Ты каждый раз чувствуешь себя обязанным объяснить свои поступки, как будто ты — единственный на всей земле, кто живет неправильно.
Карлос Кастанеда
Стены медленно сдавливали пространство, словно могли двигаться. Чонгук бы кричал, надеясь на то, что его услышит кто-то кроме Тэхена; в панике бы хватался за голову и рвал на себе волосы или бежал к свободе, наплевав на все предостережения и стоп сигналы. Но Чонгук уже решил, что привлекать к себе внимание в его нынешнем (пожизненном) положении — не лучшая затея, поэтому он просто продолжал сидеть, свернувшись клубок, сжавшись из последних сил и уставившись в стену напротив немигающим и таким пустым взглядом. Словно все зарывал куда-то внутрь себя, защищаясь хитиновым покровом и надеясь, что этот покров его обязательно спасет. Страх мальчишки концентрировался в груди, как большой неприятный ком, который все не получается сглотнуть; а кривая его пульса то резко проваливалась, то возрастала, то ускорялась, то замедлялась вновь. Сердце колотилось, как бешеное, грозилось выпрыгнуть наружу. Чонгук был один, как и всю свою прежнюю жизнь, но именно сейчас одиночество пугало его больше, чем когда бы то ни было. Время, проведенное в этой комнате, превращалось в клейкую массу (с противными комочками), обволакивая и просачиваясь в сознание запуганного до смерти мальчишки, склеивала его мысли. Внутри бурлило и пенилось самое страшное осознание действительности: никто его не спасет. Никто ему не поможет. Веревку с мальчиковых запястий Тэхен срезал, поэтому теперь Чонгук постоянно потирал покрасневшую и распухшую кожу, — наверное, позднее проявятся синяки (как клеймо). И вроде бы не стало никаких оков, кроме стен, которые продолжали сдвигаться. Даже Тэхен куда-то ушел, а единственная в комнате дверь осталась приоткрытой. Вот: беги, пытайся спасти собственную шкуру, милый, перед тобой нет никаких преград. Только Чонгуку ясно дали понять еще в самом начале: свобода (даже кажущаяся) — лишь обман. Стены все сдвигались, а поиск выхода из этого лабиринта с каждой секундой был бессмысленнее. Чтобы окончательно не сойти с ума от страха, Чонгук решил изучить комнату, в которой его держали в данный момент. Предметов в комнате по пальцам одной руки сосчитать: стул в противоположном от Чонгука углу, ржавый крюк в потолке (на нем мальчика подвесили ранее) и старый деревянный столик, вроде тех, что ставят на кровати больным (Чонгук и сам носил такие в больнице пациентам, которые не могли подняться с кровати даже для того, чтобы поесть). Остальное: только голые стены, покрытые белой шпаклевкой, такой же голый холодный бетонный пол (грязного светло-серого цвета) и отсутствие даже крохотного окна под потолком. Здесь совсем негде спрятаться; а если оббить стены и пол мягкими подушками — сойдет за камеру для психов. — Очень оптимистично, — истерично хмыкает мальчик. Разговоры с самим собой (как ни странно) — сейчас единственный способ действительно не свихнуться. Чонгук, конечно, вспомнил кто такой этот Тэхен. Только толку? Информации больше не стало — имя и лицо — все осталось тем, чем являлось в самом начале. Имя и лицо. И глаза. Такие темно-карие глаза, обманчиво пустые, будто бы лишенные чего-то нужного (наверное, души?). Чонгук боялся этих глаз, но почему-то не мог выкинуть из головы: казалось, что они смотрят на него ото всюду, постоянно наблюдают. Поэтому Чонгук сторонился каждой возможной тени и продолжал желать сжаться до размеров крохотной, не видимой глазу частицы. Вопросов в голове каждую долю секунды рождалось целое множество (это мало сказано), но, как Чонгук понял (ему доходчиво объяснили), — никто не собирается на них отвечать. Туманная надежда, что однажды ему позволят хотя бы просто заговорить — так и оставалась надеждой. Пусть она и умрет