Долгая дорога в бездну

После нескольких часов тряской езды и прерывистого сна на металле и скомканных одеялах настоящим блаженством становится возможность пройтись своими ногами от фургона до кафе, а затем еще и сесть, выпрямившись, и пить чай, не рискуя облить себе всю одежду, если машина вдруг подскочит на «лежачем полицейском». Ли заверила, что в этом районе Харбина камеры можно пересчитать по пальцам и именно это помещение не просматривается. Германн посчитал за лучшее принять это как факт, потому что если он будет думать, на каком количестве камер они успели засветиться, едва выйдя из фургона, то не сможет проглотить и кусочка. Долгая поездка и без того довела его до состояния, когда он равно близок как к тому, чтобы расхохотаться в голос от самой глупой шутки, так и к тому, чтобы разразиться саркастическими злыми ремарками на любое безобидное замечания. Даже сейчас Германну кажется, что пол слегка подрагивает, а его одежда пахнет собачьей шерстью, хотя в кафе пахнет только горелым маслом и специями. Ньют с большим интересом разглядывает ламинированное меню, лежащее перед ним на столе под выщербленным и мутноватым пластиком столешницы: - О, вот это выглядит хорошо. Фунчоза с кисло-острым соусом, - заглянув в свой экземпляр меню, Германн скептически морщится: - Ты же прожжешь себе желудок. - Я на лапше, перце и водке в Шанхае месяцами жить мог, всё нормально будет. - Здесь отмечено, что это остро. Значит это чертовски остро. - Ли, это остро? – перебивает Ньют. - Там, где я обычно обедала, это готовили нормально. Не знаю, как будет здесь. Разговор звучит настолько буднично, что можно и ненадолго представить, что они - туристы, отправившиеся в частный тур по неблагополучным районам Харбина с индивидуальным гидом. Этакие пресытившиеся Европой миллионеры инкогнито. Германн не уверен, удачный ли это образ для того, чтобы ходить по узким улочкам, где бессчисленные надстройки и балкончики закрывают от прохожих небо, а рекламные вывески и щиты практически выталкивают друг друга с кирпичных стен. Но, пожалуй, с тем, чтобы просто поесть, проблем возникнуть не должно. Остается надеяться, что никому не взбредет в голову рассматривать их особенно пристально. *** От глубоких тарелок с лапшой поднимается густой и тяжелый пряный запах, а о заварник можно обжечься, если прикоснуться не к ручке, а к корпусу. Германн разламывает скрепленные вместе палочки и растирает их между ладонями, убирая отслоившиеся волокна. Для пробы пощелкав палочками в воздухе, Ньют наматывает на них полметра лапши: - Когда всё это закончится, я предлагаю засесть дома минимум месяца на два. Никаких путешествий, никакой работы, просто отдых и деградация, - Германн смеется. - Звучит слишком хорошо, чтобы быть осуществимым. Ты же и двух дней не сможешь провести без дела. Ли наливает всем чай. - Кстати о деле, - начинает она, и Ньют раздосадованно косится на женщину (всё же шло так безмятежно и нормально! зачем нужно было всё портить разговорами о серьезном?), однако Ли не так просто сбить с мысли. – Мы, конечно, могли бы ломануться через кусты в глуши, граница длинная, патрулировать с ищейками каждый километр людей не хватит. Но практика показывает, что надежнее всего прятаться на виду. Среди пограничников есть прикормленные люди, они нас пропустят, и не будут всматриваться в документы. Потом спокойно перейдем границу и будем в Благовещенске. Там я передам вас следующему звену. Меня только одно беспокоит - Ньют, ты уже придумал, как будешь провозить тот химикат, которым пугал Сидни? Паспорта – одно, там все наши, но вот с досмотром иногда бывают заминки, особенно если провозят запрещенку. Ньют, подхватив палочками еще один ком лапши и затолкнув ее в рот, пожимает плечами: - Вырезать