Долгая дорога в бездну

Чтобы не отвлекаться каждый раз на ноутбук, Германн перенес письмо на голографический проектор, выделив самые важные моменты: «будешь смеяться, но до циклопарафинов я не добрался, и если у тебя настолько чешутся руки, то определенно стоит этим заняться, хотя на твоем месте я бы сначала сходил в больницу и сделал прививку от бешенства, малярии и родовой горячки. ты и циклопарафины – звучит как ересь» «солнечная радиация для них как для нас орешки - этим не наесться, но для начала сойдет. мне не дали опубликовать (еще бы), но можешь запросить у маршала Важного Хрена или кто там сменил Хансена в шаттердоме: фотосинтез ксеносуществ и радиационный фон антиверса. наверное это в одном разделе с «дайте денег, а то формалин заканчивается»» «в человеческом глазу родопсин усиливает кварк в сотни тысяч раз (долго рассказывать, сам в сети найдешь). шкура кайдзю – как миллионы глаз (представляешь себе шкуру из глаз?? офигенно, правда?). только мы так видим, а они – запускают обмен веществ. гигантские живые ядерные реакторы. ты еще не понял, насколько это круто??!» Германн смотрит на кусок кожи кайдзю, лежащий на секционном столе, как бы ожидая, что механизм синтеза станет ясным, если достаточно пристально посмотреть на образец. Финансирование его отдела снова начали урезать. Не то, чтобы Германн был очень огорчен, люди постепенно уходили, так что шум в лаборатории производил преимущественно только он сам, а с этим легко было смириться. За стеклянной боковой стеной идет жизнь Шаттердома, которая едва ли касается Германна – проходят на смену пилоты-патрульные, уже облаченные в костюмы для дрифта; разболтанным строем пробегают кадеты, которые пока еще не получили доступа к полноценным симуляторам, они на ходу приветливо машут Германну, совершенно убежденные, что он заметит и ответит; техники перевозят небольшие части Егерей из главного ангара в цех мелкого ремонта; армейские чины замедляют шаг, проходя мимо лаборатории, заглядывают через стекло словно это – аквариум. Никто не тревожит Германна. Никому нет дела до него, и это прекрасно. В дверь стучат именно в тот момент, когда Германн берется за выставление настроек мультиметра, поминутно сверяясь с письмом Ньютона, – не потому что не помнит, а потому что это придает уверенности, когда дело доходит до манипуляций с органами кайдзю. - Доктор Готтлиб? – это Ли. Последнее время у нее развилась раздражающая и весьма милая привычка составлять ему компанию во время своих обеденных перерывов, а то совсем одичаешь здесь. - Отправила вам ссылку на почту, но вы не ответили. - Разумеется, я не отвлекаюсь на личную переписку во время работы. - Знаю, поэтому вот, - Ли протянула журнал. С обложки на Германна посмотрела фарфоровая красавица. Заголовок гласил: «Льюен Шао – мессия кибернетики?». За много лет работы в Азии Германн пришел к мысли, что в каждом местном есть немного от солдат Цинь Шихуанди – все они умели перевоплощаться в статуи. Однако Льюен Шао достигла в этом небывалых высот – когда спустя несколько лет Германн встретился с ней лично, то убедился, что в жизни она точно такая же, как на отретушированном глянцевом фото. Невозможно было даже представить, что она может вспотеть или чихнуть. - Интервью с первыми лицами Шао Индастриз… - Я слышал об их проектах, - перебил Германн, - Не стоило беспокоиться, спасибо. - Да кто не слышал? Я о другом, - Ли открыла журнал на середине. Ньютон мало походил на себя – скорее на коллекционную фигурку пилота, до того безжалостной была ретушь. Слегка улыбаясь, он поправлял щегольской шейный платок и выглядел самодовольным до такой степени, что ни один техник Егеря не подал бы ему руки. В Шаттердоме не любили высокомерных гражданских, особенно