзлер находится в постоянной смене психического состояния, вплоть до того, что меняются ведущий глаз, рука и нога. - Я не… - Со щелчком включается голографический проектор, и высокомерный ублюдок Ма жестом просит внимания. - Длительные наблюдения за ЭЭГ выявили три вида колебаний. - Щелчок. - Три этих вида заметны и в фазах сна, и в фазах бодрствования. Они меняются в зависимости от состояния, но общая картина позволяет выявить закономерности, - Щелчок. - Это мы назвали преобладающим типом, отмечается большую часть времени. Есть сходство с паттерном шизофреников, но не настолько яркое, чтобы можно было с уверенностью выставить диагноз в отсутствие других симптомов. Второй тип, - в комнате так тихо, что Германн слышит гудение проектора и как Ньютон за стеклом заплетающимся языком напевает колыбельную, - Атипичный ритм. Характерен для вспышек агрессии. Германн слышит все как бы издалека, ты еще лекции тут читать будешь, тоже мне, бог психиатрии, вспомнив вдруг, как Ньютон писал то одной, то другой рукой в зависимости от того, какая была свободна. Он не уверен, что хочет сообщать это ученым, хотя и не может объяснить, почему. Через стекло глухо слышно, как Ньют выпрашивает у медбрата кофе: - Иначе я тут усну у вас, так ничего и не запишете… - Третий тип мы фиксировали очень редко. Поначалу принимали за артефакты от движений век или шеи. Он чаще всего отмечается, когда Гейзлер спит, но не под действием медикаментов. Вы можете это как-то прокомментировать? - Германну требуется несколько секунд, чтобы сформулировать ответ, и это непривычное, скребущее ощущение – неужели я теряю хватку?.. - В первые дни после инцидента, - голос звучит омерзительно неуверенно, Германн заставляет себя отвернуться и не смотреть на установку датчиков, не смотреть на завораживающе, жалостливо неправильного Ньюта, - У нас даже не было соответствующего протокола безопасности, его пришлось в спешке разрабатывать и согласовывать. Думаю, вы представляете, какой хаос царил тогда в Шаттердоме. Помимо этого я не располагал ни должной помощью специалистов, ни оборудованием, ни, тем более, финансированием. К тому же я… - Вы не медик, - заканчивает за него Ма, - Да, спасибо, мы все поняли, вы об этом неоднократно заявляли, - Германн стискивает челюсти, чтобы удержать мерзкую колкость, которая уже зреет на языке. Ему тяжело абстрагироваться от всей неприязни к Ма, частично доставшейся от воспоминания Ньюта, пусть он и понимает, что расположение главы комиссии важнее мелочных обид. Когда датчики закреплены на Ньютоне так густо, что это уже похоже на экзотическую маску, Ма предлагает Германну вернуться в основное помещение. Мониторы, расположенные так, чтобы Ньют их не видел, показывают зубчатые кривые бодрствующего, расслабленного человека, а экран нейровизуализации – бледные пятна желтого на изображении модели мозга. Германн не силен в чтении нейровизуализации, но это выглядит как отображение спокойствия и достаточно слабой мозговой активности. - Извините за ожидание, но, как вы заметили, в обычном своем состоянии Гейзлер не особенно настроен на сотрудничество. - Кто сказал, что не настроен? – мямлит Ньютон, и слышно, что он уже заговаривается, с трудом ворочая языком. - Да и вообще, я не сплю. - Поздравляю, наконец-то мы нашли, что вам подходит, - громко произносит Чин, и Ньютон презрительно фыркает. Женщина же оборачивается к Германну, поясняя едва слышно: - Это пробиотики. Сами понимаете, он принимает много лекарств. - Симулирует? Вместо ответа Чин кивает на мониторы. Скачущие кривые ЭЭГ стали плавными мерными волнами, а изображение мозга на экране нейровизуализации практически полностью окрасилось в синий. - Симулируйте это. Вы очень эффективно на них… на