углубление в подошве и спрятать туда? Дырку замазать силиконом для швов. - Ты серьезно веришь, что сможешь обмануть этим пограничников? Ньют, они ежедневно ловят мелкую шваль, которая думает, что им можно вывезти пару-тройку незадекларированных побрякушек династии Мин. Давай лучше этим займусь я? Машинально кивнув, Ньют втыкает палочки в лапшу и тянется во внутренний карман куртки. Германна прошибает холодный пот. Однако не только из-за того, что Ньют способен так просто отдать то, что сам назвал их страховкой. Со щелчком встает на место деталь и в механизме начинают двигаться поршни. Германн с чувством, будто его ударили, выбив из легких воздух, понимает, в чем просчитался. С мерзким тянущим чувством в груди он осознает, что на протяжении всей этой истории где-то рядом маячил один и тот же человек, которого Германн в своей гордыне и не замечал особенно, считая себя важнее, не думая, что значимую роль может сыграть кто-то настолько непримечательный как Ли - охранник? техник? господи, да он даже не знает, кем служила Ли в Шаттердоме! Когда они еще работали в Гонконге – Ли была другом Ньюта, тем самым приятелем, которому Ньют среди нескончаемой болтовни мог и поверить что-то чуть более личное, чем рассказ о митохондриях. Когда раздавленный и изнывающий от желания захлебнуться в работе Германн вернулся в ряды Тихоокеанского Оборонного Корпуса – Ли стала если и не другом, то во всяком случае тем, кто заглядывал в лабораторию едва ли не чаще командования и всегда знал, как продвигается работа. Она не жалела Германна, не порывалась сочувствовать ему и не навязывала свое общество, просто… была рядом, и этого оказалось достаточно, чтобы позднее получить кредит доверия. Когда Ньюта заперли в одиночной камере – среди охраны он мог увидеть только одно знакомое лицо. А сейчас Ли чудесным образом оказалась среди контрабандистов и была готова помочь – так искренне и без подвоха, что Германн понимает: уже тогда он должен был засомневаться. Теперь он совершенно уверен, что когда он лежал, ни жив, ни мертв, на холодном полу храма Свидетелей Древних, Ли не примерещилась ему. Именно она привела самопровозглашенного пророка и его невольного сообщника в чувство и, возможно, этим спасла. Он не понимает, зачем, не понимает, для чего, лишь красными сверкающими буквами полыхает перед глазами мольба: Ньют, пожалуйста, не делай этого, не надо, не надо, не надо. И словно Ньют услышал – пластиковая коробочка выскальзывает из разжавшихся пальцев. - М-м-м, нет, спасибо большое, лучше потом, ближе к делу. На едва уловимое мгновение Ли недобро прищуривается, словно не сумев совладать с досадой, но тотчас снова становится прежней, такой же доброжелательной, дружелюбной и непроницаемой как и всегда. Германн не уверен даже, что Ньют успел заметить эту вспышку недовольства. Ему самому уже совсем не по себе, и еда, кажется, приобретает прогорклый вкус, отчего глотать всё сложнее. Трель мобильника заставляет всех вздрогнуть. - Это у меня, - поясняет Ли, доставая телефон из нагрудного кармана, - сейчас отвечу. Пять минут, не больше. Закрывая одно ухо, чтобы хоть что-то слышать в гомоне, она встает недалеко от дверей. Заметив, что Ньют и Германн смотрят на нее, Ли машет им рукой, мол, всё в порядке, скоро вернусь. Пожав плечами, Ньют переводит взгляд на Германна, и выражение его лица сменяется на беспокойное: - Что такое? Твое соевое молоко скисло? - Ты знаешь Ли? – очень тихо и очень серьезно спрашивает Германн. - Пожалуйста, продолжай есть так же, как и ел. Я не хочу, чтобы она решила, что мы что-то задумали. Ньют незамедлительно набивает полный рот острой фунчозы. - Что ты имеешь в виду под «знаешь»? – шамкает он, давясь, - когда она служила в Шаттердоме, мы часто зависали вместе, да. Она