настолько дорого одетых (внизу страницы помещался перечень одежды с указанием цены каждого предмета – техник высшей категории за несколько месяцев не зарабатывал такой суммы). «Мы как кайдзю, - заявлял залакированный, пластиковый Ньют, - У нас тоже два мозга – и это просто потрясающе, - Редактор постарался и над его речью. Со смешанным чувством жалости и омерзения Германн переворачивает страницу. - Я долго проработал в оборонном корпусе, где существовали строгие ограничения относительно того, что ты можешь делать, что тебе разрешено хотеть делать, а на что у тебя нет времени, а теперь ощущение того, что мы можем всё, что захотим, кружит голову. Нас ограничивает лишь наше воображение» - Вся эта чепуха, - сухо произносит Германн, закрывая интервью, не дочитав, – Зачем мне это? - Думала… вам будет интересно… - Мне не интересно. Извинившись за причиненное беспокойство, Ли уходит, не забрав журнал. Первым порывом было вышвырнуть его в мусорное ведро, но вместо этого Германн снова открывает разворот с интервью Ньютона и долго, задумчиво рассматривает узор на платке – не то прихотливые маленькие волны, не то глаза. У фотографии интересный ракурс – с какой бы стороны он ни смотрел на страницу, Ньют глядел прямо на него. Последнее письмо было два месяца назад. Со вздохом Германн опирается о край стола - визит Ли совершенно сбил его с толку и он чувствует себя неприятно уставшим, несмотря на то, что часы показывают только одиннадцать. Пискнув, включается кондиционер, и слабый поток воздуха заставляет страницы журнала вздрогнуть. А затем вздрагивает уже само изображение. Ненастоящий Ньют отпускает платок – теперь Германн совершенно точно видит, что тот составлен из миллионов моргающих, пронзительных, ярко-синих глаз – и простирает вперед руки. Пальцы растягивают страницу, как полиэтиленовую пленку, – та лопается с тихим хрустом тонкого льда, который давишь каблуком – и смыкаются на шее Германна, прежде чем он успевает хотя бы двинуться, позвать на помощь. Вздрогнув, Германн приходит в себя. В нагрудном кармане надрывается телефон. Такси стоит, водитель, обернувшись, вопросительно смотрит на него. - Господин иностранец, - «вайгожень», еще одно раздражающее Германна прозвище, к которому пришлось привыкнуть, - Мы приехали. Германн сбрасывает вызов, даже не посмотрев, кто звонит, и тянется за бумажником, чтобы расплатиться. *** Вид на многомиллионный бурлящий город помогает успокоиться – с такого ракурса его собственные переживания и кошмары выглядят незначительными. Германн встряхивает и расправляет пиджак, вешает мокрую от пота рубашку на спинку стула и только затем перезванивает. - Да, Мириам? - Как прошла встреча с комиссией? – сразу же спрашивает Вальберг. Всеми фибрами души Германн чувствует, что Вальберг жалеет его - по-человечески и искренне жалеет, - и готов возненавидеть ее за это. - Хорошо. Спасибо. - Вы не откажетесь поужинать? – говорит вдруг Вальберг, и Германн, принимая приглашение, не может отделаться от мысли, что во всей этой истории он упускает очень важную деталь. Он отвык от социальных танцев, и сейчас ощущает себя заржавевшим механизмом. Уже под конец разговора, он чувствует, что задняя панель телефона раскаляется все сильнее, пока Германн, дернувшись от боли, не выпускает телефон из рук. Не долетев до пола, тот взрывается с шипением и треском. Полуметровый язык пламени, бьющий из разъема для зарядного устройства, опаляет брюки и туфли. Совершенно не чувствуя жара, Германн пару секунд в растерянном ужасе смотрит на это прежде чем броситься к огнетушителю возле двери. Яростная трель сигнализации – и спринклеры на потолке окатывают Германна водой с головы до ног. Когда на звук сигнализации прибегают переполошившиеся