последней. Чонгук живет так всю жизнь — надеется, что завтрашний день обязательно станет лучше, чем был сегодняшний. Ему не привыкать. Он далеко не оптимист, просто иначе какой тогда смысл жить? Мама любила повторять: «Это только плохой день, а не плохая жизнь». И Чонгук всегда прислушивается к маминым словам — он ей верит. Ведь за темной полосой обязательно последует светлая!.. (Да?) Мальчик вцепился пальцами в свои грязные, сальные волосы и все не мог понять: кому он мог перейти дорогу? Кому такой маленький человек, как Чонгук (образцовый студент и сам себе волонтер), мало с кем общающийся в принципе и большую часть своей недолгой жизни сторонившийся людей, мог перейти дорогу? Это же просто глупо! Ясно же, что никому. Значит это какой-то личный интерес? Но он видел Тэхена впервые, если не считать их встречу в больнице… — Эй, — незнакомый высокий голос заставил мальчишку оборвать кривую цепочку размышлений и вздрогнуть, даже дернуться, как дергаются напуганные до смерти кролики (а кролики, если вы не знали, напуганы всегда). — Так и будешь тут сидеть один? В комнате стало на одного человека больше, когда в дверном проеме (распахнув дверь до конца) появился высокий и плечистый незнакомец с лицом актера слащавых мелодрам для женщин (персонаж, мягко говоря, ни к месту). — Хэй! — «актер» поднял ладони вверх, чтобы показать, что он совсем безоружен, заметив, как на него отреагировал Чонгук, вжавшийся в свой угол так отчаянно, будто это был его «домик», в котором его никто и никогда не тронет. Но нет никаких «домиков», а опасность подстерегает за каждым углом. Никому нельзя доверять. Никому. — Я пришел с миром, — от этой улыбки мир светлее не стал вовсе. — Тэхен ушел. Теперь за главного тут я, и мне немного неприятно, что гость моего дома сидит в подвале. — Кто… — пытается Чонгук, но жалкая потуга так и остается жалкой — пропадает голос, превращаясь в неразборчивый то ли всхлип, то ли стон — не разобрать. — Давай руку, — незнакомец продолжает добродушно улыбаться и протягивает мальчику свою ладонь. Чонгук зачем-то обращает внимание на чужие пальцы, которые оказываются немного кривоватыми — он сегодня вообще рассеян и концентрируется либо на всем подряд, либо вообще ни на чем. Довериться этой руке? Человеку, который так просто произносит тэхеново имя всуе? — Ну? Никому нельзя доверять! Неужели ты забыл?.. Чонгук окончательно путает где белое и черное — где пролегает граница меж ними. Это вечная загадка. Пульс долбит по вискам, кровь приливает к лицу, становится жарко, просто невыносимо. Но мальчик протягивает руку, хватается за чужую протянутую ладонь. Больше ему здесь не на что опереться. Оказывается, что от долгого сидения в одном положении — поджав ноги под себя — кровь застаивается в венах, и ноги, естественно, затекают. Поэтому, когда Чонгук слишком резко поднимается, — мгновенно теряет равновесие. Больно. Вдоль по икрам и ступням будто колят тысячами острых игл разом. Извращенная процедура иглоукалывания тут нахрен не сдалась, если честно. — Осторожнее! — мужчина вовремя подхватывает Чонгука за бок, чтобы удержать его в горизонтальном положении. — Надо было раньше к тебе спуститься… — бормочет под нос, перехватывая удобнее. — Пойдем. Там наверху есть душ и кровать — всяко лучше холодного пола, — они начинают медленно двигаться к выходу. — Давай-давай, — подгоняет мальчиков шаг, — идти не долго. У нас же тут не огромный особняк. Давай-давай. А Чонгук дает! Хмурится, но шагает, опираясь на подставленное плечо. Он послушный мальчик, он покладистый. И по пути этот покладистый мальчик, держась за чужую руку, придумывает свой план действий: слушаться, делать, что говорят, молчать, а потом… бежать. Усыпить чужую бдительность беспрекословным послушанием — главный смысл