круто играет на басу. - Ты знаешь, откуда она, сколько у нее сестер и братьев, когда она поступила на службу и как зовут ее хорька? - У Ли есть хорек? – искренне изумляется Ньют. - Может быть, да. Может быть, нет. Ньют, мы не знаем ее, а она всегда была рядом и… На лице Ньюта недоумение медленно сменяется осознанием, и он словно выцветает. - И она знает нас, - севшим голосом завершает он за Германном. И Германн буквально видит, как перед ним разворачивается новый, темный и жуткий путь в никуда. Снова бежать, снова скрываться. А он так устал. Почему он не пошел сразу в консульство? Почему не сдался сам и не сдал Ньюта властям в первые же полчаса после того, как на нетвердых ногах вышел из храма Свидетелей Древних? Может быть, тогда у них еще был шанс выкрутиться? Может быть, тогда они еще могли всё исправить? Когда за ними еще не тянулся кровавый след массового дрифта, можно же было что-то придумать. Среди всего шума вокруг, Германн слышит приближающиеся шаги Ли так отчетливо, словно весь остальной мир онемел. Паралич растерянности сковывает его мышцы, но прежде чем Ли садится за стол, Ньют успевает толкнуть Германна ногой под столом и лукаво подмигивает, одними губами произнося: «Подыграй!». В последующие минуты Германну остается восхищенно наблюдать за мизансценой. Сначала Ньют едва различимо морщится, но сразу же принимает спокойный вид, как ни в чем не бывало возобновляя беседу с Ли. Потом он поджимает губы и отпивает чай, сглатывая с заметным усилием. Левой же рукой он рассеянно водит по животу, будто еще не определился, ощущает ли он дискомфорт. Затем уже Ньюта заметно перекашивает. Его плечи напрягаются, он старается не сутулиться, но выражение его лица уже каждой черточкой говорит о том, что ему больно. Ли не выдерживает: - Да, господи, Ньют, что с тобой? – и тот, заливаясь краской, сдавленно произносит, отводя глаза: - Сейчас блевану. Германн совершенно отчетливо ощущает, что холодеет, но следующая реплика должна принадлежать уже ему, и он фыркает: - Я же говорил тебе, что настолько острую лапшу ты не сможешь съесть. - Я должен был проверить! – упрямо язвит Ньют, прикрывая рот ладонью. - Небо свидетель, как же ты невыносим! – кидая палочки на стол, Германн резко встает и хватает Ньюта под руку. – Прошу нас извинить. - Звиняй, - с блеклой самоуверенностью висельника улыбается Ньют, снова кривясь и резко сгибаясь, будто его вот-вот стошнит. Не дойдя до уборной, они сворачивают по указателю «пожарный выход» и выходят на улицу. Германну кажется, что он видит себя со стороны, ощущение нереальности начинает кружить голову, однако он успевает остановить Ньюта, который сразу же направляется к ближайшему беспилотнику: - Машина удивительно чистая. Странно было бы, если бы мы его не заметили в первую очередь, не думаешь? Махнув рукой, он останавливает желтый «Хёндай» с заляпанным передним стеклом, в углу которого из-под грязи едва виднеется наклейка с логотипом таксопарка. - Аэропорт, - садясь в машину, говорит Германн, и Ньют почти задыхается от возмущения: - Т-ты серьезно сейчас?! Думаешь, нас так просто выпустят?! – он тараторит с частотой автомата, – Подошел к стойке, дал паспорт – билет в один конец – и фьють?! - Пожалуйста, замолчи! – переходя на немецкий, практически шипит Германн, ловя на себе недоумевающий взгляд водителя, который косится на них через зеркало заднего вида. – Мы никуда не летим. Нам нужно засветиться на камерах там, чтобы показалось, что мы улетели. Ньют с тяжелым вздохом отворачивается к окну, пальцами правой руки нервно и не ритмично постукивая по стеклу, а левой – теребя застежку на куртке. *** Уже начинает смеркаться, когда новое такси – на этот раз частное, без опознавательных знаков какой-либо компании, - трогается