На чужбине всегда чуждо и неуютно, даже если эта чужбина так волнующе прекрасна.
Винсент Ван Гог
В какой-то момент вашей жизни вопрос «Как сделать так, чтобы проснуться, если ты не спишь?» перестанет казаться таким уж бессмысленным. Однажды каждый задается этой загадкой. И не находит разгадки. Все дело в том, что случается внезапная потеря ориентира, — мы больше не видим границы пролегающей меж былью и ложью. Вот тогда реальность наполняется кошмарами. Только эти кошмары более реальны, чем те, приходящие в наши сны. Чонгук ворочался в постели, как волчок, сгребая под себя чистую, белоснежную, совсем недавно заправленную простынь, комкая ее уродливыми складками. Сон не шел, чернота никак не хотела наступать в его сознании. Все болело, но не синяки на руках, не ноги, которые давно были в порядке. Нет. Болело внутри — там скребся страх. Неизвестность продолжала наступать, грозясь в любой момент внезапной атакой из темноты. Глаза смотрели, руки трогали… Наружу выползали чудища из кошмаров. Сна ни в одном глазу, — все реальное и чувствуется кожей. Чонгук провел в этом доме неполные сутки, которые растянулись в вечность. Нет, Джин его не обижал, наоборот, накормил, составил компанию, попытался развлечь, — Чонгук ему не доверял, но больше не шугался, стойко терпя чужое (навязанное насильно) общество. Выбора нет, ага. Его нет. Его… нет. Чонгук запрещал себе думать о Тэхене. Запрещал бояться. Но все равно трясся весь, заражался тремором, обрубая нерв за нервом. Истерика была на подходе. Даже губы тряслись, горело в груди, наливалось свинцом. Только однажды в жизни Чонгук уже испытывал подобные ощущения. И ему никак нельзя было все начинать с самого начала. Звук шагов мальчик, кажется, слышит нутром. Сначала он точно уверен, что ему мерещится, что это все его сознание шалит, выдавая кошмары за реальность. Но чем ближе слышны шаги, тем они отчетливее, тем понятнее, что они — настоящее. Это не выдумка. И от этого понимания все внутренности скручиваются в узел, а сердце чувствуется где-то в пятках. Он не знает, кто идет к нему, но почему-то уверен, что идущий — это не Джин. Оружия нет, смелости нет, сил нет… Ничего нет! Беззащитность — все что ему оставили. Входная дверь не скрипит, но прохладный воздух, врывающийся в комнату, оповещает о пришедшем госте не хуже. Чонгук заставляет себя неподвижно лежать, замереть в одеяле, как каменное изваяние. Притвориться мертвым — верная тактика жертвы. И Чонгуку не стыдно, что он ей не пренебрегает. А Тэхен, осторожно входящий внутрь чужого «убежища», ведется на этот жалкий спектакль. Если честно, то он и не рвется проверять обратное: не прислушивается к рваному дыханию, не свойственное спящим, и совсем не смотрит на дрожащие пальцы, с силой сжимающие подушку. Он здесь не за тем, чтобы устраивать шоу. Нет. Он здесь не за этим. А за чем тогда? Тэхен бесшумной тенью проскальзывает к широкому подоконнику, беззвучно садясь на него с ногами, обнимая колени и устремляя взгляд сквозь стекло все в ту же лесную тьму. В комнате совсем темно, и только слабый лунный свет, обнимающий одинокую фигуру у окна, помогал Чонгуку видеть в темноте. Тэхен в его сторону не смотрел, весь воззрившийся куда-то далеко-далеко, находился в своих собственных мыслях. Был там совсем один… Чонгук не позволял себе двигаться вообще, только моргать, щурясь в темноту. Он тоже сейчас совсем один, пусть и имелась своеобразная компания. Они были в комнате вдвоем, но дышали совершенно разными мирами, и не дай Бог, чтобы эти миры… сошлись в один. Словно спиной почувствовав чужой взгляд, Тэхен резко оборачивается, — так резко, что Чонгук не успевает закрыть глаза, тем самым выставив улики на чужой суд. Мальчик не видит ничего кроме тэхенового силуэта, поэтому не может знать чужого выражения лица. Снова неизвестность, как проклятье. А Тэхен кривит уголок рта то ли в улыбке, то ли в оскале — для него это почти одно и то же. Чонгук не знает, но они встречаются взглядами — тем лучше оставаться в неведении. Мало ли что может таиться на дне черных зрачков. Мальчик совсем не хочет открывать именно эти, скрытые от него, тайны. — Знаешь, — нарушается шелестящая тишина ночи. У Тэхена приятный голос — это подмечаешь, пока он не давит на тебя своей темной