затеи. Если честно, план так себе, ведь написан буквально на коленке. Но выбирать не приходится. Точнее не получается. Выбора нет. И если кроме Тэхена тут имеются еще ненормальные люди (что значит: враги), — это окончательный финиш. Даже против одного лишь Тэхена не выстоять, что уж говорить про оного взрослого мужчину, что сейчас помогал Чонгуку идти? Логичный итог таков (его уже не перепишешь): слушаться, делать, что говорят, молчать, а потом бежать. Компромиссов нет, золотой середины тоже нет — баста. Придется запастись терпением. Они только пересекают границу комнаты (клетки), а дышать уже становится намного легче. Все еще незнакомый мужчина помогает Чонгуку подняться вверх по лестнице, легко поддерживая за локоть, по пути не забывая без конца подгонять. Чистой воды сумасшествие: Чонгук позволяет себя вести сам не зная куда, да еще и человеку на все сто незнакомому. Нормально, нет? В данной ситуации ненормально все. Таковы правила столь извращенной игры, — приходится придерживаться ограничений. «Наверху» намного светлее, — вокруг естественное освещение (солнечные лучи). Едва ли не весь первый этаж дома, в котором Чонгуку «посчастливилось» оказаться, был до краев заполнен ярким солнечным светом, который просачивался сквозь множество окон. Одна из стен вообще была целая, как огромное окно от потолка до пола. А за окном уже виднелась небольшая полянка, которая… граничила с лесом. Это еще не значило, что они находились совсем далеко от цивилизации, в какой-то дикой глуши. Нет. Но Чонгука здорово тряхнуло изнутри. Он будет надеяться, что с другой стороны дома есть жилища других людей, иначе его шансы сбежать и выжить скоропостижно стремятся к нулю. Чонгук ведь такой неприспособленный к жизни, а тем более — к жизни (хоть и временной — пока не выйдет к городу) в лесу. Если выйдет! — Пойдем, — снова подгоняет мужчина, дергая за локоть. — Тебе уже легче идти? — Чонгук кивает. — Тогда шагай за мной, — холодно, безэмоционально. Приходится оторваться от пугающего вида за окном и последовать за незнакомцем. Куда бы он Чонгука не вел. — Я не буду проводить тебе экскурсий, тут и так все понятно. На первом этаже у нас кухня и гостиная, а еще спуск в подвал, — мужчина оборачивается, приметив, как помрачнел Чонгук при одном только упоминании той самой комнаты. Но это ничего. Придется привыкать. — Вверх по лестнице, в самом конце коридора наша душевая. Советую идти туда сразу, а то… — ладно, он промолчит, что от Чонгука воняет, все-таки надо проникнуться чужим положением. — В общем, да. Там чистые вещи, полотенце — все на виду. Как закончишь, то можешь либо спустится ко мне, я приготовлю завтрак, либо прямо в комнату которая сразу слева от душевой. Не заблудишься. Окей? Чонгуку хочется закричать, что слишком много информации пытаются влить в его больную голову. Но он продолжает мастерски себя контролировать. (Ох, нет какой там контроль…) Этот парень не страшный, а точнее — не такой страшный, как Тэхен. Только с Тэхеном у Чонгука коротит что-то внутри и из него вылезает то, что он так отчаянно в себе прячет. Но об этом потом. Мальчик кивает, типа: окей, все понятно. Хотя все далеко не окей, и вообще: выпустите из этого сумасшедшего дома! Пожалуйста. Скажите, что происходит. — А и еще, пока не забыл. Зови меня Джин. Ладно? — Да, — все еще хрипло. — Окей, — Джин улыбается снова. — Вот и отлично. Ничего не отлично! Ты… Джин Чонгука не пугает. Только лишь увеличивает количество вопросов без ответов в геометрической прогрессии. И смотрит он так… безразлично, словно такие «гости», как Чонгук — для него обычное дело. На самом деле, его бы стоило бояться тоже. От Тэхена хотя бы знаешь чего ждать — ничего хорошего. А этот… слишком мутный и непонятный. Будто врач в психлечебнице, который сначала