с места с парковки аэропорта. Водитель едет именно так плохо, как полагается стереотипному китайскому таксисту – машина двигается рывками, то и дело совершая резкие повороты, чудом избегая столкновений и в самый последний момент останавливаясь на светофорах, так что Ньюту и Германну приходится упираться руками в спинки сидений перед ними, чтобы не упасть. - С таким Домиником Торетто будет большой удачей, если мы доберемся хотя бы до центра города, - смеется Гейзлер. - Давно не катался на машине с настолько разболтанной подвеской. Фургон Ли по сравнению с этим – бизнес-класс. Водитель либо не говорит по-английски, либо предпочитает игнорировать беседы пассажиров, и Германн ловит себя на том, что признателен за это. Несмотря на постоянное ощущение, что именно сейчас такси с грохотом врежется в фонарный столб или снесет ограждение на тротуаре, думает он вовсе не о возможной аварии. В голове вертятся несколько строк, будто из стиха, который Германн когда-то знал, но совсем забыл. Кажется, что это – нечто очень важное. То, что он должен знать и что он должен рассказать Ньюту. - «Потомки всем назначат виру за этот свет иного мира» - негромко произносит Германн наконец. - Это Боб Дилан? - Понятия не имею. Мне кажется, там были еще строчки, но их не помню… - он прерывается и вопросительно смотрит на Гейзлера. Тот сидит, судорожно вцепившись левой рукой в кисть правой, словно удерживая ее на месте. Заметив, что Германн смотрит, Ньют отмахивается: - Да так, фигня. - Ньютон?.. - Говорю же – фигня, - морщится Ньют, недовольный настойчивостью Германна. - Как начну нервничать – так сразу начинается. Есл... когда мы вернемся в Берлин, сделаю себе МРТ. Почти уверен, это из-за дрифта. Германн не может сдержать удивления от такой заботы о своем здоровье. Ньют, которого он помнил, порывался даже химические ожоги назвать безобидными царапинами лишь бы не идти в медблок и не отвлекаться от работы. «Господи, да не делай такое лицо, даже кожу не успело прожечь! – нарочито уверенно и громко объявил Ньют, выплескивая себе на руку половину содержимого склянки с надписью «гидрокарбонат натрия 2%», - видишь, я всё нейтрализовал - залил руку раствором соды. Сейчас смою и наложу повязку. В медпункте сделают то же самое и еще рапорт писать заставят». Было видно, что ему больно, но он храбрился изо всех сил, лишь бы потом не объяснять никому, каким образом концентрированная соляная кислота оказалась в плохо закрытой пробирке. Германн покачал головой, как бы говоря, что иного от Ньюта и не ожидал, и поднялся, чтобы переключить вытяжку над лабораторным столом на самый мощный режим. Ньют моментально считывает выражение лица Германна и, будто поняв его мысли, мрачнеет: - Это не смешно, - бормочет он. - Мне нужны мои руки, Гермс. Кем я вообще буду, если руки перестанут меня слушаться? Как я буду препарировать? - Германн молча подносит к его лицу свою ладонь. Средний и безымянный палец мелко подрагивают. - Согласен, неприятно. Почерк портится. А еще бриться сложно, - Ньютон медлит, внимательно смотря то на Германна, то на его вздрагивающую руку. Тот, будто смутившись, прячет руки в карманах. - Тебе хорошо - у тебя и так ничего не растет почти, никто и не заметит. А на меня посмотри – как из леса вышел. - Не переживай, ты никогда не производил впечатления респектабельного научного сотрудника. Трехдневная щетина хуже не сделает. Ньют давится натужным и карикатурным смехом и треплет Германна за плечо: - Значит решено: МРТ делаем оба. Его рука, лежащая на плече Германна, снова конвульсивно дергается, пальцы на мгновение сводит судорога. Поморщившись, Ньютон еще раз раздраженно трясет кистью, а затем просто садится на руки, чтобы не видеть. *** От сигналов полиции закладывает уши, блики