Дела р-на

      Раны на животе наконец-то затягиваются и покрываются плотной некрасивой коркой. И небольшая корявенькая полумесяцем ранка над бровью уже не такая глубокая, и совсем не щиплет от соленых капель пота во время трень.       «А он даже тебе лицо от крови утирал в пути…» — иногда всплывает. Костриков-то? Ну, пиздец.       Доказательство позора сходит, отлично: у училок боли́, у дуры-Юли боли́, у пидерастов, возомнивших о себе хуй пойми что, боли́, а у него заживи. И у Томыча еще. Славик время от времени (например, как сейчас, на уроке) сдирает засохшую кожицу над бровью, украдкой съедает ее, вытирая выступившую кровь пальцами, но больше размазывая ее по лбу. А чем еще прикажете заняться на литературе, где выебистая Юлия Шлюховна вновь пытается вызвать восторги и умиление во взгляде Любови Алексевны, которая чуть не молится над советскими поэтами? Мы это уже поняли, тичер, не надо так распаляться. И думает: «Хрена я шпрехаю». Их фауна гундит весь урок, пропуская мимо ушей рифмованное описание природы Есенина. И под периодические позвякивания люминесцентных ламп Славику кажется, что хоть еще одна минута среди этого психоза, и у него поедет крыша.       Неделя тянется за другой будто в спящем режиме, но отрываешь однажды башку от подушки, а уже конец сентября. Они ж еще недавно, вроде, с Томом гоняли от контролеров, потные, вонючие в тридцатиградусную жару, чтоб на гусенице добраться до водохранилища, накупаться вдоволь. Не успевают насладиться летним солнцем (и душным, переполненным влажными тушами, городом) — и вот уже холод, сырость, деревья полуголые, и земля под золотом листьев голая. И Танька под ним на прошлых выходных тоже голая, смущенная, красная, но не отказывающая. О как, все течет, все меняется. И часто беспричинно становится так уныло-тоскливо, ну вот ничто не радует.       То, что их эмо-бой не появляется в понедельник в школе, Рем замечает одним из первых. Даже еще раньше, когда, пряча нос в воротник ветровки, под ледяным ветром бредет по приевшемуся пути в школу, через парк. Обычно он тычет взглядом в удаляющуюся худую спину, желая прожечь нахрен, или обкидывает шишками, или, обгоняя, подножки ставит. Да мало ли чего еще! Но нелюди все нет. Все ждет, как эффектно появится перед ним, твердо и уверенно, а у того глаза по пять копеек, и губы трясутся, и все вообще трясется от страха. И плевать, что все это пока остается в пределах его неумелых фантазий, и он не признает, что они действительно есть. Ну, а что, мечты для баб, ясно же. Все выходные заебывается гадать, как и что неформал будет творить, как только появится в школе. Будет ли корчиться от новых синяков — знатно ж Рем его отделал в пятницу. Или, чего Славик больше всего ожидает, ведь Костриков натурально ебнутый, будет злорадствовать, что ускользает из рук врага, что смог ляпнуть и поставить этим в ступор.       Обдумав произошедшее на холодную голову, Славик досадливо и нехотя признает, что неформал его обхитрил тогда. Спиздануть наугад и, видимо, считает в яблочко. «Я ж среагировал, как баба, бля». Вот только пусть хоть взглядом покажет, что считает себя выше. Пусть, блять, рискнет здоровьем.       Скучно. Скучно настолько, что вот уже вторую неделю Рем, как полнейший дебилоид из класса беспозвоночных, напрягает глаза, щурится, пытаясь разглядеть знакомую дистрофичную фигуру среди пиздующих по лужам школьников. Растекся весь, скис. Невольно взглядом «ну, удиви меня» поглядывает на пустую парту с новыми, появившимися на ней издевотными надписями и дурацкими рисунками. Будто бы неформал испытывает его терпение, издевается, падла.       