аурой и силой. — Ван Гог в одном из своих сообщений, обращенных к родному брату, написал так: «На чужбине всегда чуждо и неуютно, даже если эта чужбина так волнующе прекрасна»… Я все никак не могу выкинуть эти слова из своей головы, — Чонгук пропускает половину слов мимо ушей, тэхенов голос заглушается громким мальчиковым пульсом, что так сильно бьет по вискам. На какое-то время вновь появляется тишина, что шелестит в голове, доводя до ручки. Чонгук забывал моргать, силясь разглядеть хоть что-то на чужом лице. Именно сейчас это было важно. Чонгук думал, что знать чужие эмоции — значит предугадывать дальнейшие события. Только он почему-то забывал, что на поверхности остается лишь часть реальной сущности, а все остальное скрывается… в потемках человеческой души. Тэхен не тот, кого можно понять по кривизне губ или мимическим морщинкам. К Тэхену вообще нельзя применять привычные методы анализа. Снова неизвестность и бездна, в которую если и вглядываться, то быть готовым, что она посмотрит в ответ. Ведь так бывает всегда. Глаза в глаза… Мальчишка балансирует на грани обреченности и истерики, оставаясь безучастным. А Тэхен готовится вновь нарушить тишину. — Он, — продолжал говорить о Ван Гоге, — гнался за своей мечтой, а потом страдал от одиночества. Все, даже гении, даже те, кто рвется исполнить свою самую заветную мечту, — все хотят вернуться домой. А ты? Крольчонок… Хочешь домой? Новый метод пыток — мучить, ковырять душевные раны словами, как острым ножом, вскрывая внутренности. Чонгук не может. Больше нет. Почему пульс не заглушил именно эти слова? Этот вопрос? Почему, как лезвием бритвы, наживую… Слезы. Тихий всхлип. Чонгук больше не может. Снова слезы, противное шмыганье носом. Снова всхлип. Сбитое напрочь дыхание, которое уже не восстановить. Чонгук продолжает бояться даже пальцем шевелить, поэтому соленые капельки скатываются из глаз, стекают куда-то к вискам, прячась к волосам. Больше не получается удерживать рыданий, и если не кричать (как было там — в подвале), то хотя бы позорно всхлипывать, показывая слабость, но выплескивая все наболевшее внутри. — Ты плачешь?.. — спрашивает тот, кто с садистским удовольствием скребется в чужой голове ножом. — Потому что… у тебя нет дома?***
…Но и чужбина, на которой Чонгуку «посчастливилось» остаться, не была волнующе прекрасной. Он был в этом уверен. Пусть, исключая первую ночь в этом доме, никто его больше не трогал, но и свободным и защищенным он себя здесь не чувствовал. Какое там. Страх стал постоянным его спутником. Думаете, что это ответ на вопрос: трус Чонгук или нет? Но ведь страх свойственен и смелым людям. Смелый не тот, кто не боится вовсе, а тот, кто признает свой страх и смотрит ему в глаза, принимая его в себе, как обязательную часть сознания и жизни. В этом весь смысл. Чонгук боялся за свою жизнь, но трусом он не был. Никогда. Джин пришел к нему утром и не забыл упомянуть то, что Чонгук, видите ли, выглядит хреново. Мальчик ничего не ответил, — очень глупо отрицать очевидное: он действительно выглядит хреново, потому что всю ночь так и не смог сомкнуть глаз. Что значит: он не спал нормально уже две ночи подряд, исключая временную и вынужденную потерю сознания. Чонгук постепенно выматывался и сил у него становилось все меньше. Сил для того, чтобы бороться больше нет, — сопротивление невозможно. — Вот, — Джин принес ему стакан воды и сейчас настойчиво впихивал его в мальчиковы руки. Но Чонгук молча смотрел на него, провоцируя чужую агрессию. Вот такое безразличие, если честно, бесит многим больше, чем сопротивление. — Возьми, дурак, это простая вода, а это, — он достает из кармана свободных серых штанов пакетик совсем крохотный, как фантик от конфетки, — обезболивающее. Уверен у тебя голова раскалывается, будь здоров. Давай-давай. Окей. Ладно. Чонгук только вздыхает тяжело, но все-таки берет в руки и таблетку, и стакан, вошкается какое-то время, потому что держа в руках и то, и другое, у него не получается третье. — Боже, — Джин как-то по отечески качает головой наблюдая за чужими трепыханиями, а потом забирает упаковку с обезболивающим и открывает ее сам. Сам же и роняет таблетку в стакан, чтобы она начала шипеть и пузыриться, растворяясь в воде. — А теперь пей. Так