красных и синих огней окрашивают стены домов, мимо которых проносится громоздкий джип. - Почти как на концерте, да? – хохочет Саша. - Пиротехники не хватает, - усмехается Алексей, не переставая давить на клаксон. Припозднившиеся пешеходы отшатываются, прижимаясь ближе к зданиям. Двигатель рычит как взбешенный. Кажется, сейчас из-под капота пойдет белый дым. - Н-ну давай! – шипит Саша сквозь стиснутые зубы, обращаясь то ли к мужу, то ли к автомобилю. Она прекрасно понимает, что им еще повезло, - погоня полицейских спугнула кавалькаду машин Сидни, которые рванули за ними следом, как только стало ясно, что Кайдановские прихватили с собой несколько весьма важных жестких дисков и минимум по килограмму эврикия и венетия. Было бы глупо расчитывать, что им будет везти и дальше и что потревоженный встряской груз не рванет в самый неподходящий момент. Но они должны хотя бы попытаться. И им почти это удается. Еще немного. Совсем чуть-чуть. Уже можно разглядеть здание консульства на той стороне реки. Над ним эффектно развевается подсвеченный снизу российский флаг. Увидев, что въезд на мост блокируют полицейские машины, Саша нервно смеется: - Господи, это что, «план перехват»? – Алексей крепче стискивает руль: - Ну, «план перехват», как всегда, результатов не дал. Ни на йоту не изменив выражения лица, он идет на таран. Массивный кенгурятник джипа врезается в автомобили и те разлетаются в стороны как кегли в боулинге, ударясь о канатные заграждения. Кайдановские проезжают по мосту, превышая все скоростные ограничения. На повороте к консульству машину заносит, и она едва не сбивает будку охранника. Алексею удается удержать и выровнять автомобиль. Саша громко, яростно чертыхается, увидев, что ворота открыты и к ним уже спешит мужчина в костюме: - Ленивая задница! Самое время! Подскочив на металлическом бугре, уложенном между створками ворот, машина въезжает во двор консульства и под визг тормозов останавливается сантиметров за десять до дерева. Со вздохом облегчения Саша откидывается на спину сиденья и негромко ругается между взрывами счастливого нервозного смеха. Похлопав супругу по плечу, Алексей беззвучно произносит несколько крепких слов. А мужчина в костюме уже стоит в воротах, выставив руки в сторону приблизившихся полицейских: - Куда по-вашему вы собираетесь? – в его голосе нет угрозы, но говорит он строго и твердо, немного даже устало, словно ситуация совершенно обыденна и привычна, будто на этой неделе он минимум раз пять стоял так в воротах, не пропуская полицейских во двор, и это уже начинает казаться ему утомительно однообразным. - Господин консул… - начинает один из полицейских, мужчина перебивает его: - Уважаемые, если вы переступите эту черту, мы будем рассматривать ваше поведение как вторжение на нашу территорию. - Они преступники! - А что, у вас имеется решение суда по данному вопросу? - спокойно возражает консул, - у нас такого решения нет. В нашей стране они точно не являются преступниками. - По его знаку охрана закрывает ворота. Пока створки плавно движутся навстречу друг другу, мужчина добавляет: – если у вас есть вопросы – адресуйте их нам в установленном порядке, спасибо. Доброй ночи. Кайдановские уже вышли из машины. Всё еще пытаясь перевести дух, Саша стоит, опираясь о капот, и только кивает консулу: - Ну уж ты как всегда вовремя, Орлов. Улыбаясь, консул крепко пожимает руку Алексею, затем Саше: - А вы как всегда – нет. Объясните-ка подробнее, - что такого случилось, что вам пришлось сорваться с места? Ваше сообщение было словно на клингоне написано. Саша поводит плечами и запахивает куртку, словно резко озябнув на свежем вечернем воздухе: - Об этом давай лучше внутри. Мне больше нравится говорить, когда нас слышат только наши жучки.