Долгая дорога в бездну

Слэш
R
Завершён
104
автор
Размер:
131 страница, 20 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
104 Нравится 51 Отзывы 20 В сборник Скачать

12. Из глубин взываю

Настройки текста
Полки с пронумерованными шлемами занимают уже всю стену. Диоды на датчиках поблескивают тусклым багровым, и иногда кажется, что это глаза, и они непрестанно следят. Запуск уже завтра, определенность и осознание обратного отсчета, который пошел уже не на дни, а на часы, давит всё сильнее, и Германн просто не может не проверить всё еще раз. «Возможно, если кайдзю знают об этом плане – а они знают, раз уж это затея Ньюта – то они готовятся к удару» - ему проще работать, представляя, что он объясняет кому-то свои действия. Если не вслух – нельзя было упускать вероятность установки скрытых камер и жучков, – так хотя бы мысленно. «Я предпринял всё, от меня зависящее, чтобы сгладить возможные последствия. У меня есть все основания полагать, - рассуждает Германн, пересчитывая общий объем нагрузки, - что регулярный дрифт с Ньютоном был для кайдзю таким же рискованным, как и для него самого. Основная тонкость, которая отличает дрифт с кайдзю от любого человеческого нейронного рукопожатия, это то, что кайдзю – разум коллективный, понять наше эгоистичное сознание им так же сложно, как нам – их. Как программа, работающая на Python, не понимает команд в Rust. Ну или, иначе говоря, их программа не читает формат, в котором мы работаем. Нужна конвертация, специальный софт. Благодаря Ньюту они, наверняка, получили базовое представление о функционировании человеческого разума – что вряд ли им понравилось, по сравнению с кайдзю мы чудовищно, невообразимо одиноки, – и какие-то, если позволите, конвертеры у них определенно имеются, но если таких файлов будет слишком много, на их дешифровку не хватит оперативной памяти…» Мел стучит по доске с шумом автоматной очереди, то и дело срываясь на мерзкий скрежет, и кажется даже, что он не просто проверяет – ведь Германн знает, что не ошибался, – кажется, что сейчас он найдет ответ, сейчас он поймет, что ему делать, как ему поступать. «…Столько запросов одновременно обрушится на сервер. Система попытается их выполнить – и зависнет…» Германн замирает на месте, когда в мозгу с необычайной, режущей остротой вспыхивает осознание: «Этот дрифт не будет божественным откровением. Это будет DDOS-атака». Остолбенев, он смотрит на исписанную вереницами символов доску, коротко оборачивается, бросая взгляд на ноутбук, – и явственно видит, что он может сделать. Можно внести исправления в код так, чтобы изменить распределение нагрузки, совершенно разбалансировав ее. Тогда весь удар массового дрифта придется на Ньюта, и это практически гарантированное кровоизлияние в мозг. Но в то же время… если сначала, в первые две-три секунды, направить всё на шлем номер 4, шлем, который будет на Ньюте, а затем только запустить полноценный дрифт, обратный поток сгладит перенапряжение, которое неизбежно ударит по Ньюту, а обвал информационной лавины от ста сорока девяти человек может… может… Германн боится даже мысленно формулировать, что может случиться, и только вздыхает обреченно: «Если не получится, это его хотя бы убьет. А может и меня тоже». - Что «и тебя тоже»? – раздается над самым ухом. У Германна ёкает в груди, и он едва сдерживает испуганный резкий вдох: он не знает, как давно начал говорить вслух и какую часть этого услышал Ньютон. - И меня тоже убедит в ваших догматах, - дернув головой так, будто ворот рубашки впивается ему в шею, сухо бросает Германн, - иначе меня же убьют? Как лишнего свидетеля? - Не пори чушь. Ты со мной, а значит всё окей. Ты типа апостола, или иуды, или евангелиста. Я не разбираюсь в этой религиозной херне, да и с чего бы мне, правда? - Германн пристально смотрит на него и не может понять, полагается ли смеяться над этой очередной дурной, несмешной шуткой. Возможно, он ошибался насчет Ньюта и его душевного состояния. Возможно, Предвестники обманули его, заставив подумать, что иногда он слышит настоящего Гейзлера. Возможно, никакого Ньюта уже нет. А тот, вместо того, чтобы попытаться как-то переубедить Германна, только лукаво подмигивает: – ты, главное, выспись хорошенько. Завтра мы снова увидим Антиверс, разве это не прекрасно? Только в дверях Ньют оборачивается и неожиданно серьезно добавляет: - А может ты из тех священников, которые пели, что Иисус должен умереть? - Это было в рок-опере, Ньютон, а не в Библии. - Да