Долгая дорога в бездну

Когда Германн заходит в маленькое удивительно жаркое помещение аптеки, ему кажется, что от его одежды начинает исходить пар. Душный пряный запах ферментированных листьев ударяет в нос, заставляет морщиться и мешает дышать полной грудью. Аптека представляет собой маленькую комнату с прилавком вдоль длинной стены. С покрытого разводами потолка свисают чучело чайки и скелет какого-то маленького животного, вроде кошки, кое-как скрепленный проволокой, а возле самой двери Германн видит мешки с песком, припасенные на случай наводнения. Стены заставлены банками с сушеными травами, в некоторых колбах Германн замечает засушенных ящериц. Сложно понять – действительно ли это традиционная китайская аптека или это ширма для туристов, которая соответствует всем их ожиданиям и представлениям о китайской аптеке и продает не толченых жаб, а образ. Плюгавый продавец за стойкой, весь в пигментных пятнах, словно после жестокого солнечного ожога, чуть поклонившись, здоровается с ними по-китайски. Но в следующее же мгновение его лицо расплывается в широкой приторной улыбке и, торопливо склоняясь в уже глубоком, церемонном, полном почтения поклоне, он начинает тараторить на английском: - Добрый вечер, добрый вечер! Чем мы можем вам помочь, господин Гейзлер? Германн ощущает поднимающийся внутри страх разоблачения. Он – точнее Ньют – до полуобморока боится выдать себя сейчас и показать, как он на самом деле дезориентирован, уязвим и слаб. - Мне нужно увидеться с Чоу, - бросает Ньют, почти даже убедительно изображая самоуверенность. Если бы в сознании Германна не отражались его чувства, Германн возможно даже поверил бы. Но сейчас ему остается только изо всех сил убеждать самого себя, что всё хорошо, что никакой опасности нет, что они справятся – не ради собственного спокойствия, а чтобы это убеждение, этот его вечный вид невозмутимого сухаря придали сил Ньюту. - Конечно-конечно, господин Гейзлер, - снова кланяется продавец. Бросившись к двери, он вывешивает табличку «закрыто» и опускает жалюзи. - Есть несколько образцов мозгового слоя почки. На днях прибыли куски шкуры Хардшипа, в восхитительно хорошем состоянии, и – не сомневаюсь, это не оставит вас равнодушным – рог Митхэда. Из частной коллекции. Его предыдущий хозяин решил, что всё-таки его компрометирует рог кайдзю в собственной спальне… - Мне нужно увидеться с Чоу, - повторяет Ньют, и теперь его голос звучит гораздо тверже. - Конечно-конечно, сейчас я сообщу. Вас будут очень рады видеть. Пока вы ждете, могу ли я предложить вам чаю? Или как обычно – бурбон? Что будет ваш спутник? – Германну кажется, что продавец лукавит, изображая, будто не узнает его. Сам он ощущает себя под прицелом мощного прожектора. - Зеленый чай с молоком для моего друга, - кивает Ньют, уже принявший настолько напыщенный вид, что Германн начинает опасаться, как бы их не выдала чрезмерная наглость. - Женг! – почти взвизгивает продавец и таким же высоким, пронзительно-громким голосом бросает несколько отрывистых приказаний на китайском. В закутке, отделенном от основной комнаты только завесой из деревянных бус, раздается звон посуды, и Германн думает, что, возможно, они по ошибке попали в какую-то нелепую комедию. Крикнув что-то еще невидимому Женгу, продавец снова оборачивается к ним. - Рог прекрасно сохранился. Егери разве что отломали кусочек у самого основания. Это было бы, наверняка под сотню - мужчина экстатически закатывает глаза, поднимая руки, - центнер чистейшего порошка и еще несколько тонн с примесями, но, понимаете, господин Гейзлер, мы ведь знали, что вам это понравится. Берегли специально для вас. Да-да, мы