него влияете, - услышав это, Ньютон ядовито ухмыляется: - Ну конечно. Смешные. Так верите, что человек придет и покорит нас, и все исправит, - такая нечеловеческая злоба разлита в его голосе, что кажется, что все черты лица Гейзлера за мгновение стали непривычно резкими и даже зубы превратились в острые треугольники. Мониторы визуализации начинают окрашиваться в оранжевый. Краем глаза Германн видит, что медбрат спешно включает диктофон, а Ма лихорадочно печатает на планшете. – Думаете, всё так просто? Нам много тысяч лет, мы вечны, как горы и океан, нас нельзя остановить, - Германн перебивает его, прежде чем Ньютон успевает сорваться на крик: - Ты в самом деле учил кайдзю человеческому поведению на примере боевиков девяностых? Возможность пообщаться с другой формой жизни – и ты предпочел показать низкосортное кино про бессмысленные смерти и лавины тестостерона? Если Ньютон и был удивлен таким обвинением, то не подал виду. Он ненадолго прикрыл глаза, медленно выдохнул – и экраны потускнели. Чин, оцепеневшая, смотрит на мониторы и, уверенно стряхнув наваждение, бросается проверять датчики, словно засомневавшись в истинности показаний. В наступившей тишине очень хорошо слышно, что пальцы Ма стучат по планшету так яростно, словно он бьет по настоящей клавиатуре, – кажется, что экран от такого напора того и гляди треснет. Несмотря на маски, Германн по лицам ученых понимает, что подобное, если и случалось, то слишком редко, чтобы стать ожидаемым и предсказуемым. Ма протягивает планшет – в окне текстового редактора после стены текста крупными буквами значится «спасибо», и это резко возвращает Германна в омерзительно недружелюбную реальность, в которой ему даже не стоит произносить что-либо вслух, чтобы не испортить чистоту эксперимента. - Коллеги, - Германн от всего сердца надеется, что ничем не выдает собственного волнения, - Мы наконец-то можем приступать? Перед тем как закусить протянутую Чин капу, Ньютон как бы между прочим бросает: - Нет, серьезно, зачем ты вообще явился? Ждешь моментального исцеления? Билета в прошлое? Или ждешь, что он извинится за то, что уехал? Слова вырываются прежде, чем Германн успевает осознать это: - Наоборот, хотел поблагодарить. Ты все понял сам и избавил меня от лишней головной боли, - Ньют меняется в лице (он не ждал этого – с неожиданным и жестоким самодовольством констатирует Германн). - Я совершил ошибку и непростительно долго упорствовал, не желая принять правду, потому я искренне признателен за то, что ты первым осознал, что всё это было… заблуждением и лишь впустую тратило наши время и силы. Эти твои мотоцикл на штрафстоянке, концерты в ночи, проваленные дедлайны, - Германн выразительно вздрагивает, - Не-вы-но-си-мо. Ньютон остервенело грызет капу. Гнев, ненависть и боль так быстро сменяют друг друга на его лице, что это похоже на конвульсии, и Германн упускает момент, когда это переходит в настоящие судороги, а Ньюта от падения удерживают только впивающиеся в кожу полоски плотных бинтов. Монитор визуализации залит красным, ЭЭГ похожа на сейсмограмму пятибального землетрясения, и, возможно, это уже опасное для жизни состояние (Чин и медбрат, кажется, уже готовят шприцы с успокоительным). Германна самого начинает трясти и дыхание спирает. Всё происходящее – чуждое и неправильное, давит своей ошибочностью. Флуоресцентно-зеленая капа, видная через неплотно сжатые губы, выглядит нелепо, Германн старается сосредоточиться на этой детали, чтобы не выпасть из реальности. Теперь он совершенно явственно чувствует те же фантомные ощущения, которые так сбивали с толку в первое время после дрифта, – охватывающие грудь ремни, привкус резины во рту, побаливающая от неподвижного лежания поясница, – и