будто есть разница. Германн какое-то время смотрит в стену, сбитый с толку, и словно издалека слышит обрывки фраз. Закрыв глаза, он может даже вспомнить. Вспомнить забирающийся под одежду холод раннего английского утра. Солнце, которое еще не греет, а трава в его лучах кажется хрупкой, тронь – и сломается. И Ньют, поблекший и осунувшийся, еще не пришедший в себя после ночного рейса, за завтраком читает заметку о смерти Ларса Готтлиба. Германн выхватывает обрывок фразы: «Ушел из жизни после продолжительной болезни» и кривит губы, отворачиваясь. Напоминания ему неприятны, от этого становится не по себе. - Ты же знаешь, что делать, если со мной случится… такое?.. – спрашивает Ньют вдруг. Германн не хочет отвечать, не хочет говорить о смерти, и он молчит, но одно он понимает совершенно точно: Ньют знает, что он знает. Пальцы быстро набирают код. Сердце бьется где-то под кадыком, Германну становится душно – его словно обкладывает со всех сторон ватой, которая глушит ощущения, создает иллюзию нереальности. Но вот последние правки внесены. С ощущением, что он вверяет себя неизвестному ему доселе богу и рассчитывать теперь может только на его милость, Германн поднимается и, удобнее перехватив трость, кивает охраннику – он готов уходить. И, бросив последний взгляд на лабораторию, на штабеля шлемов, на груды проводов, на центральный процессор нейромоста, Германн завершает для себя ту давнюю мысль, пришедшую из далекого холодного утра: Ньют знает, что он знает, что делать в случае, если с Ньютом случится что-то подобное, и надеется, что Германн поступит именно так. *** Вместо сгоревших бумажных гирлянд и фонариков повесили новые. Полосы ткани тоже заменили. Только если задрать голову и прищуриться, среди полупрозрачных слоев занавесей, можно разглядеть закопченное пятно на потолке, которое указывает на то, что тут недавно был пожар. Нейромост стоит на помосте для проповедника, от него по всей комнате расходятся провода, соединяющие основную установку с полутора сотнями шлемов. Все речи и проповеди уже произнесены и теперь Свидетели Древних, аккуратно переступая через путаницу проводов, ищут каждый свой шлем. Лица сосредоточенные, серьезные, словно они действительно в полной мере понимают всю рискованность предприятия. Наблюдая за их копошением, Германн, которого ощутимо трясет, не хочет представлять их как отдельных личностей. Ньют стоит на помосте, прищурившись, он смотрит на свою «паству». - Эй-эй, подруга, осторожнее, твой шлем с номером 31, - восклицает он, заметив, что молодая женщина берет шлем с цифрой «30» слева от центрального датчика. - Берите шлемы только со своим порядковым номером, - продолжает распоряжаться он, - каждый настроен строго под вас, ошибка может дорого обойтись всем. «Мы и без того рискуем, отказавшись от коммутатора» - мысленно заканчивает Германн, сглотнув ком в горле. Стоя в первых рядах у самого подножья постамента, он не хочет думать о своем главном опасении: что Ньют предложит поменяться местами. С него станется выкинуть подобное, и тогда Германну живым отсюда точно не уйти. Еще до начала всей этой безумной круговерти ему отказались делать общий наркоз. Тогда он еще не был измотан месяцами сидения взаперти и работой на износ, – а теперь сможет ли он вообще выдержать дрифт? «Ты еще можешь всё остановить» - Германн обращается скорее к Ньюту, чем к себе, хотя у него тоже есть возможности сорвать дрифт в последний момент. Разбить тростью нейромост или не менее хрупкий шлем – и кошмар как минимум удастся отсрочить. Один за другим люди надевают шлемы, и последние различия между ними исчезают – солдаты армии сумасшествия готовы к наступлению. Ньют склоняется над приборной панелью, в зеленоватых отсветах сигналов он выглядит нездоровым, измученным. Готов ли он сам, - мелькает мысль – уверен ли он сам, что выдержит? «Останови это безумие» - шумит в голове. Германн отпускает набалдашник трости (та падает), смотрит на руки – когда он успел стать настолько бледным? – и словно движимый не своей, а чужой и чуждой волей, поднимает свой шлем, надевает его. Контакты датчиков неприятно холодят кожу. «Остановись» - с гудом включается питание нейромоста. Последним шлем надевает Мюнье, и мрачный взгляд, который он бросает в сторону Ньюта, совершенно понятно говорит, что он решается на это с тяжелым сердцем. «Ньютон!» Ньют, уже занесший руку над пультом, неожиданно отрывает взгляд от панели настроек и смотрит на Германна. На его лице отражается