улыбается, а потом с (садистским) чувством прибавляет количество вольт, что проходят сквозь твое тело во время терапии. Чонгук больше не смотрит в его сторону, — просто следует указанному маршруту. Карты ему не дали, зато указаний навалили с горкой. Мальчику было плевать, что от него неприятно пахнет, что он такой вот грязный сейчас. Разве это важно в данный момент? Разве это должно его волновать сейчас? Чистота? Уют? Дайте лучше свободу! Верните ее обратно… Когда Чонгук добирается до душевой, то он сразу закрывает за собой дверь на щеколду, прислоняясь к ней спиной и выдыхая через рот. Снова в поиске убежища, он упускает главное — здесь повсеместно вражеская территория, а стены — просто временный бастион. Рано или поздно его отсюда заставят выйти (вытравят, как зверька из его маленькой норки) и… Он еще не загадывал так далеко. Он оглядывает ванную в поиске хоть чего-то, хоть чего-то что могло бы дать ему шанс… Даже самого жалкого шанса было бы достаточно. Но отсюда, как нарочно убрали все, что может причинить какой-то вред — не важно кому — Чонгуку или его надзирателям. Нет ни бритв, ни маникюрных ножниц — ничего. И это делает безнадежным все. Крепость или клетка — все одно. Здесь нет выхода. Чонгук попался, не имея за душой ни смелости, ни силы. Он просто мальчишка: слабый и неприспособленный ни к чему. Читать умные книжки и убирать дерьмо за больными — вот его потолок. А глаза все смотрят на него из всех щелей, все наблюдают… У Чонгука есть только план написанный на коленке: «Слушаться, делать, что говорят, молчать, а потом бежать» И больше нет ничего.***
Тэхен возвращается тогда, когда маленькая часовая стрелка перескакивает цифру двенадцать. Он припарковывает машину, заходит в сонный, потонувший в темноте дом, снимает ботинки, вешает куртку на плечики, убирает вещи в шкаф. Это знакомо каждому из нас — долгожданное возвращение после целого, такого утомительного рабочего дня. Понимаете, все люди — это люди, даже те люди, которые монстры — они тоже люди. Они так же приходят домой, так же смотрят телевизор, принимают душ, готовят ужин (или только на себя, или даже на целую семью). Они — это мы, а мы — это они. Вот в чем соль и камень преткновения. Что за монстр мог сделать это? Ну… твой сосед? Тот самый, — с которым ты каждое утро здороваешься и с улыбками жмешь ручки… Страшно? А еще страшнее то, что дома всех ждут одинаково сильно. Если есть кому ждать… С кухни несет недавно приготовленной курицей в пряном соусе. Джин снова экспериментировал с продуктами, повышая собственный навык день ото дня. В обычный день к Тэхену еще и Ноен могла выйти, чтобы как женщина спросить все ли у него хорошо прошло. Да, они жили как одна большая семья. Кто их осудит? Но Ноен вынужденно переселили в городскую квартиру Джина (по понятным причинам), а сам Джин оставался в доме как надзиратель. Все было схвачено до мелочей. Все продуманно. А самое главное — никто не собирался выносить этот сор из избы. То ли все вместе были похитителями, то ли нет. Нам только предстоит с этим разобраться. Тэхен удивился когда нашел Джина еще не спящим, удобно устроившемся в их гостинной в кресле качалке, что стояло напротив большого окна во всю стену. В комнате царил приятный полумрак — горела только настольная лампа для чтения. Приятно пахло каким-то настоем из трав, который обычно пьют для успокоения нервов и, как следствие, лучшего засыпания и долгого, крепкого сна (желательно без сновидений). В руках у Джина удобно уместилась какая-то книга, в которую он, к слову, не смотрел, весь обративший внимание в темноту леса за окном. Чудищ высматривал? — Привет, — Тэхен здоровается тихо, будто боится нарушать чужой праздник покоя и тишины. Джин тут же оглядывается, оборачиваясь к блудному… брату лицом. Да, они самые