Думает, хера Рем разошелся тогда, в туалете-курилке — наверно, пидераст раны зализывает. А не перестарался ли Славка?! Неприятное ощущение поселяется и не выходит долгие дни.       Разумеется, Славик переживает. А не заделался ли неформал еще и калекой? За это ведь точно придется отвечать — перед матерью уебка («интересно, какая она»), перед школой, комиссией какой-нибудь и еще перед черт знает чем, может, и перед ментами даже. А это проблемы крупные. И мать его возненавидит — мало что ли проблем у Еремеевых, а тут очередную сынок на блюдечке подносит.       А вскоре, спустя пару дней, на безразличный вопрос классного руководителя, АнтонЗахарыча, «не знает ли кто, что с новеньким приключилось», Танюха бодренько чеканит, что «болеет наш Костриков». Ей мать его sms прислала. А на звонки — молчком. Костриков для математика и спустя лет пять остался бы новеньким, тот намеренно игнорирует неформала. А кто, собственно, нет? Славик почти злится на девушку — хрен ли молчала и не сказала ему. Будто та обязана.       А болеет ли — или это предлог, чтоб не показываться избитым? В любом случае Еремеев выдыхает — теперь к нему претензий и предъяв не будет точно. Но раздражаться и бессмысленно тупо злиться не перестает, даже наоборот. Ощущают ли его одноклассники, что без этого дегенерата делается будто бы пусто в классе? Наверняка. Разговоры о нем разговаривают частенько, весьма не лестные и неприятные для неподготовленного человека из-за высокой концентрации нецензурщины. Он ж прям украшает класс отсутствием себя и своей мерзости. Но то, что его нет, еще имеет оттенки чего-то тоскливого. И Рема, бывает, так взбесит одиноко стоящая костриковская парта, что тот не ленится ее пнуть хорошенько под одобряющий гогот дноклов и неоднократное предупреждение училок написать замечание в дневник. Да хоть весь испишите, маман редко вспоминает, что он существует вообще. (На самом деле она всегда его проверяет, но сыну не говорит об этом.)       В последнюю пятницу сентября (вторая неделя, как нелюдь сопли на кулак наматывает) Танька на весь класс жалуется, что учителя ее просят, как старосту, навестить Кострикова, объяснить, что задано, как решать и тэдэ и тэпэ, потому что связи у классного с его родителями попросту никакой. — Ну, что у меня, дел, что ли, никаких в вечер пятницы?! Захарыч совсем обурел. — действительно, Захарыч. Идея впивается в башку Славика тут же и не выходит, несмотря на вполне логичные доводы, что идея до ахуения идиотская. Не переставая посмеиваться над возней Фомина с Грузиным, которые решают обляпать друг друга в мелу, в то же время со всем возможным участием, со всей чуткостью, которую только может из себя выдавить, Еремеев слушает охающе-ахающее недовольство Мухиной. Девчонка замечает искреннее к себе внимание, и драматургия набирает обороты. Зря она, что ли, на театралку ходит. — И представляете — объяснять ему еще нужно. Вот еще! Задания отдам и уйду. Он со мной не заговорил даже ни разу, учимся вместе, на минуточку, второй год. А я, между прочим, староста! — и громко выдыхает, будто скидывает тяжеленную ношу. Как же она его бесит в этот момент. Так и хочется крикнуть: «Вали, блять, на сцену». — Ты, Танька, ему с порога прям в руки задания брось… Ай, блять. Фомин, чертяга! Клешнями своими не размахивай так! Хуйло безглазое, блин. — Грузин толкнул Некита Фомина прям на стайку девчонок, собравшихся вокруг восседающего на парте Рема. Вот Андреевой Юлии Шлюховне и достается.       