Долгая дорога в бездну

Слэш
R
Завершён
104
автор
Размер:
131 страница, 20 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
104 Нравится 51 Отзывы 20 В сборник Скачать

11. Время недомолвок

Настройки текста
- Мы собираем мост из какого-то хлама, - пнув ногой кусок железа, Ньют надевает защитную маску и берется за сварочный аппарат, - у моего культа должно быть получше с деньгами! Германн игнорирует его. Сейчас у него нет сил думать о чем-то отвлеченном. Отказ от идеи использовать коммутатор означает, что Германн должен исправить код: теперь ничто не ограничивает объем информации, которой будут обмениваться участники дрифта, а значит лед, по которому он идет, тонок как никогда. Несмотря на всю абсурдность происходящего - в подвале переделанного под храм завода делать нейромост для, прости, господи, одновременного дрифта полутора сотен человек и разума кайдзю, Германн не может отрицать того факта, что происходящее ему в определенной степени начинает нравиться. Ему стыдно и жутко это признавать, но ему нравится, что у него снова есть цель, что ему брошен вызов, и мозг с упоением решает поставленную задачу, с которой не сталкивался еще никто. Ему приходится одергивать себя, напоминая, что от него зависят жизни и, более того, он пытается обвести вокруг пальца явно неадекватных, но оттого не менее опасных фанатиков. Германн ожидал, что в ситуации такого стресса осколки мыслей и воспоминаний в его голове не замолкнут ни на минуту, но ошибся. Получилось наоборот: мозг, занятый обработкой такого количества информации, не успевал думать о чем-либо еще. Гораздо проще было не размышлять, не пытаться вспоминать и пропускать мимо ушей все разрозненные фразы, которые то и дело бросает Ньют. Он постоянно что-то бормочет, будто бы даже пытается обращаться к Германну, и из этого фонового шума тот вычленяет лишь обрывки. «Как удивительно легко мы загоняем себя в эволюционный тупик! Бережем слабых, больных, увечных, ненормальных» «У нас есть такой потрясающий наглядный пример, как не надо жить – и мы хотим его вышвырнуть на помойку» «Они - деградировавшие потомки некогда развитой расы» - эти слова выдергивают Германна из его сосредоточенной отрешенности и заставляют напрячься. - Что, прости? - Кайдзю, - Ньют выпускает из рук готовую металлическую основу для шлема (та с гулким стуком падает на стол) и снимает маску, - их предки достигли такого процветания, что, по сути, потребность в способности к мышлению, в мозгах, совершенно отпала, так что они использовали наследие предыдущих поколений и тупели от века к веку. - А как же разломы? - Если тебе один раз объяснят, как включить кофеварку, ты же сможешь запустить ее снова? Кайдзю и запускали свою гигантскую кофемашину раз за разом и не встречали ни одного соперника, который заставил бы Предвестников по-настоящему задуматься. Ты же видел, что они только и делали, что клепали всё более крупных кайдзю. Прогрессом это можно назвать с натяжкой. - А крылья и кислоту для них кто тогда разработал? - За это надо благодарить спонтанное озарение. Я не говорил, что они абсолютно тупы. Германн про себя молится, чтобы эти слова никто из охранников не понял. Если Ньют начнет распространяться на тему деградировавших кайдзю, то Германн уже скоро услышит разговоры о том, что пророк, конечно, велик и прекрасен, но что-то с ним не то, и одна мысль об этом внушает ужас – если Ньютон провалится как кумир секты, то, очевидно, от него с легкостью избавятся. Причем это вовсе не значит, что Германна просто так отпустят. Холод страха хватает за горло и Германн ищет спасение в привычных ему ядовитых ремарках: - Восхитительно, - фыркает он, поднимаясь, чтобы сделать на меловой доске отметку об исправленных ошибках кода, - ты основываешь свои выводы на том, что пообщался с нечеловеческим сознанием и предположил, что