сотрудники гостиницы, промокший до нитки Германн, под продолжающими поливать его струями воды, сидит в кресле возле журнального столика и смотрит на обгоревший, оплавившийся корпус телефона. - Где я могу высушить одежду? – спрашивает Готтлиб у портье, - У меня встреча в девятнадцать часов. *** До ресторана идти не более километра, и вызывать такси ради этого не имеет смысла. Вальберг встречает его недалеко от входа. - Возможно, вам стоит вместо гостиницы подыскать квартиру, - вместо приветствия говорит она. На фоне ярко освещенных окон первого этажа Вальберг в своем плотном черном платье похожа на плохо сделанную восковую статую. Чересчур вычурные выступающие наплечники напоминают элемент доспеха или сложенные крылья. - Вы здесь очевидно надолго, а квартира будет дешевле. - Если мне понадобится ваш совет относительно того, как и где мне следует жить, я обязательно спрошу, - Вальберг смеется, запрокидывая голову, и почти сразу берет Германна под руку. Тот отшатывается. Шестеренки социального взаимодействия проворачиваются со скрипом, карданная передача движется неровными, резкими рывками – того и гляди один из валов треснет. - Я – свидетель по вашему делу. Вы не считаете, что это достаточно рискованно для линии защиты? - Господи, да кому какое дело до того, что я хотела провести время с интересным собеседником? – Вальберг снова порывается взять Германна под руку, на этот раз он не сопротивляется, – Даже если я и в самом деле захотела бы обсудить работу – кто погрозит пальцем и запретит? Официант? В комиссии, устанавливающей вменяемость Гейзлера, есть и его рецензент, и его ученица. Куда уж более предвзято. *** Ресторан гораздо светлее, чем Германн представлял, и никакого кроваво-красного с золотом. Отделенный от остального зала тканевой расписной ширмой неожиданно большой овальный стол накрыт для хого: на маленькой круглой плите в разделенной на две половины кастрюле кипит бульон, прикрытый стеклянной крышкой. Смотря на разложенные по небольшим тарелкам кусочки сырого мяса и овощей, Германн понимает, что голоден. Вальберг отодвигает свой стул и жестом приглашает Германна сесть. - Я предпочитаю японский вариант, - прикрыв рот ладонью и понизив голос, говорит она, - Но здесь опасно в этом признаваться - могут не оценить. Про себя Германн подмечает, что на столе нет бокалов, а только похожие на пиалы чашки, но объясняет это себе не тем, что вино и хого со всей его остротой и пряностью, плохо сочетаются, а тем, что Вальберг читала его профайл – и не может однозначно сказать, как к этому относится. Когда Германн садится, то ширма полностью скрывает его от других посетителей, создавая определенное чувство защищенности среди моря чужих разговоров, звона посуды и негромкой музыки. - Что вы предпочтете? – вежливо уточняет Вальберг. - Раз вам больше нравится японский вариант, то уступаю вам чистый, я возьму красный. Вежливо, на автопилоте поддерживая не особенно интересную и информативную беседу, Германн соблюдает привычный порядок – поочередно кладет в половину кастрюли с острым, «красным» бульоном порцию то мяса, то овощей, то тофу, выждав положенное время, выкладывает на тарелку, и затем уже ест. Вальберг же ест как европеец с луженым желудком: быстро, не выпуская кусочки еды из палочек, окунает их в кипящий бульон, даже если это шиитаке или сырое мясо. - Охрана усилена, - как бы между прочим говорит она. Нет необходимости пояснять, что за охрана, - Ваше здоровье. - Я этого не заметил, - Германн поднимает чашку в ответном полушутливом салюте. - То, что вы не видели, не значит, что этого нет. - Из-за моего приезда? - Вы с Гейзлером были близки, - Вальберг достает мясо, едва макнув его в кастрюлю. На ее тарелку капает красноватый