Славка ловит каждое Танькино слово под одобряющие взгляды ее подруг, Марины и Наташки. Чувствует себя и дураком от маски заботы и переживаний, и лицемером. Наверно, лицо все же перекашивается, потому что Маринка смотрит вдруг, как будто рога выросли. — А мы ж еще про родаков его ничего не знаем. Вдруг они алкаши или наркоманы. — Таня встревоженно хмурится, не подозревая, как помогает Славке своими предположениями, имеющими, как бы то ни было, основания быть правдивыми. Ну не может у порядочных родителей выйти такая ошибка природы, в конце-то концов! Он хватается за брошенную фразу, потонувшую в девчачьих поддакиваниях: «Да-да, небось матери до сына дела нет, вот и отбитый стал». И парень широко и довольно усмехается про себя, прежде чем лениво и будто бы невзначай произнести: — Я могу с тобой сходить, Танюх.       Нет, ну, от такой улыбки лицо Мухиной точно когда-нибудь треснет. Она усыпает его благодарностями и мелкими чмоканьями. В общем, дело можно считать решенным. Кроме одного пиздецки важного вопроса, начинается на «на» и заканчивается на «хуя».       А вот хочется ему, и точка. Неужели Славка всегда будет искать причины своих поступков и решений? По кочану, блять, и все тут!       Лицо его напряжено, пока он вместе с Танькой идет вдоль парка, ладошка в ладошку. Ее слова тонут периодически в ветре, но на самом деле он едва ли слушает. — Я так тебе благодарна, Слава, что тоже хочу приятное сделать. Но это будет сюрприз! Я уже все придумала, будет офигенно. — Угу. — Мухина с присущей только девушкам интуицией замечает, что Славик лишь старательно делает вид, что слушает. А сам поглощен чем-то своим. Все больше ее огорчает мысль, что настоящий Еремеев ей никогда не откроется. Девушка не изменяет себе и своему характеру с девизом «унывают только дурочки» и еще с большей радостью и веселостью продолжает: — А все-таки любопытно взглянуть, как там у Костриковых. Он вроде не похож на бедняка… Может, несчастье какое у них там, не зря же он, ну, это…       Да, любопытно. Чертовски любопытно, куда пропала гнида, что за мамка с батей у него, да и вообще. К тому же, Костриков уже бывал у него на хате, теперь его черед.       Отчего-то Славик сам себе усмехается. И чувствует, как все нутро предвкушающе потирает ручки.

***

      Весь путь, занимающий примерно с минут двадцать, Рему кажется, что он идет к себе домой. Пока они не сворачивают на улицу Михайлова, проходят большой универмаг, аптеку, какие-то новостройки и оказываются между двумя высокими многоэтажками. Относительно его бетонной советской развалины, этот прям новехонький. И не кажется, что ветер дунет хоть чуть сильнее, и пизда рулю, снесет к черту. Вечереет быстро — серость мгновенно перекрашивается в темноту. А ветер и не думает расслабиться и накрывает холодными волнами москвичей беспрестанно. Танька чуть не склеивается одним боком с Еремеевым, так тесно жмется к нему, что если б не погода и не слои одежды, это смотрелось бы пошляцки. — Судя по всему, какой-то из этих домов. — Танька в тысячный раз заглядывает в адрес на бумажке, который ей продиктовал Захарыч, дергая при этом Славку и ловя от него раздраженный вздох. — Вот, вот этот одиннадцатый, подъезд четыре. Наконец-то.       Оказывается, что Мухина ошиблась с выбором дома. И парочке приходится делать крюк, чтобы пройти к другому. Но Рем даже не злится. Ему вдруг становится тепло, даже душно, что ладошка, держащая Танину, стыдно потеет. Парень понимает, что нервничает и поделать с этим ничего не может.       Ебаный стыд. Бросает взгляд на девушку, вдруг чего заметит. Раскрасневшиеся нос и щеки, горящий взгляд, отыскивающие номер подъезда, который всегда появляется на ее лице, когда девушка «в деятельности» вся.       Неизвестный подрагивающий звук в кабине лифта кажется для Рема чем-то зловещим. — Ну, все, звоним! — Таня говорит каким-то взволнованным тоном, растирая замерзшие руки. Будто насмехается, бля.       