безграничное удивление человека, только что очнувшегося от глубокого сна, но обнаружившего себя не в своей постели, а на крыше многоэтажного дома. - Герм? – произносит он. – Что проис?.. – и совершенно очевидно, что в это мгновение он осознает себя как никогда отчетливо, но его рука опускается на кнопку запуска, и вселенная схлопывается в беззвездный черный ужас. *** Дрифт должен быть тишиной. Потому что дрифт – это погружение в бездонный океан. В молчание. Но вместо этого Германна встречает разноголосый многоязыкий хор. Голоса перекрывают друг друга, отражаются эхом, как плохо сделанная запись, сипят и потрескивают, словно слышные через старое, плохо настроенное радио. Это не океан, а звуковое болото, и Германн вязнет в нем. «Ты не умеешь соболезновать» - сухо произносит его собственный голос. «Какова вероятность, что кайдзю вернутся, и у меня снова будет смысл жить?!» - кричит Ньют. «Ты должен пройти через третью слева рамку металлоискателя, - мягко произносит Мюнье, - она будет отключена» «Им действительно нужно сейчас слушать обо всех причинах, приведших их дочь к инфаркту, когда ей не было и тридцати? Им действительно нужно успокаивать тебя?..» - снова голос Германна. «Молодой человек, если вы не уйдете, я вызову полицию!» - визгливо-громко восклицает старик, которому отвечает утомленный молодой мужчина: «Итан, отец, меня зовут Итан. Ты снова забыл?» «Тогда у церкви Кайдзю появится свой Иисус» «Скоро, очень скоро ты увидишь рассвет в другом мире» «Даже если меня после этой чертовой комиссии наконец расстреляют, это и то будет интереснее» Голоса сливаются в перекатывающийся гуд, вызывающий панический страх и оставляющий в сознании одну-единственную мысль: бежать. Бежать отсюда. Бежать. Пожалуйста, помогите мне. Меня не должно быть здесь. Я должен уйти. Германн глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться и – прежде чем успевает понять это, – проваливается вглубь синего омута. *** Наконец-то – тишина. Здесь так тихо, что в ушах тонко и пронзительно звенит. Однако самого Германна тут нет. Он – бестелесный наблюдатель, и осознание собственной нереальности вызывает тревогу и тошноту. Мир неясен и расплывается по краям. Германн не может толком разглядеть, где находится, при этом он не уверен, что это место копирует какой-то один реальный прототип. Помещение выглядит как смесь лаборатории в Шаттердоме Гонконга, той квартиры, что он с Ньютом арендовал в Лондоне, и головного центра программы беспилотников в Шао Индастриз. Темная комната без окон, вымощенный ржавыми металлическими решетками пол. Ядовито-зеленым светится колба с формалином, в которой плавает мозг кайдзю, мониторы нейромоста источают холодный синий свет. Германн не сразу замечает, что в комнате есть кто-то помимо его собственного беспокойного и бестелесного сознания. Голос негромкий, но каждое слово проникает в самое естество, вызывая тянущую, острую боль. - Других добровольцев не предвидится, - бормочет Ньют, вставляя пару штекеров в разъемы на колбе с мозгом, - поскольку «а» - не могу полагаться на чей бы то ни было искаженный пересказ; «б» – рисковать и пить шампанское можно только мне, «в» - Гермс взглядом превратит меня в кучку пепла, если узнает, что я кого-то на это подбивал, и «г» - что-то мне подсказывает, что закон мои затеи не одобрит. Да-да, Гермс, я практически вижу, как ты качаешь головой, мол, да неужели, Ньютон? как ты только догадался? Видишь ли, дорогой Германн, я крайне сообразительный малый… Не прекращая бубнить, Ньют ведет провода от колбы к креслу, и не остается никаких сомнений в том, что произойдет дальше, когда вся комната вдруг вздрагивает. Как помехи на экране по всем поверхностям пробегает рябь и на месте Ньютона оказывается Вальберг, которая продолжает разматывать провода. А в кресло садится уже высокий светловолосый мужчина, чье лицо всё в мелких шрамах и которого совершенно определенно никогда не было в храме. «Аллен? Что ты здесь делаешь?..» - хочет спросить Германн, но голоса у него нет, а перед ним уже другой человек, совершенно незнакомый: примерив шлем и убедившись, что длины провода хватает на то, чтобы откинуться на спинку, он кладет шлем в кресло. Когда мужчина подходит к маленькому дисплею возле банки с мозгом, это уже некто третий. Негромко ругаясь на кантонском диалекте, он выставляет настройки продолжительности дрифта на маленьком дисплее возле банки с мозгом. Ньют молодец, Ньют теперь знает, что дрифт нужно ограничивать по