ты правильно их понял? Это теперь называется наукой? На каком вообще языке ты разговариваешь с ними? Сомневаюсь, что они выучили английский. - О, не сомневайся: мы уже говорим гораздо лучше, чем многие ваши мигранты, - елейно улыбается Ньют, - ты ведь не сможешь с уверенностью сказать, разговариваешь ли ты еще с ним или уже с нами, - Германн не хочет, искренне не хочет признавать это, но Предвестники правы: он уже не способен. Остается уточнить лишь еще одну вещь: - Значит ли это, что хотя бы иногда, но все-таки мне отвечает Ньют?.. - Я думал, ты меня достаточно хорошо знаешь, чтобы отличить, - Германн не успевает осознать эти слова, потому что Ньют отрывается от микросхемы и, отложив паяльник с дымящимся припоем на подставку, спрашивает - ты же пойдешь со мной? - внутри Германна что-то с треском рассыпается на части. Он должен был ожидать этого. Но он не был готов. - Будто у меня есть выбор, - сдержанно цедит он, и Ньют смеется. - Я же тебя знаю. Даже если бы я позволил тебе выбирать, ты бы все равно не остался в стороне. В самый последний момент ты бы пришел и: «я пойду с тобой». Предложил бы разделить нагрузку, как тогда. Ну, и скучно ведь умирать в одиночестве. Мне вот не понравилось бы. Знаешь, ведь наш первый дрифт с Элис, ну, первый после перерыва, прошел не очень гладко… Говоря, Ньют ходит туда-сюда, – что-то исправляя здесь, что-то подкручивая там, но при этом описывая вокруг Германна сужающиеся круги, точно готовящаяся к нападению акула. - Сначала всё прекрасно, все здесь, и ты – все. Все – часть тебя и ты сам одновременно, и всё правильно, как и должно быть. И вдруг – ты один и это мучительно и страшно, словно у тебя нет больше тела, словно от тебя осталась только боль, а ты сам исчез, ведь ты не можешь быть один. А потом твой ассистент пытается сделать тебе искусственное дыхание, а зубы у него просто ужасные, один клык натурально разваливается, и весь день во рту вкус гнилья. - Тебе нужно чтобы меня стошнило на микросхемы? – ядовито интересуется Германн. – Насколько я знаю, припой все-таки больше подходит для пайки. - Но неужели, – круги становятся всё уже. Ньютон курсирует вокруг него на расстоянии менее метра, делая непривычные, плавные пассы руками. - Неужели ты не хочешь снова побывать в дрифте? – голос становится опасно заискивающим и чужим. Для Ньюта такие интонации были невозможны, и в трезвом, и в пьяном виде ему не давалась подобная роль. И, тем не менее, вот он, рядом, и слова вязкие и тягучие, и это жутко, и колени подгибаются, под грудиной тянет. Германн точно стоит по пояс в холодной воде посреди стремительного потока. Хочется зажмуриться и упасть назад, на подставленные руки, в пропасть, на дно Марианской впадины. Падение на доверие, когда доверия нет. Ньют пододвигается еще ближе, вставая прямо за спиной Германна. Прерывисто вдохнув, тот закрывает глаза. Германн чувствует, где находятся руки Ньюта, несмотря на то, что ладони даже не касаются одежды. Вверх – вниз. Плавное, ласкающее движение. Вверх – вниз. Замирают над плечами, спускаются к бедрам – и снова вверх, к плечам, ненадолго остановившись у лопаток. - Себе-то не ври, - насмешливо фыркает Ньют, и от этого смешка Германна бросает в жар, парализовавший его мираж горной реки стремительно тает, оставляя после себя только колючее напряжение в икрах, - все хотят вернуться в дрифт. Дрифт это лучше, чем секс. Германн глубоко вдыхает носом. - Настолько ужасного секса у меня не было. И ты уже забыл, что силой заставить кого-то идти в дрифт означает подвергнуть опасности остальных? - Но ты же пойдешь добровольно, - возражает Ньют, улыбаясь так мягко и понимающе, что его едва можно узнать, - ты ведь не хуже меня понимаешь, что только в дрифте можно поговорить с тем, кто оставил тебя навсегда. Осознание накатывает волнами. Сначала Германн не до конца