Славка сам нажимает на звонок, отходя в сторону от двери, про себя надеясь, что там померли всей семейкой, и им никто не откроет. «Я не трус, блять, но я боюсь». Охуенчик.       Нет, это все из-за любопытства. Конечно, ну вот кого он обманывает!       Спустя долгие секунды дверь с пшиком открывается, и оранжевый свет заливает глаза. Первое, что приходит на ум Славке, — они перепутали квартиру. Так кажется и Тане, потому что она вновь сверяется с листочком. Ан нет. Нихуя. А дело в том, что дверь им открывает высокий подтянутый мужчина с светлыми волосами и с такой счастливой улыбкой на лице, будто они втроем с детства дружат и вот встречаются после долгого расставания. И этот явно не обделенныйсудьбой, элегантно одетый человек — отец нелюди? Если только, конечно, после двенадцати ночи он не превращается в наркомана с выпученными глазами, брызжущим ядреным матом на всех, с полусгнившими зубами и ароматом ближайшей мусорки. На манер «Золушки». «Нет, бля, конечно, не настолько все дерьмовым представлялось. Но, сука, как так-то?! Неужели это его отец?» — думает Славка, пока их пропускают в прихожую. — Здра-авствуйте, проходите, проходите. Вы друзья Влада? — в ответ Танька, находящаяся под влиянием добропорядочности и вежливости (а особенно — привлекательной внешности), смущенно угукает и неловко показывает на свернутый в руках пакет. Вся нервозность и удивление Славки спадают, потому что у таких подозрительно довольных типов от «здравствуйте» до «нахуй» всего один шаг. Да к тому же, так и будут они мычать и тупиться на входе, как дауны, ей-богу. — Здрасте. Задания ему принесли, вот. — мрачно буркает он, вмиг став прежним собой. А Танька вновь угукает, смотрит на мужчину, будто того сами ангелы с небес спустили. Слюнки-то подотри. — Прекрасно. Меня зовут Артур. А вы?.. — Я — Таня, а это Слава. — А-а. — Улыбаясь, тянет Артур, и на миг Славке кажется, что под веселым прищуренным взглядом скрывается какая-то гадкая правда про них. Например, что тот знает ситуацию, что никакие они не друзья, что это Славка, что это все Славка. И ему кажется, что всунут чистый листок, посмотрят опять так, молодым лицом, но стариковски мудрыми глазами, и скажут — пиши, Вася, чистосердечное. И он все сделает. — Ну, раздевайтесь, проходите прямо и налево. Я его разбужу. Температура, знаете…       Он буквально не дает ребятам ответить, исчезая за дверью ближайшей комнаты.       Какой же странный типчик. Нахрен таких.       Славка чувствует, как лоб немеет от нахмуренности. И кто-то в башке голосом мамки бурчит: " Борозды какие на лбу! Что ты из себя старика-то делаешь!» Да он счас поседеет нахрен. В квартире Кострикова. В квартире Ко-стри-ко-ва! — Невежливо отказываться, — твердо шепчет Мухина, снимая пальто, недовольно скорчившемуся Еремееву. Ну, конечно, невежливо ей. Там ж Натаха с Маринкой на телефонах, вестей ждут.       Они проходят в указанную комнату через широкий коридор, чистый, прям вылизанный, чересчур освещенный, отчего они поначалу щурятся. И никаких вам раскиданных бутылок, валяющихся вперемешку на рваном диване дружков бати, никакой вони и разрухи. Все до омерзения идеально. Прям как этот мистер Икс с дохуя умными глазами. Гостиная еще больше поражает уютом. Но Славик бы тут не жил никогда. Тут как в кукольном домике — и журнальный столик на резных ножках, и ворсистый коврик, и картина с грациозными лошадьми на сиреневых обоях. На такое только смотреть разве что. Из женского журнала. Мельком. А потом сжечь на всякий случай. — Не стойте, присаживайтесь. Чаю? Конечно, на улице нынче совсем холод собачий. Сразу Питер вспоминаю. А чай-то какой