начинается второе утро Чонгука в этом доме. …После сытного завтрака Джин рассказывает мальчику о других комнатах более подробно. Тут тебе и большая плазма в главной гостинной, с кабельным телевидением, несколько ноутбуков, но! все без выхода в интернет (что понятно — они обезопасили себя), небольшая личная библиотека в комнате Джина, полный холодильник забитый едой и даже несколько видов настольных игр. Все, что душе угодно… для самого настоящего… узника. Чонгук не задавал вопросов, — это было одно из условий, которое обещало ему более-менее спокойную жизнь. Первым делом он решил просто отключиться от гнетущих мыслей, забить голову чужой болтовней, чтобы не слышать собственного внутреннего голоса. Он очень сильно хотел отвлечься и не придумал ничего лучше, чем упасть на мягкий диван в гостинной и щелкнуть пультом от телевизора. Экран вспыхнул, динамики заработали, забубнили чужие разговоры, истории, голоса. Просто — не думать, вот, что на данный момент казалось спасением. Избавлением от всех бед разом. Панацеей… которой никогда не существовало. Джин тоже куда-то делся. В какой-то момент Чонгук бросил взгляд на крепкую, стальную входную дверь. Потом он посмотрел на большое окно во всю стену, за которым была небольшая полянка и лес. Он это уже видел, но сейчас смотрел немного с другой стороны. Отвлекся, называется… Вот дверь, вот окно, вот куча тяжелой мебели. Едва ли у мальчика получится найти ключ от дверного замка, зато он мог бы попробовать разбить окно. Если только оно не какое-нибудь супер прочное и непробиваемое. Это бы сработало. Чонгук снова оглядывается. Джина нет, а Тэхен куда-то уехал еще рано утром (мальчик слышал громкий рев мотора). Больше никого в доме не было, но это совсем не повод для успокоения. На шум в любом случае придет Джин, а еще в любой момент может вернуться и Тэхен… Сердце опять начинало отстукивать бешеный ритм, выпрыгивая из груди. Шанс убежать — один на миллион, шанс выжить… Чонгук не мог сделать такого прогноза. У него до сих пор не было уверенности, что рядом живут другие люди, которые могли бы ему помочь. А если вокруг только лес? Тогда все возможные и невозможные шансы… стремятся к нулю. — Поиски молодого человека, пропавшего два дня назад прямо с места своей работы, продолжаются, — ежечасный новостной выпуск вовремя, как и всегда. Чонгука выдергивает из выдумывания плана побега, словно за шкирку маленького кутенка* — жестоко и резко — прямо в настоящий и жестокий мир. Женщина репортер говорит что-то еще, много всего, на самом деле, следом Чонгук видит свою старую фотографию, на которой он совсем еще ребенок, — она высвечивается на весь экран. Видимо другой не нашлось — Чонгук не любитель фотографироваться (у этого тоже есть свои истоки). Да и не сильно-то он изменился, если честно, пусть и прошло около трех-четырех лет. Осознание, что его ищут, и что еще не все потеряно, дает хоть какую-то долю уверенности. Не все потеряно. Это заставляет воспрять духом. Но только до того момента, как на экране не появляется… его — Чонгука… ма-ма. Женщина плачет, вытирает глаза платком, ей сложно говорить, потому что она постоянно всхлипывает. И такое… такое горе в ее глазах. Чонгук терпеть не может маминых слез, — он никогда не позволял ей плакать лишний раз, виня самого себя за каждую по счету слезинку. Но сейчас он… не мог ничего сделать, и от того чувствовал себя самым слабым на свете. Слушать, соглашаться и молчать. А потом точно бежать. План прост, но не тогда, когда Чонгук увидел, как горюет его мать. Это просто невозможно. Он должен бежать! Прямо сейчас! Мама его ждет… она так его ждет! Он не может ждать и верить в невозможное, — если есть хоть малейший шанс, что все получится, — он им воспользуется. Не помня себя, не осознавая себя, Чонгук хватает стул из кухни и с размаху бросает его в окно (силы найдутся, когда вопрос идет о жизни и смерти). Но окно… не бьется. Разве что вибрирует и на шум, как и ожидалось приходит Джин. Чонгук без сил (вообще без всего, на самом деле) падает на колени, позволяя ухватить себя за плечи. Он смотрит в дребезжащее стекло, в размывающуюся границу леса и поляны. А потом… теряет сознание прямо в чужих руках. У Чонгука есть дом! Он есть! И он обязательно… до него доберется.