это пугает едва ли не больше взгляда взбешенного Ньюта. С мучительным усилием, которое, кажется, очевидно всем находящимся в комнате, Германн берет себя в руки. Непрекращающееся ощущение прикосновений становится невыносимым, ладони ноют, словно он ободрал кожу о наждак, – совершенно точно нереально, но безошибочно осязаемо до такой степени, что хочется попросить аптечку, чтобы обработать ссадины. Взмокший Ньютон, вымотанный припадком, дышит глубоко и тяжело, но, спохватившись, что за ним наблюдают, не выплевывая капы, расплывается в улыбке, такой же страшной, как приступ гнева, и Германн осознает вдруг, что болевая точка – он сам. Он – причина припадков. И тогда Германн принимает одно из самых безрассудных решений в своей жизни – быть рядом и провоцировать, провоцировать, черт возьми, пока сам не свихнется, чтобы ни у кого не осталось сомнений в невменяемости Ньютона. Он докажет, что Ньют безумен точно Мартовский Заяц и Шляпник вместе взятые. А потом хоть потоп. Германн сжимает саднящую ладонь, будто вместо воздуха стискивает чужую руку. *** Он мог думать только о том, чтобы добраться до гостиницы, запереться в номере и ненавидеть всё. Стресс всегда погружал Германна в состояние оцепенения. Это Ньют, сталкиваясь с проблемой, становился только энергичнее, исступлено, но безуспешно пытаясь заняться чем-либо и будто намеренно доводя себя до срыва после которого наконец наступало усталое спокойствие. Германн так не умел. Ему нужна была тишина, хотя бы изредка, и, господи, как же сейчас он хотел остаться в одиночестве – но возле проходной его встретила Ли. - Я сдала смену, - сообщила она, заправляя волосы под кепку защитного цвета. – Можно с вами пройтись? Германн чувствует себя слишком вымотанным, чтобы объяснять, почему нет, или даже произнести хоть слово, поэтому он, мысленно готовясь к расспросам о жизни, работе и Ньютоне, кивает и предоставляет Ли возможность самой выбрать тему для беседы. Он более чем признателен, когда Ли, славная в сущности девушка, вместо раздражающего разговора по душам рассказывает об утреннем происшествии на Среднем кольце. - …Конечно в новостях об этом не напишут, но все и так знают: тот лаовай – сектант. Да все они сектанты. Их развелось столько, что следят только за самыми бешеными. Вот, например, эти, Жертвенный нож, считают, что надо умилостивить кайдзю, а раз те громили города, то значит им нужны человеческие смерти. Но их даже Церковь Кайдзю официально осуждает. Да и в целом радикалов прижали к ногтю. Ну, пытаются. Во всяком случае, такого как раньше больше не происходит. Помните? Это началось еще когда начали Стену строить. Она говорит и говорит и, кажется, совершенно не ждет ответных реплик – может быть, ей не интересно его мнение, а может быть на лице Германна слишком хорошо написано, что воспоминания о взрывах в метро не входят в список вещей, которые он желает обсуждать. *** Поезд дернулся и встал так резко, что Германн чуть не упал на сидящего рядом пассажира, а Ньютон, уже поднимавшийся со своего места, не полетел на пол только потому что вагон был набит практически до отказа. По тоннелю разнесся металлический скрежет, вагон едва заметно накренился. Ньют, отряхиваясь, извинялся перед всеми, кого задел, падая. - Это что, у нас и в метро теперь пробки? – подмигнул он Германну, снова плюхаясь на свое сиденье. - Старики на сегвеях не соблюдают правила? – Готтлиб вздохнул: - О господи боже, ни дня без происшествий и твоих остроумнейших комментариев. Будет ли у меня когда-нибудь нормальный день? - Пока ты работаешь со мной – нет, - уверенно объявил Ньют. Пассажиры начинали недовольно переговариваться. - Кстати, ты же слышал, что Свидетель Древних устроил самосожжение в Мельбурне? Оценил, как