понимает, что вообще его ждет. Затем через это отрицание пробивается… досада. Он представляет, как в новостях скажут: «Тело одного из создателей Егерей было обнаружено в храме радикальной секты Церкви Кайдзю», и все будут считать, что он сошел с ума и присоединился к террористам, что он тоже поверил – но ощущает он только раздражение. В этот момент Германн не уверен, что смерть пугает его больше, чем мысль о том, что его могут запомнить как предателя человечества. - Могу я узнать, кто умер, чтобы освободилось место для меня? - Никто. Старик Чжао утаил от нас, что у него полгода назад был инсульт, и Мюнье его исключил из списка. Так что номер 47 теперь свободен. А вот тебе стоило бы быть внимательнее, - Ньют с плутовской усмешкой грозит Германну пальцем, - китайцы не любят эту цифру. Заменил бы на 3А, как везде. А то если бы я не взял четверку, никто бы ее не взял. А так даже Чен уговорился на четырнадцатый номер. Такие смешные, правда? - А кто взял сорок четыре? - Мириам, - впрочем, Германну следовало догадаться по бакалавриату в университете Квинсленда и магистратуре в университете Пекина, - она не суеверная в отличие от львиной доли местных, не боится умереть дважды [1]. «А может быть ее суеверие поколебало состояние ее банковского счета» - остается не сказанным. Широко разведя руки, Ньют потягивается: - Сделаю-ка перерыв. Важный день уже скоро, никому не станет легче, если ваш главный солист будет без сил и голоса, правда, Гермс? – Германну хватает сил не отвечать на это колкостью. *** Теперь, когда его не сверлит взгляд Ньюта и он не слышит небрежного, насмешливого тона, говорящего о дрифте как о прогулке, в глубине души Германна начинает теплиться что-то, похожее на надежду: «Ты уже был в дрифте, - убеждает он себя, делая в коде поправку на возраст: он младше Чжао, - и в этом твое преимущество. Ты знаешь, каково это. Ты сможешь выдержать еще раз». А выдержат ли остальные? Это глупо и нелепо, но он по-прежнему беспокоится за остальных смертников, слепо идущих на заклание. Странно, но они удивительным образом стали ему близки. Может быть – Германн не хочет думать, отгоняет эту мысль – даже ближе, чем само человечество, когда Егеря только разрабатывались, а каждая атака кайдзю уносила сотни жизней. Тогда он не воспринимал людей по отдельности. Тогда это была скорее толпа, безголосая и безликая человеческая масса. Да, Германн знал пилотов, радовался их победам и тяжело переживал поражения, однако если бы во время операции по закрытию Разлома встал бы вопрос, стоит ли пожертвовать населением Гонконга, направив всех Егерей к Разлому, Германн был бы на стороне тех, кто высказался за то, чтобы отдать город кайдзю. Потому что десять миллионов – меньше чем девять миллиардов. А сейчас… Большой ошибкой было читать все эти файлы с информацией на каждого будущего самоубийцу, но без этого он рисковал потерять вообще всех. Теперь Германн знает их и сожалеет об этом, потому что 150 номеров без лиц и прошлого приобрели человеческие черты, стали похожи на людей с их неудачами и радостями, у которых были свои, пусть странные и не понятные для Германна, мотивы поверить в кайдзю. Номер 53 из-за болезни не смог закончить первый курс университета Сычуань, во время атаки Реконера он отказался эвакуироваться и наблюдал весь бой, стоя на крыше многоэтажного офисного здания. После этого номер 53 практически оглох. Номер 89 до своего знакомства со Свидетелями Древних в течение пяти лет каждое свое воскресенье проводила на одной из площадей Гонконга во временном палаточном лагере, где отдыхали такие же, как она, горничные и кухарки, у которых просто не было денег, чтобы пойти куда-либо еще в свой выходной. Именно в этом лагере она познакомилась с другой прихожанкой Свидетелей Древних. Номер 102 был послушником в монастыре Ронгбук [2], но ушел