у нас, жасминовый, м-м-м…       Таня, видимо, чувствуя себя превосходно, улыбается и грациозно присаживается на краешек диванчика, благодарит Артура, реагирует на вскользь брошенные им фразы со всем вниманием. Славик думает же, что оказывается в ебаном цирке или в кино про аристократов. И ему в его поношенных трениках хочется поскорее поднять задницу с мягкого расписного дивана. Неформал будто не здесь обитает, ничто не напоминает о его присутствии. Он мгновенно теряет нить оживленной беседы. — Здорово! — Таньке все нравится. И он жопой чует ее желание понравиться. — И что вы изучали? — Древнерусскую литературу, фольклор. Проводил исследования в области славянской мифологии. Защищал диссертацию даже по славянскому язычеству. — говорит, не переставая улыбаться, разливая чай по чашкам. И когда он успевает все притащить?! — О, Перун там, да? А кем работали? — такой открытый интерес в голосе девушки. «Таня, бля, язык не отвалился еще подлизываться?» — Сначала жизнь меня покидала по питерским ресторанам. Официантом был, короче. — смеется, глядя на такую же смеющуюся Таню. — Это потом уже пошло дело… — Артур, может, Ко… бля, в смысле, Влад опять там уснул? — Еремеева ситуация начинает конкретно бесить. Все вечно через жопу. Хочет одно, объяснений, действий, чего-нибудь уже, блять, от него — а получает чаепитие в компании намыленного профессора. Нет, ну он точно мутный тип, с гейским таким душком, как все эти светские типы. — О, — как будто только замечает, что их в комнате трое. Хотя Рем ловит пару раз взгляд мужчины. На него смотрят… как на дерьмо, или ему кажется? — Не переживай… Слава, да? Просто он так ослаб после болезни. Воспаление легких, друзья, это совсем не шутки. — Да брось, Артур. Не сахарный, не растаю.       Значит, этот холеный мудень не его отец. И слава богу.       Все разом поворачивают головы в сторону дверей. Костриков совсем прозрачный и угловатый. Серо-белый с ярко выделяющимися глазами. Мешковатая толстовка на нем и спортивки, которые будто вот-вот сползут с узких бедер. Короче, вид у него — краше в гроб кладут.        Добрейший вечерочек, я твой любимый одноклассник, помнишь, давай решать математику вместе, ведь ты, должно быть, отстаешь от программы, дружок. А потом как-нибудь я тебя отпизжу, ладушки?       Рем нарочно не пересекается взглядом с неформалом, который ну никак не вписывается своим полудохлым видом в изящную гостиную. Танька, как никогда, бодро приветствует его, на что тот и бровью не ведет, кивает только. — Уроки, да. Я объясню тебе тему новую, про логарифмы. Свойства надо выучить и знать, как функция выглядит…       Все чувствуют перемены в атмосфере? Или у одного Рема сверхвосприимчивость на подобное (Но больше ставок на шизу)? Неловкость, напряженность так и сквозят. Не спасает даже компанейский Артур. Славик залпом допивает чай, нарочно громко ставя чашку на столик. — Тогда, ребята, дерзайте. Знания — сила! Так еще известный философ Бэкон… — Спасибо, Артур, спасибо. Вы нас так выручили чаем, мы было совсем замерзли…       Рем смотрит в упор на Кострикова, как только подходит к выходу из гостиной. Неформал нечитаем. Бровь поднимается в немом вопросе, на что Рем пытается зло стрельнуть взглядом. В остальном нелюдь измучен после долгого нездоровья, ему будто бы и стоять в тягость. Славик чувствует, как тот пахнет лекарствами, когда проходит мимо, почти задевая плечом вздутую ткань одежды, в темноту коридора (кто-то выключил свет). Неприлично, ведь гость должен следовать за хозяином. Останавливается возле ближайшей двери. Опирается на стенку, давая глазам привыкнуть к темноте. Сворачивает руки, не зная куда их деть. Весь вид его орет — ничего не знаю, меня заставили здесь быть. Сегодня весь день — одно сплошное цирковое представление. Ему нихуяшечки не верится в то, что происходит. Странно это, непривычно. Славик сам не свой в этом чужом кукольном доме, в квартире Кострикова. И мысли вязкие, как нефть. Его вновь накрывает специфический запах таблеток. Тонкая кисть тянется к ручке двери. — Проходите. — тупо-глухо. И смотрит на Еремеева, приподняв бровь, будто похуистически спрашивая, не сбежит ли из логова его. Ни у кого это не получается так… серьезно.       