ждали, мы ждали вашего возвращения из отпуска. И вот вы здесь, и старый Вэй очень рад вас видеть, - он кланяется еще раз и пятится к завешенной гирляндами бусин двери. – Прошу за мной, господин Гейзлер и дорогой спутник господина Гейзлера. Низенький диван не очень удобен, но на таком же невысоком столе перед ними стараниями Женга появляются чайник кипятка, заварник и бутылка бурбона известной марки (название которой, однако, написано с ошибкой), и вот уже мокрая рубашка не так мерзко липнет к спине. Отгоняя от себя мысли о том, что после такого вечера он с легкостью сляжет с повторным воспалением легких, Германн в несколько глотков выпивает первую чашку, вторую, и жар разливается по телу, начиная от пищевода. Ньют греет ладони о свою чашку, куда он добавил бурбон, и сосредоточенно смотрит перед собой, будто видит что-то, что не может увидеть никто, кроме него. Спрессованные в таблетку чайные листья медленно разворачиваются в стекляном заварнике, шевелясь в горячей воде как водоросли, как щупальца болотной твари. В любое другое время такая ассоциация вряд ли бы взбрела в голову Германну, но сейчас слишком легко вообразить, что в чайнике – что-то из тех многочисленных банок с сушеными хвостами, которые он видел на полках за прилавком. Германн не может обернуться к Ньюту, не может выдавить из себя слова ободрения и поддержки, хотя и понимает, что это полагается делать в подобных ситуациях. «Не подведи нас» - единственное, что может придумать Германн, однако слова застревают в горле. Лишь бы Ньют понял его. Несмотря на то, что их сознания совсем недавно были слиты воедино в безумном водовороте, сейчас, в противоположность их первому дрифту, уже нет такого смешения мыслей. Только гуд спутанных чувств и яркие – вспышками – воспоминания всех, кого затянуло в безумие вместе с ними. - Знаешь, - едва размыкая губы, произносит вдруг Ньют, - кто-то из них пытался подняться на Эверест. - Германн явственно, как комнату перед собой, видит слепящую белизну ледника Ронгбук, синие сколы льда и «Радужную долину», где то и дело видны трупы, трупы, трупы в разноцветных куртках, которые и дали ей имя. - Как думаешь, мы тоже пытаемся взобраться на вершину? Только мы не знаем высоты. И маршрута. И некому нас вести. Если они и поднимаются на Эверест, то – кто знает – может быть им суждено стать одними из тех альпинистов, которые не смогли дойти до финиша. По совести, Германн уже не уверен, что эта призрачная вершина вообще существует. Сейчас у него нет цели, нет далекого миража, к которому надо стремиться, есть только чашка горячего чая, сырая одежда и ноющая тяга быть как можно ближе к Ньюту - типичная реакция неопытных пилотов после неудачного дрифта. Германн осматривается, незаметно для самого себя затравленно вжимая голову в плечи. Здесь только одна дверь – через которую они и пришли – и нет окон. От этого к горлу подкатывает паника. Если к Свидетелям Древних он попал против воли, то сейчас они сами отдали себя на съедение. Вслух обсудить все риски и вероятные ошибки они не успевают. Дверь открывается нараспашку – и Германн окончательно теряет дар речи. Кайдановские ничем не выдают, что узнали его, только привычно, равнодушно переглядываются. С таким количеством часов в дрифте им не нужны слова, чтобы принять решение, и Германн не может не позавидовать этому. Сейчас его оглушает мешанина чувств – и только. Он ощущает, как Ньюта колотит от нервов, чувствует, что дыхание, так же, как у него самого, спирает в груди, что Ньют так же, как он сам, холодеет от ужаса и – господи, прости – восторга, когда замечает, что левый глаз Саши неестественно яркий, цвета кайдзю-блу. Германн