оттуда на следующий же день после того, как армии США и Королевским ВВС Великобритании удалось убить Треспассера. Номер 147, ища работу, приехал в Китай из Вьетнама и смог устроиться только мойщиком окон, он пришел в храм церкви кайдзю после атаки Хардшипа. Не все среди сектантов были сирыми и убогими, париями, которых жизнь выбросила на обочину (номер 87 объехал всё Тихоокеанское побережье, чтобы побывать на местах появления кайдзю), но всех их по каким-либо причинам привлекли Свидетели Древних. Кому-то больше некуда было идти, кто-то только здесь встретил сочувствие и помощь. Кто-то сам пришел к мысли, что кайдзю были посланы как божественное знамение, а кого-то убедили, как номер 23, которая заслушалась уличного проповедника. *** - Выглядит… великолепно. Германн не оборачивается, чтобы ответить. Уход Ньюта из лаборатории, - верная примета того, что скоро вместо него придет Мюнье, которая в очередной раз подтвердилась. Они словно чувствуют приближение друг друга, реагируя как магниты с одинаковыми полюсами – отдаляясь друг от друга. Мюнье не требует отчетов или рапортов в письменной форме на пяти страницах, но с завидной регулярностью заходит, узнать, как обстоят дела. В такие моменты очень просто поверить, что всё это - новый виток в истории Шаттердома - но затем над головой кто-то вскрикивает, вознося славу монстрам, вышедшим из океана, и Германн вспоминает, что он живет и работает в церкви кайдзю. Иногда Мюнье приносит книги, которые в итоге остаются собирать пыль в углу, еще не занятом штабелями шлемов. Германн не подает виду, но его забавляют такие подачки – будто он уже много лет не видел печатных книг и сейчас должен преисполниться восхищением. Да, конечно, печатных книг стало намного меньше (хоть они и не исчезли как вид, как это обещали к 2030 году), но предполагать, что Германна в его нынешней ситуации впечатлит монография пятилетней давности… - должно быть очевидно, что это более чем опрометчивая мысль. - Я не мешаю? – вежливо осведомляется проповедник. - Вы мешаете. Тихо улыбаясь, Мюнье делает знак охраннику, чтобы тот вышел и закрыл за собой дверь. Он всё так же мягок и обходителен, однако не льстит и не заискивает, и Германн в принципе может понять, почему все эти люди пошли за ним и были готовы на такой риск, как организация побега опаснейшего заключенного с военной базы. Находись он сам здесь не заложником, то не исключено, что и он бы поддался обаянию, но всё его нынешнее существование – отличная прививка от складных речей и увещеваний. Скелет нейромоста уже возвышается посреди комнаты, похожий на обломанный позвонок кайдзю. Мюнье смотрит на него с благоговением. - Изумительно, что вам удалось собрать всё так быстро, - Германн пропускает лесть мимо ушей, - с учетом… обстоятельств… эм, того, что… - Мюнье делает заметную сконфуженную паузу, прежде чем уточнить, - вам же нормально работается с ним? - Не хуже, чем раньше. - Представляю, как это тяжело, - не слушая, продолжает Мюнье, - знаете, вам не помешало бы проветриться… Германн давит усмешку. Всё преподносится так, будто массовый дрифт и нейромост для него – его инициатива и работает он исключительно по зову сердца. Хотя насчет последнего он уже не так уверен. - …При нашем храме есть театральный кружок… - Восхитительно. В промежутке между курсами «самодеятельность для радикалов» и «собери бомбу сам», полагаю? Несмотря на то, что даже в такой ситуации Германн язвит, дерзит и откровенно напрашивается на неприятности, он крайне удивился бы, услышав от кого-то обвинения в хамстве. Который день находясь в непрекращающемся состоянии стресса, скандирующего в голове: «бей или беги! бей или беги!», он не может реагировать иначе: бежать ему некуда, остается только бить. Пусть хотя бы словами. - …Хотел пригласить вас посмотреть их новую постановку. Я был на