настоящие братья. Братья Ким. Разве что двоюродные, но кровь-то, как ни крути, все равно одна и та же. — Привет-привет, — кивает мужчина захлопывая книгу и отставляя недопитую кружку чая на пол. Тэхен немного кривится, он-то даже по голосу и взгляду может предположить, что последует дальше, минуя это ехидное «привет-привет». — Тэхен… — Ну начинается… — А чего ты ждал? Что я просто это проигнорирую? — Джин резко подскочил с кресла, забыв про книгу, которая с грохотом ухнула на пол. Он начал шагать к Тэхену плюясь словами, отчаянно пытаясь донести эти слова до чужих ушей, что не хотят его слушать. — Мы договорились, что ты убьешь этого подонка так же, как и всех остальных. Потом приехали бы парни и зачистили бы за тобой, — мужчина подходит к Тэ, оказываясь буквально в шаге от него. Замирая, а потом с чувством взмахивая руками. — Но ты, как всегда, — Джин тычет Тэхену пальцем в грудь, не боясь получить тычок в ответ. Потому что его не будет. — Как всегда! Все сделал наоборот! — Ты сам себе противоречишь, — Тэхен отводит чужую руку прочь от себя, без страха смотрит в глаза. Он не бесстыжий. Просто не чувствует себя виноватым. — Мы всегда работаем чисто или я всегда делаю все как хочется только мне? — Да пошел ты! — Джин злится, и это оправданно. — Ты понимаешь, что подставляешь всех нас? Понимаешь? Меня, Ноен, Юнги с Хосоком… всех нас! Ты ребенок? Детство в заднице играет или что? — А тебя задевает то, что я подставляю тебя с твоей женой? Или ты думаешь о всеобщем благе? — Каждый слышит и видит то, что хочет. Я переживаю, а тебе трын трава — все по боку! Ты как ребенок… — Слушай, если бы что-то случилось, Юнги бы мне позвонил. Чего ты весь испереживался? Травки себе заварил, нервы тратишь впустую. Зачем? Все же нормально. — Нормально? — Джин усмехается. — Юнги до тебя просто не дозвонился, Тэ. Твой телефон сегодня все время вне зоны. Поэтому он позвонил мне. Ты в курсе, что зашел на чужую территорию? В курсе, что делом этого подонка, которого ты вывесил всем на обозрение почти живого, займется центральный отдел? Они найдут тебя, Тэ. А потом всех нас. Ты этого хочешь? Хочешь всех нас утащить следом за собой? — Я сделал то, что считал нужным. Перестань драматизировать. — Ах, нужным? — Джин ходит по грани, стараясь не кричать, ведь у них с этого дня в доме еще один житель. — Кто этот мальчишка, чтобы из-за него подставлять всех нас? Кто он? — Какая разница? — Ты рискуешь всем ради него. А я, как тот, кого подставляют под удар, хочу знать причину. Или я этого не заслуживаю? Тэхен смотрит в глаза брата, прекрасно понимая, что он, естественно, заслуживает знать. Не было злости на резкие слова, на чужие выпады. Джин тоже боялся, ведь ему было и есть что терять. — Я достал это в его личном… кабинете, — Тэ выуживает из кормана джинс пару смятых фотографий, передает их Джину, который только краем глаза взглянув, возвращает, нет, буквально впихивает все это обратно в тэхеновы руки. Будто боится запачкаться. — У него был не только Чонгук. Он искалечил множество детей, — Тэхен забирает фото обратно, пряча их с глаз долой. — Джин, разве заслуживал он простой и тихой смерти? Но брат ничего не отвечает, только хватается за голову. Потому что не знает, что отвечать. Он не рвется решать за кого-то его судьбу. Умереть или жить? Страдать или просто бесследно исчезнуть с радаров жизни? Кто они такие, чтобы это решать?! Ну кто?.. Судьи или доверенные лица Господа, что каждое решение взвешивают на чаше весов? Или они просто убийцы, отбирающие человеческие судьбы по указке? Как они могут измерить ценность чьей-то жизни, когда все жизни бесценны? На такие вопросы ни у кого нет ответов. Особенно, когда дело касается людей, которые… монстры. Что за человек мог это сделать? Такой же монстр… как и ты.