времени, ведь теперь рядом с ним нет никого, кто мог бы отключить нейромост, если он снова упадет в обморок во время дрифта. Будь у Германна голова – сейчас она бы болела до искр перед глазами. Он мог бы закричать, его могло бы стошнить, тогда стало бы легче, но плоть и кровь остались в реальности настоящей жизни, в дрифте есть только его разум один на один с не принадлежащими ему чувствами. И горечь обиды, и многотонный груз мысли, что всё это его вина, и боль от того, что никто, никто не убеждает его в обратном с должным упорством – эти мысли принадлежат Ньюту. Ньют не нашел сил справиться или хотя бы сказать вслух, и запер всё это в себе, и эти мысли гнили, отравляя его, пока наконец Ньют не попытался сбежать на другой конец света. Но – как банально! – уйти от самого себя ему не удалось. И тогда остался только один путь – попытаться сбежать в другой мир. Лица меняются одно за другим, так что черты начинают сливаться в одно сплошное дрожание. Пока наконец Ньют – смертельно серьезный, непривычный Ньют не садится в кресло, расслабленно вытягивая ноги. Вздохнув, он пристально смотрит перед собой, будто надеется разглядеть что-то. Может быть, заметить Германна. Заставить себя сдвинуться с места Германну сложно, никто никогда не объяснял ему, как следует двигаться, когда у тебя нет тела. Но все помещение ощутимо вздрагивает, как при землетрясении, стены смещаются, и пол под ним сам переносит Германна ближе к Ньюту. Германну становится по-настоящему жутко, потому что в следующее мгновение вместо Ньюта он видит самого себя. Надев шлем, его копия какое-то время рассеянно смотрит в пространство, но вдруг поднимает на Германна серьезный, сосредоточенный взгляд – словно действительно видит его – и произносит простое, но такое обидное и болезненное: - Неужели так сложно было просто поговорить? Скрежет ломающихся бетонных плит, трескающихся перекрытий становится всё более отчетливым, пока не обрушивается, погребая под собой. *** Германн приходит в себя от душащего кашля. Пыль висит в воздухе так густо, что тяжело дышать, из ноги торчит обломок бедренной кости, а над головой среди клубов дыма проплывает увенчанная гребнем голова Реконера, и блаженное ощущение избавления, искупления заглушает всё остальное, вытесняя из сознания даже страх. Многотонная туша кайдзю ударяется о ближайшее здание, и монстр, разинув пасть, рычит настолько громко, что это невозможно слышать. Боль нарастает, и на ее пике вдруг мир становится глуше и тише. Рычание кайдзю теперь ощущается скорее как накатывающая волнами дрожь, липкая кровь стекает по мочкам ушей. Он едва слышит глухой рокот вертолетов и гуд реактора Егеря - они осязаемы физически и возвращают сознание назад, на землю. Крик рвется из глотки - он останется жив, он не будет прощен. А после этого плотину прорывает, и ад вырывается на свободу. Слова и мысли оглушают. Германн видит их всех, и он – все они. С замирающим сердцем он смотрит, как Треспассер разрушает мост Золотые Ворота, точно сделанный из карт, и он – Треспассер и шкуру обжигают взрывы ракет. Вздрагивая от с трудом сдерживаемых рыданий, он стоит возле гроба. Его череп крошится под ударами металлических кулаков, и он же, маскируя страх максимально уверенной улыбкой, поднимает бокал за процветание компании. От его шагов сотрясается земля и трескается асфальт. Он вытирает испачканные мелом руки – и закладывает такой резкий поворот, что мотоцикл опасно наклоняется и колено едва ли не проезжает по асфальту. Когтями вскрывает обшивку Егеря – и рисует губной помадой на стеклянной банке с мозгом кайдзю. Он зол, он опустошен, он вне себя, он тоскует, он сходит с ума, он мстит, он обожает. Этого становится слишком много, слишком громко. Кажется, голова сейчас лопнет, а грудина проломится внутрь, вдавленная тысячетонной мощью кошмара, и в тот момент, когда Германн практически слышит скрежет трескающихся костей, давление исчезает, и вместо него самого на части разрывается весь мир. Миллионы светящихся глаз смотрят из прорех в небе. Смотрят на него, сквозь него, в него – и нет больше слов, в которые можно было бы облечь мысли. Слова потеряли форму и рассыпались на разрозненные звуки, тонущие под лавиной страха, ненависти и боли. И больше нет разницы между ним и всеми остальными, между его страхом и чужим – всё это теперь один сплошной ком ужаса. Исчезает гравитация, пространство и время. Наверное, так ощущается смерть.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.