и мутный от крови бульон. Германну почти становится тошно. - Давно. - В следующий раз вы скажете, что этого вовсе не было. - Так низко я не паду. - Да вы просто воплощение благородства, - добродушно смеется Вальберг. Брошь на ее груди блестит и переливается. Германн почему-то вспоминает пропорции огранки, создающей именно такой блеск. – Вы бы знали, сколько людей выставляют своих некогда близких дьяволами во плоти из обиды на то, что их больше нет рядом, - Германн готов поверить, что это насмешка, но это не та тема, над которой допустимо смеяться. – Знаете, Шао давали пресс-конференцию. Закрытую, конечно… - она прерывается, чтобы сделать глоток, оставляя на краю чашки отпечаток кирпично-красной помады. Слушая, Германн совершенно не слышит, вместо этого представляя, что было бы, если бы он явился на эту конференцию и задал один-единственный вопрос: «Какова роль вашего ведущего разработчика, Ньютона Гейзлера, в нападении дронов и атаке на Токио?». Его арестовали бы прямо в зале? Предъявили бы иск за клевету или просто назвали бы сумасшедшим? - …Шао всеми силами открещиваются от того, что Гейзлер работал на них, но им проще переименовать компанию и перейти в другую сферу. Извлеченные из туш кайдзю новые редкоземельные металлы как раз хотят внедрять в медицину и атомную энергетику. Перспективное направление, - словосочетание «редкоземельные металлы» заставляет вернуться в реальность, и Германн уточняет: - Вы имеете в виду эврикий? - Да-да. Помните, еще опрос проводили? Какие там были варианты? Джипсий, хансий… - О, да, пентекостий и кайдановий. - Стэкий, - они перебрасываются вариантами названия точно мячом. Вальберг улыбается широко и беззаботно. Германн почти видит, как по валу отвечающей за общение карданной передачи идет трещина, но не может не ответить. - Тайфуний. - Это походило на конкурс «Самое нелепое название»… - Действительно было сложно выбрать, память о ком из героев войны увековечить в периодической таблице, - ядовито улыбается Германн. Вальберг растерянно замолкает, стушевавшись, и в этот момент Германн особенно четко осознает, что ему скучно. Не в конкретный промежуток времени – а в принципе: скука как лейтмотив существования. Его отпуск слишком затянулся, и мозг жаждет деятельности. Чтения пропущенных из-за болезни публикаций не хватало, а полноценной работы, которая поглотила бы все его существо и предоставила бы в обмен блаженное чувство занятости и постоянного напряжения, у него не было. - Можно перевести стрелки на самих Шао, - после небольшой паузы продолжает Вальберг, - А не сами ли они всё устроили и наиболее уязвимого и неуравновешенного выставили виноватым? - Собираетесь придерживаться этой линии? - А это уже профессиональный секрет. Но если завтра меня найдут с проломленной головой, а в Шао начнут утверждать, что я ни разу не была в их штаб-квартире и не разговаривала с госпожой Льюен, – это будет совершенно неудивительно. - Тогда, получается, я буду последним, кто видел вас? Не думаете ли вы, что это поставит меня под подозрение? - Не волнуйтесь, - Пожав плечами, Вальберг вылавливает из «красного» бульона кусочек тофу, и Германн вопросительно смотрит на нее: такое позволительно только Ньютону, но никак не его адвокату, - С моей стороны было бы верхом неприличия так вас подвести, - она проглатывает тофу и резко выдыхает, быстро-быстро смаргивая выступившие слёзы, - Ох, действительно остро. Как вы можете это есть? *** Тот же километр от ресторана до гостиницы он даже не успевает заметить. Словно он выключился, прощаясь с Вальберг, и пришел в себя, только заходя в лобби отеля. Германн начинает ненавидеть собственное безделье – все его дела сейчас связаны с Ньютом, и ничто не может отвлечь его и