дорого заплатил бы за возможность, не открывая рта, объяснить Ньюту свои мысли. Следом за Кайдановскими заходят еще несколько человек, но на них внимания Германн уже не обращает. Справившись с первым шоком от встречи, он старается лучше разглядеть Кайдановских. Пусть он и не уверен, что ему стоит так откровенно таращиться, но отвести глаза сложно – ведь они живы! Живы! Те, чью смерть оплакивал весь оборонный корпус, чьи имена золотыми буквами вписаны в историю войны, чьи кости – как все думали – легли в фундамент победы над захватчиками из иного измерения. Но вот они здесь. Шрамы на руках и лицах похожи на иероглифы, Алекс теперь коротко стрижен, а Саша собирает выбеленные волосы в две туго заплетенные косы. Одна коса заметно тоньше другой, и когда Саша оборачивается, чтобы придержать дверь, Германн понимает, почему, - поперек затылка, неровной линией, загибающейся к левому уху, тоже идет шрам. Ньют уже открывает рот (никогда не умел вовремя помолчать!), чтобы спросить, как, господи, черт возьми, как вы оказались здесь, как вы смогли, как вы выбрались, но раздается громкий женский голос: - Чем можем быть полезны на этот раз, док? - Этот голос совершенно определенно не может принадлежать Ганнибалу Чоу, и на лице Ньюта на мгновение проступает выражение паники. - Вей все-таки заинтересовал вас рогом Митхеда? Или ты передумал насчет моего предложения относительно того оружия, что сняли с Егерей в Афганистане? Широко расставив ноги и скрестив крепкие руки на груди, в дверях стоит рослая, смуглая женщина, одетая настолько безвкусно, чтобы услышать вслед себе смешки, но выглядящая при этом настолько властно, что ни один остряк не посмел бы открыть рот, чтобы отпустить в ее адрес хоть какую-то шутку. Мешковатые холщовые штаны защитного цвета с вышитыми по бокам драконами и куртка из крокодиловой кожи. С широкого ремня свисает множество цепей (золотых или позолоченных – на глаз не определить). Это уже даже не китч, это – бессмысленная аляповатость, бравирующая своей стоимостью. Туго зашнурованные до середины голени берцы на толстой подошве только усиливают впечатление монументальности, которой пышет вся её фигура. - Думала, мы больше не увидимся, - голос у нее низкий и мягкий, с заметным акцентом, который Германн не может узнать, - Токио еще нескоро забудет такой дебют. - Сидни, - с очевидным для Германна усилием вспомнив ее имя, Ньют болезненно улыбается, словно у него ноют зубы. Вместо того чтобы резко вскочить, как сделал бы Ньют-швыряющий-внутренности-кайдзю-на-чужую-половину-лаборатории, он заставляет себя подняться медленно. Знаком попросив Германна не вставать, Ньют протягивает Сидни руку, уверенно и самую малость заносчиво, как сделал бы Ньют-в-дорогом-пиджаке, Ньют-работающий-в-частной-компании, Ньют-пытавшийся-устроить-апокалипсис. - Как поживает отец? - Он был уверен, что ты залезешь в самую глубокую нору, и будешь там отсиживаться, пока тебя не перестанут искать. Однако такого не ожидал даже он. - Женщина улыбается. Сжав и сразу же отпустив ладонь Ньюта, она пронзительным взглядом окидывает Германна, не удостаивая его даже кивком. - Нам нужно уехать из Шанхая, - сразу переходит к делу Ньют, и Сидни лукаво прищуривается, снова скрещивая руки на груди: - Да-да, я в курсе. Ты сбежал из тюрьмы, твой друг приехал в отпуск и пропал, бла-бла-бла. Официально его никто не ищет, - но мы же всё понимаем, правда? Найдут его – найдут тебя. Найдут тебя – сам знаешь, что будет с вами. - Ты можешь всё провернуть? – не сдается Ньют, - я знаю, если кто-то и может, так это ты, - осекшись вдруг, словно поняв нечто, что ускользало от него ранее, Ньют делает паузу и