генеральной репетиции и, скажу вам, Германн… - Доктор Готтлиб, - снова сухо бросает Германн, не отдавая себе отчета в том, что говорит. - Доктор Готтлиб, - поспешно исправляется Мюнье, - Постановка получилась очень… трогательная. Не уверен, что у этого был какой-то письменный первоисточник, но преподносят как сказку, - Германн, не скрываясь, презрительно фыркает. - Я пойму, если вы откажетесь, - коротко поклонившись, Мюнье делает несколько шагов в сторону двери, словно собираясь уходить, но оборачивается. - Знаете, мой отец не был ученым, как ваш, но он тоже был очень талантлив. Неординарно талантлив. На момент Кризиса Разлома он был послом Люксембурга в Китае, ему предложили уехать, они с матерью отказались, и его перевели в консульство в Шанхае. А вскоре после окончания войны у него случился инсульт… отец прожил еще несколько лет, прежде чем произошел второй инсульт и его парализовало, но к тому моменту он уже был чужим человеком. Не только мы с матерью – никто его не узнавал. Он стал невыносим: параноидален, мнителен, раздражителен, холоден, даже… жесток. Полная противоположность тому, кто вырастил меня. Германн чувствует смутную тревогу, словно его пытаются спровоцировать, но отец – слишком болезненная тема, и он не может полностью осознать свое смятение. - Зачем вы мне это рассказываете? Это снова один из тех разговоров на отвлеченные темы? - Я сочувствую вам, - вытянутая рука Мюнье замирает в воздухе, не коснувшись Германна: заметив, что Готтлиб смотрит на него, Мюнье торопливо прячет руку в кармане. - Простите. Просто… я был в похожей ситуации, когда близкий, любимый человек превращается в… чудовище… и потом этот взгляд… когда человек знает, что умирает. И что умирать он будет долго. И он знает, что ты знаешь об этом и ничего, ничего не можешь сделать… *** Ларс Готтлиб уходил долго и мучительно – как для себя, так и для всех, кто был рядом. Сначала он заболел («Абсолютные глупости! нет повода для беспокойства!»), и «отцу нехорошо» на год стало фоном к любым разговорам с матерью, а потом Германна попросили срочно приехать, и Ньют в порыве «никуда я тебя одного не пущу! В такие моменты нельзя быть одному!» забронировал два билета. Германн думал, что приедет уже к гробу и сонму рыдающих родственников – но вместо этого их встретило угасание длиною в месяц. После того, как прошел первый приступ, настолько напугавший мать Германна, что она потребовала, чтобы все дети собрались в родительском доме, отцу на какое-то время стало лучше. Собственно помощь не требовалась – были и сиделки, и врачи, и лекарства – оставалось только ждать, и на протяжении недель Германн наблюдал за тем, как костлявая фигура с узловатыми морщинистыми руками, лежащими поверх одеяла, все меньше походит на отца и как будто бы уходит вглубь подушек. И все эти недели он малодушно, эгоистично жалел о том, что отец всегда высказывался резко против эвтаназии, а мать его всецело поддерживала – теперь это их убеждение превращало в растянутую пытку не только существование медленно умирающего Ларса, но и всех родных. Ньютон, который в силу работы и всей своей жизни в Шаттердоме не мог не сталкиваться со смертью, был, тем не менее, до того подавлен и уничтожен мрачной и траурной атмосферой, окутавшей дом и всех его жильцов, что перманентно пребывал на грани истерики. Большую часть времени он сидел в углу курительной комнаты и делал вид, что читает что-то из домашней библиотеки – его выдавал практически неподвижный, рассеянный взгляд. Он не напрашивался на внимание и не требовал себя утешать, но каждый, кто его видел, не мог не начать сочувствовать ему – случайно оказавшемуся здесь не то родственнику, не то коллеге, но совершенно точно тому человеку, который практически не был знаком с Ларсом. Германну было досадно и завистно – к нему самому не подходили с аккуратными