остановить соскальзывание в воспоминания, как свои, так и чужие. *** Из-за резко сменившейся погоды болит голова, а ступени словно нарочно самой неудобной высоты – Германн спускается медленно и раздражается. Ему остается один пролет, когда на парковку с треском двигателя, похожим на шум разрываемой ткани, въезжает зеленый мотоцикл. Описав большой круг по парковке, он останавливается у подножия лестницы, и Ньютон, стянув шлем и сунув его под мышку, залихватски подмигивает, очевидно, воображая себя героем боевика: - Эй, красавчик, тебя подвезти? - Хочешь, чтобы я стукнулся о фонарный столб, и у меня тоже отшибло понятие о допустимом поведении на работе?.. – фыркает Германн. - Я не… я никогда не врезался в фонарный столб! - …И чем я, по-твоему, должен держать это? – Германн слегка ударяет тростью по рычагу переключения передач, – Зубами? - Мог бы просто купить складную. Держи в руках, а чемодан в рюкзак, - распоряжается Ньют. Сняв рюкзак, он достает оттуда запасной шлем и протягивает Германну. – Не говори потом, что я о тебе не думаю. Тщетно пытаясь перекричать шум автомобилей вокруг, Ньютон о чем-то расспрашивает, не в состоянии молчать даже сейчас. Едва ли видя что-либо кроме приборной панели и спидометра, Германн держится за него мертвой хваткой, уверенный, что стоит чуть ослабить руки и шаткое равновесие будет утеряно. От любого поворота или наклона кажется, что он сейчас упадет, и сердце ёкает. Германну гораздо комфортнее самому быть за рулем и контролировать ситуацию, и это достаточно нелепо – он был готов впустить Ньюта в собственные воспоминания и без колебаний повторил бы это, если бы потребовалось, но боится пускать его за руль. Светофор впереди включает красный, и Ньют плавно останавливает мотоцикл, при этом продолжая болтать. Теперь уже слышно, что он расспрашивает Германна о том, как продвигается его проект по кодировке тактильных ощущений. Германн не уверен, что ему искренне интересна его нынешняя работа, но остаться без какой-либо задачи ему хочется еще меньше. - Еще много нужно сделать, - бросает он. Стоит ожидать, что это – слишком скупой ответ, что Ньют спросит, а зачем, а что, а «Нахрена ты вообще это затеял?», а «Не лень тебе такой фигней заниматься?», но Ньют, кажется, и не замечает. - Я подумываю о том, чтобы записаться в твою затею, - заявляет он. - Если ты не будешь оказывать вооруженного сопротивления, конечно. - Это худшая идея, которая посещала тебя за последние полгода. - Хуже, чем мотоцикл? Слушай, а давай я и завтра тебя заберу? – предлагает Ньют вдруг, - А то мы почти не видимся, – Германн не успевает ответить. Удобнее перехватывая трость взмокшей ладонью, он к собственному ужасу понимает, что они встали в паре метров от остановки автобусов-беспилотников, где сейчас ждут своего рейса его студенты. И его вот-вот заметят. На мотоцикле. В ярко-синем шлеме с рисунком головы кайдзю и со спортивным рюкзаком Ньютона за спиной. Ему неловко и неприятно, но он не может их проигнорировать – тем более что его уже узнали, – и за секунду до того, как красный сменится зеленым, Германн, обернувшись, кричит студентам: - Не забудьте, что аудиторию изменили. Завтра мы будем в корпусе Хаксли, - Ньютон смеется, и мотоцикл с ревом трогается. *** Уже поднявшись на шестнадцатый этаж и стоя перед дверьми номера 16-23 Германн вспоминает, что его переселили в другой, и как в замедленной перемотке вспоминает, из-за чего. Идя к лифту, чтобы подняться еще на семь этажей выше, Германн думает, что надо будет купить новый телефон, только в этот раз другой, более надежной фирмы. И лишь потом в голову приходит запоздалая, отдающая холодом мысль: действительно ли это производственный брак или кто-то хотел, чтобы ему разнесло голову?