сухо спрашивает: - думаешь, я наведу на тебя властей? Вместо ответа женщина резко делает шаг вперед, бесцеремонно берет Ньюта за подбородок и пристально смотрит ему в глаза. - Самопровозглашенный пророк кайдзю, - с хищной усмешкой констатирует она. Ньюту приходится задирать голову, чтобы смотреть ей в лицо, и ему определенно это неприятно. - Ты куда больше похож на того маленького испуганного доктора, который пришел к отцу в тот день, когда появились Отачи и Лэзербэк, чем на того, кто покупал у меня фрагменты гипофиза Реконера. И пластины гребня Керамандера. И зубы Тауракса. Я, конечно, никогда не спрашивала, зачем ему столько. Он что, декорирует свою гостиную банками со внутренностями кайдзю? Но надежный покупатель в нашем деле – всегда приятно. Таким не разбрасываются, - Германну кажется, что ее карие глаза становятся желтыми, кошачьими. Ньют выдерживает этот полный насмешки пытливый взгляд. Спокойным, ровным голосом, который так не соответствует всему его виду, он лишь спрашивает: - Сколько? Сидни делает шаг назад, усмешка превращается в оскал. - Шесть миллионов восемьсот восемь тысяч юаней. Цифра ошарашивает как пощечина. У них нет и не будет таких денег, и Сидни правильно понимает их молчание. - Нет? Тогда ничем не могу помочь, маленький доктор. Женщина уже снова улыбается. Она не огорчена тем, что возможность нажиться ускользнула, не успев толком сформироваться, а скорее раздосадована таким скорым окончанием разговора. Ей не удалось поиграть с добычей. Несомненно, когда-то Ньют был если не добрым приятелем, то совершенно определенно тем, на кого стоит делать ставки, а сейчас сверзившегося с пьедестала колосса хотелось пнуть носком тяжелого ботинка, разбить и, возможно, переплавить и посмотреть, во что превратится его высокомерие, его снисходительная щедрость. Обладай она более тонким чутьем, то поняла бы, что именно в этом случае не стоит ради собственного удовольствия доламывать того, кто упал в грязь, – он может однажды подняться и раздавить уже её. Но Сидни не смогла увидеть в двух просителях, чья мокрая обувь сыро чавкает при каждом движении, что-либо кроме усталости и страха загнанных зверей, которых уже настигают собаки. Женщина плавно, нарочито медленно пожимает плечами, как бы говоря, «увы, может быть в другой раз» и уже хочет отвернуться и уйти. Ньют, быстро обернувшись, бросает на Германна короткий взгляд. Германну этого достаточно: он видит в глазах Ньюта ту решимость, переходящую в безумие, что захлестывала его перед их первым дрифтом с мозгом кайдзю, и понимает, что Ньют вот-вот сделает ту самую непозволительную глупость, которая может стоить им всего – единственную глупость, которая спасет их сейчас. - Вам удалось очистить то соединение, о котором мы говорили в последнюю нашу встречу? - Голос Ньюта словно принадлежит другому человеку. Он смертельно серьезен и выглядит так, будто разыгрывает последнюю карту, которая у него еще осталась и о которой он предпочел бы никогда не вспоминать. Запрокинув голову, Сидни смеется, и Германна пробирает дрожь. - Думаю, в таком случае месяц передышки я тебе обеспечу. И да помогут тебе твои синие боги, если ты не уложишься в срок. Кайдановские снова обмениваются равнодушными взглядами, кажется, они тоже знают, о чем идет речь. Ярко-синий глаз Саши практически светится. *** Германн отрешенно думает, что человеку, в сущности, не нужно много для счастья – сначала отберите у него всё, а потом дайте горячий душ, сухую одежду и коробку рамена. Сейчас ему даже безразлично, что будет с ним завтра, через час, через пять минут, главное – он никуда не бежит, а на его ногах чьи-то кроссовки, на пару размеров