вопросами, не устал ли он и не хочет ли он отдохнуть, все ли с ним хорошо. Сам он должен был быть каменным истуканом, аватарой хладнокровия. И он был стоически спокоен, сдержан и корректен до самого конца. *** Друзья и коллеги отца по очереди приносили свои соболезнования, вереница лиц сливалась в одну полосу учтивого сочувствия. Германн благодарил, повторяя одно и то же «Спасибо». Весь день он сохранял спокойное до жути лицо, ощущая только глухую пульсацию мигрени в висках, и, несмотря на Ньюта рядом, чувствовал себя более одиноким чем когда-либо в жизни. Уже вечером, после похорон, он зашел в спальню, ожесточенно дергая узел черного галстука, безуспешно пытаясь его развязать. Болели ноги и спина, глаза и горло жгло и от прерывистого дыхания пересыхало во рту. Ему нужна была спасительная, оздоровительная истерика, омерзительная и громкая, за которую потом будет стыдно, чтобы кричать и обвинять и иметь полную свободу ненавидеть всё – но он не мог выдавить из себя и звука. Присутствие Ньюта Германн скорее почувствовал – тот растерянно замер в дверях, комкая свой уже снятый галстук, не зная, ему подойти ближе или поскорее уйти. Если бы Ньют сказал что-то, хотя бы подошел и коснулся – плотину бы прорвало и стало бы легче, но Ньютон отступил назад и вернулся на первый этаж в облюбованный угол курительной комнаты. *** Германну стоит больших усилий прийти в себя. Он смутно ощущает подступающую головную боль – словно видит грозовую тучу на горизонте, но пока не уверен, пригонит ли ее ветер сюда или отнесет прочь. А Мюнье продолжает, уставшим, негромким голосом вымотанного человека, который наконец получил шанс выговориться: - …У меня не было возможности облегчить его страдания… а ведь это был бы действительно благородный coup de grace, удар милосердия [3]. Возможно, вы мне не поверите, но я до сих пор жалею, что не смог помочь отцу. Было невыносимо видеть его в том состоянии и знать, что это уже непоправимо. Однако безумие, безумие это… даже не знаю, что сказать, не представляю, каково это – быть запертым в собственной голове и медленно умирать. Мы не были знакомы с Ньютоном до, кхм, недавних событий, так что только вы сможете мне сказать, осталось ли в нем что-то от того человека. Больше не в силах изображать безразличие, Германн поднимает на него взгляд. Мюнье стоит, прислонившись спиной к шкафу, в котором хранятся запасные контакты для шлемов. Теперь он выглядит намного старше, чем обычно – осунувшийся, побледневший. Кажется даже морщины стали глубже. Грозовая туча становится всё ближе. Слышны глухие перекаты грома и мелкие песчинки уже летят в лицо, заставляя жмуриться. Замершие над клавиатурой руки Германна совершенно определенно дрожат, когда он холодно чеканит, делая ударение на каждом слове: - Если вы назначили себя моим духовником так же, как вы назначили себя пророком, - спасибо, я не нуждаюсь ни в наставлении, ни в том, чтобы мне отпускали грехи. Что же до вашего театра, то не вижу причин, по которым я бы в принципе захотел смотреть подобную чушь. Мюнье кривится в жалкой улыбке. - Но если передумаете - дайте мне знать. Тугой порыв ураганного ветра ударяет с такой силой, что едва удается вдохнуть, горло словно сжимает чья-то рука. Германн закрывает глаза, позволяя головной боли захлестнуть его, и не видит, как Мюнье уходит и на его место возвращается охранник, непоколебимый и нечитаемый. Германн сохраняет изменения в коде, описывающем работу его шлема как части нейромоста и открывает файл с общим алгоритмом. Он должен закончить свою работу, во что бы это ему ни обошлось, и он должен пойти в дрифт вместе с Ньютом. Тогда у него по крайней мере будет возможность попрощаться. Ведь Ньют все-таки прав – только в дрифте можно поговорить с тем, кого больше нет рядом.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.