Мизерная. В углу, на прочном деревянном столе, громоздкий комп с зеленой клыкастой рожей орка, с сережкой в носу на экране. Это единственное, что освещает эту норку. Ну, вот, похоже на этого… Кровать простая, высокая. И все просто, гораздо лучше, чем в остальной квартире. Рем знает, что на него, застывшего в центре комнаты, смотрят, вопрошающе причем. И наверняка ахуение в критической точке. «У меня тоже, бля, у меня тоже. Я хуею сам с себя».       Пауза становится невыносимой. Как будто под водой слышится разговор Артура и Тани. И Рему хочется убраться к чертовой матери. На турники, да, чтоб заставить гонять кровь по телу, чтоб мышцы кипели и плавились… — Что это? — Костриков, гнида, жаждет его побега. Рем не доставит ему такого удовольствия. Пусть гад терпит, чувствует идиотизм происходящего. Возможно, впервые Славик задает неформалу такой обыкновенный, без подвохов и унижений, вопрос. — Игра. Стратегия. Земли нужно осваивать, рабочими управлять. — А. — Славик думает, что давно не был таким позорным идиотом в своих глазах.       Неформал достает табуретку из-под стола, перетаскивая ее за краешек к Рему, мол, садись. На столе лежат несколько альбомов, тетрадей и горкой — шприцы. «Ага, я так и знал, что ты ебаный наркоман», — уржаться, блять, можно, вот шутки, нахуй, за триста, в башке шутит. — Интересно? — у нелюди садится голос, делается еще более усталым, и сам он садится на кровать, отчего та скрипит маленько. Спрашивает он про игру или про этот театр абсурда? — Да. — а не похую ли, что кроется в этом вопросе. Славик тоже устал и устает заниматься мозгоеблей. И от ожидания тоже.       Таня, мать твою. Он уже кончается тут. — Так, ребята, я заболталась совсем. Ой, а где свет у тебя, Влад? — Таня, вся в своей управляющей стихии, стоит, руки в боки, и ищет глазами выключатель. Находит на столе лампу, не обращая внимания на то, что ее проигнорировали, включает. И смотрит на парней, застывших будто уже очень давно в одних и тех же сутулых позах. Мухина подозрительно косится на Славика, натворить чего успел, что ли, не дай бог, а то чего Артур подумает… Странные парни, и в комнате Кострикова прям фу. — В общем, вот, пододвигайтесь к столу… и ты, Слава, заодно повторишь.       Неформал поднимается, достает из-под стола еще одну сборную табуретку Тане. — Спасибо, а ты?.. — Счас.       Практически плечом к плечу сидят. И Славик хуй забивает на Танины резвые объяснения. Ее голос действует раздражающе, и совсем не подходит для этой комнаты. Экран погас, и Рем видит в его отражении склонившегося неформала, всего сжатого, но спокойного, как и всегда. Не поверишь, что в этих похуистических серых глазах есть палитра эмоций, пусть и блеклая, если хотя бы раз не видишь, как они пылают ненавистью.       