больше, чем нужно. Комнатушку в глубине дома (здесь столько кухонных шкафчиков и полок, что кажется, они вот-вот упадут на головы) освещает одна-единственная лампочка. Расщепившиеся на концах бамбуковые жалюзи закрывают маленькое окно. Несмотря на то, что четыре человека создают в этой комнате неимоверную тесноту, блаженство Германна не могут испортить даже Кайдановские, которые сидят за противоположной стороной пластикового походного стола и смотрят (особенно глубокие шрамы, кажется, просвечивают потусторонней синевой). Чудом воскресшие из пепла, ржавчины и кислоты они кажутся нереальными, невозможными призраками. Заговорить с ними Германн не решается, мало того, что это кажется кощунством – беспокоить тех, кто вернулся с того света, – так еще и окружившее его тепло одурманивает, сбивает с толку. Ньют гораздо более собран, хотя мыслями он явно где-то не здесь – быстро расправившись с лапшой, он корчит рожи, что-то бормочет, то и дело обхватывая себя за предплечья и совершенно не обращая внимания ни на Германна, ни на Кайдановских. - Что ты делаешь? - Улыбнись, - вместо ответа требует Ньют. - Что? - Улыбнись, - Германн через силу выдавливает улыбку, - корень из семи тысяч трехсот девяносто шести? - Восемьдесят шесть. Ты проверяешь меня на симптомы инсульта? - Себя уже проверил, всё хорошо. Но… а это ты видел? – закатав рукав спортивной куртки, которая ему настолько велика, что нижний край доходит до середины бедра, Ньют показывает две бордовые точки на сгибе локтя, следы от неаккуратно, наспех сделанных уколов. – У тебя тоже есть? – Германн с удивлением обнаруживает на своей правой руке такие же. – Интересно, когда они успели? - Кто «они»? – спрашивает Алексей, и Германн вздрагивает: оказывается, он совершенно забыл, как звучит его голос. Ньют пожимает плечами: - Кто угодно. Вокруг слишком много их и слишком мало нас, - Саша негромко фыркает: - Это уж точно, док. Даже надоедает. Стена молчания пробита и теперь Германн не знает, какой вопрос задать первым. - Вы работаете на Ганнибала? – вырывается у него, хотя, казалось бы, сказать надо что-то иное. Сказать, как он рад видеть их, как он удивлен, поражен, восхищен, как, господи, как вам удалось вернуться?! - Нет, мы не работаем на Ганнибала, - медленно и очень серьезно отвечает Алексей. - Мы возвращаем ему долг. Его люди вытащили нас из воды. Они помогли нам. - А мы поможем вам. Потому что если бы не вы… - Алексей грубовато гладит одну из тяжелых выбеленных кос жены. Ньют весь сжимается от растерянности. - Но я… не… - бормочет он. - Механизмы деления клеток кайдзю, - на Сашу сложно смотреть, дело даже не в шрамах, а в пронзительном взгляде и в сиянии невыносимо-синего глаза, - твоя работа? - Я… я… н-не… Германн т-тоже, - Готтлиб перебивает его смехом. Опомнившись, что это не самый подходящий момент для подобной реакции, он зажимает рот ладонью, однако смех все равно рвется наружу. - Да, это действительно забавно, - соглашается Саша, встряхивая головой и убирая косы за спину, - мы убивали их – и они нас спасли. Как он ни старается глушить смех, его громкость лишь нарастает по геометрической прогрессии, и вот уже Германн хохочет в голос. - Простите, - он поднимается, губы дрожат от безуспешных попыток вернуть спокойное выражение лица, плечи сводит, - мне нужно выйти. Не успев сделать и шага, Германн перестает смеяться и падает лицом вперед, прямой как палка. Его поднимают и приводят в чувство. - Ничего удивительного, - бормочет Германн, убирая от своего лица руки Саши, которая подносит к его носу нашатырь, - совершенно ничего удивительного. Слишком много впечатлений для одного дня. Слишком тяжелый день.