они теперь называются? Свидетели Древних! Удивительно, да? Это всё еще читают. - Несмотря на то, что голос Ньютона звучал твердо, Германн через все слои одежды ощущал его пальцы, сомкнувшиеся на предплечье, и пока не знал, как лучше отреагировать. Остановка становилась неприятно долгой, слишком долгой, в солнечном сплетении начинало нервно тянуть. Германн глянул на часы, но не запомнил время, - Кто бы мог подумать – у нас по земле ходят тысячетонные твари, живее всех живых, а люди предпочитают пугаться прадедушкиных ужастиков. Не пойми меня неправильно – я люблю Говарда, но он… устарел, как гольф, цилиндры и парусный спорт. - Кто-нибудь здесь говорит по-немецки? – воскликнули неподалеку. – Что за херня?! - Скорее всего, пропускаем поезд, - перекрикивая гомон, ответил Германн. Разглядеть лицо задавшего вопрос не представлялось возможным, - Не переживайте, просто заминка. Свет мигнул несколько раз и погас. Паника вспыхнула одновременно с аварийными лампами. Кто-то взвизгнул, кто-то истерически зарыдал. Ньютон ругнулся, но в общем шуме Германн даже не услышал этого. С громким гудом, от которого все вздрогнули, включилась громкая связь и мягкий, уверенный женский голос сообщил, что сейчас будут открыты двери и всем пассажирам следует спуститься в тоннель и идти в направлении хвоста поезда. - Сейчас все выходим и идем до станции, - крикнул Германн, в надежде, что его услышит неизвестный, не понимающий китайского. - Идем, - толкнул он Ньюта. Тот посмотрел на него дикими глазами: - Не могу, – и сейчас его голос совершенно определенно дрожал. - Ты окончательно рехнулся? - А не безопаснее остаться здесь?.. - Ты слышал, что сказали. Идем, - Гейзлер тряхнул головой, глубоко вдыхая, словно собирался нырнуть с обрыва, но все-таки поднялся. На пути Ньют спрыгнул одним из последних и сразу же протянул Германну руку: - Справишься? - Не надо! – рявкнул тот, пунцовея. – Здесь всего полметра, думаешь, я не смогу?! – Ньютон отошел чуть в сторону, готовясь подстраховать. Прыжок болью отдался в бедре, Германн едва удержался на ногах, но не позволил себе облокотиться о Ньюта. - Тебе не кажется, что чем-то пахнет? – поинтересовался тот, бесцеремонно обнимая Германна за талию и перекидывая его руку через свое плечо. - Потом, чесноком, и твоими нечищеными зубами, - отрывисто бросил Готтлиб. На самом деле пахло гарью, и Германн всерьез боялся, что если он обернется, то увидит пламя, пожирающее поезд. Позже они узнали, что первый вагон выгорел дотла, и только ударопрочные вторые двери не позволили осколкам изрешетить всех, кто был на станции. *** - …нет, тогда, конечно, было страшно, особенно в городах, но сейчас в целом людям не до кайдзюпоклонников. Своих дел хватает. Например, мой сосед напротив носит синюю куртку, а по субботам ходит на службы, и всем, собственно, наплевать, пока он не кричит о том, что кайдзю – спасители человечества и все эти люди должны были погибнуть. Так-то он всегда был с придурью, но никого не обижал. Германн устало кивает. Ли мила, удивительно мила и ненавязчива – впрочем, как и всегда – но ему до мигрени не интересно, потому он очень рад, когда Ли говорит, что ей нужно спускаться в метро. - А то еще опоздаю на электричку – потом часа полтора сидеть на вокзале, - Из неуместной и запоздалой вежливости Германн заставляет себя спросить: - Далеко живешь? - Не у всех есть пособие за выслугу от оборонного корпуса, чтобы жить в центре, - беззлобно смеется Ли, и Германну становится катастрофически неловко. - До встречи, доктор Готтлиб. Когда Германн берет в руки телефон, чтобы наконец набрать номер такси, то почти обжигает руку о заднюю панель. Германна нездорово забавляет мысль, что аккумулятор устал как и он сам.