Рем может, наконец, разложить по полочкам все и рассмотреть. И то, что здесь, в его комнате, на пару градусов прохладнее, и то, что над компом висят плакаты с парнями с крашенными волосами какой-то рок-группы, и то, что Славик, наверно, тоже теперь будет пахнуть какое-то время лекарствами, потому что весь воздух тут пропитан ими. И ему даже холодно. От окна поддувает в бок. А особенно от того, что справа от него, наоборот, жарит от укутанного в толстовку тела якобы выздоровевшего неформала. Климат-контроль, бля. И Славик упускает момент, когда смотрит краем глаза на его уткнувшийся в тетрадь профиль, но аккуратно, чтоб комар носа не подточил. Мухина все водит по ней карандашом. — Ну, и еще русиш, но там ты сам все поймешь. Так, а литературу прочитать, э-э…- Таня заглядывает в помятый листочек. — до семьдесят восьмой страницы. Там анализы стихов. Вот. Мы еще завтра зайдем, потому что больному нельзя сразу налягать на умственное.       Ну, и пусть зайдут. Пусть даже Костриков сейчас вместо того, чтобы вникать в объяснения, вынашивает месть, желая вырвать карандаш из ручки Мухиной и воткнуть в глотку Еремееву, проклиная всей душой. Рем бы это чувствовал на его месте? Он — безвольный кусок мяса с костями, не соображающий, что делает, и собственные мысли — не его вовсе?       А нелюдь во всем домашнем прям под боком, и не прогнал их, не послал. Ебнутое чудо-юдо.       Славик понимает, что уже какие-то долгие секунды смотрит прям в глаза неформалу, чуть наклонившему в его сторону бритую голову. Больной совсем. Лоб влажный, и от него словно па́рит. — Блять. — Таня возмущенно цыкает на вырвавшийся мат. — Да ты посмотри на себя, блять, деби-ил… какой же… — Да что ты, Слава, блин, прерываешь все… — Дура, бля. Ему в постель надо с градусником в жопу, а ты… — Ой. — дошло до тугодумы (Почтой России, что ли). Смотрит испуганно почти, прижимает ладошку ко рту, ко лбу неформала, смотрит на Славу. Час от часу не легче. — Да, ложись скорее. Мы уходим, все. Арту-ур, там, кажется, Владу нехорошо совсем…- вскакивает, зовет, приоткрыв дверь, добавляет внутрь комнаты. — Славка, номер у него возьми.       Она говорит опять в привычной манере игнорирования существования нелюди. Артур вновь появляется на горизонте, беспокойно смотрит на неформала, кивает ему, и уносится с Танькой с новым запасом «историй из жизни». В закат давайте.       Еремеев кладет полуразряженный телефон на краешек стола и поднимается с табуретки, с наслаждением вставая на затекшие ноги. Боковым зрением видит, как неформал берет телефон, тыркает по кнопкам, кладет обратно. Хочется смыться на всех парусах, но ноги припечатало. — Ну, что, блять? — совсем тихо, чтоб только до неформала дошло, одними губами. А в глазах-то не пусто, интерес. Пиздец, дожили. — До завтра? — Костриков говорит так же тихо, шепчет, чтоб только Рему. И явно издевается, потому что черти во всем его хилом виде. Щеки только красны от жара. И это вызов, господа. Рем с удовольствием показывает тому средний палец, усмехается. И когда забирает обратно телефон, ловит быструю полуулыбку на грани с оскалом. Ощущает, как кровью по телу растекается что-то новое, бодрящее, пробуждающее от жалкой тоски, но такое же приятное, как злость, требующая разрядки. «Что-то, да будет», — думает. Так ахуенно осознавать, что все эмоции прежние на месте. «Мы еще помесимся с тобой до кровавых соплей, верно? Я — тебя, точнее. А пока вылечись, задохлик». С увесистым предвкушением движухи, которой-то, оказывается, и не хватало, Славик выходит из комнаты, забирает из пламенных речей Артура Таню. Ну, что за рожа лыбливая у петуха этого! — До свиданья, до свиданья!       Долгое, идиотское прощание с пожеланиями всех благ и прочего друг другу позади. Славка с наслаждением дышит ледяным воздухом, вглядываясь в мелькающие фары машин. Покурить и совсем хорошо. — Козел отпущения. — вдруг говорит Таня, плотнее заматываясь в шарф. «Чо, бля, ляпнула. Хоть сама-то поняла?»       И по обыкновению, первая сижка самая вкусная.