Наверное, есть своя особенная прелесть в том, чтобы быть попеременно то жертвой, то палачом.
Шарль Бодлер
Чонгук не хотел открывать глаза, ему… нравилось плыть по течению темноты. Эта темнота окутывала его, отогревала и качала на своих волнах, словно нерожденного ребенка укачивает в теплой утробе матери. Он был столь беззащитен и слаб, что даже простое движение грудной клетки, когда она то опускалась, то поднималась, вбирая в альвеолы воздух, казалось невыносимым. Но оно было необходимым — точно так же, как и нужда в поднятых веках, — нужда видеть. Нужда чувствовать. В темноте не было ни смысла, ни света. Это пустота. Ничто. Здесь есть свои законы, но их некому слушать. Едва ли он мог осознавать самого себя: он знал свое имя, возраст — набор букв и цифр, в которых не было ничего важного. Кто он… такой? И почему оказался здесь? Почему он… ничего не чувствует? Словно падает в пропасть… или уже упал — на дно Марианской впадины. Его оттуда уже никто и никогда не вернет. И скоро сдавит законами физики, и превратит в точно такую же пу-сто-ту. Бессмыслие и отчужденность. Опостылело даже отчаяние. А чувства? Что это такое? Что такое он сам? Замыкается круг и… начинается с самого начала. Чонгук не видит выхода — ничего не видит. Он просто существует вне времени и пространства: в мире, где время постоянно петляет нарушая мировой порядок вещей. Если потеряешься в лесу, что надо кричать? Ау? На… помощь?! Кто-нибудь. Спасите?.. Но сигнал sos не считывают ничьи радары. Помощь где-то потерялась. Никто не протянет руку. А нужно ли это вообще? Тут так тепло. Качает на волнах. И нет никакой… боли? — Чонгук. Кто-то его зовет? Голос такой тихий, но знакомый. Теплый голос, высокие ноты. Смех… словно звон колокольчиков. — Чонгук. Он не хочет открывать глаза. — Чонгук, я знаю, что ты меня слышишь. Голос искрится смешинками. Чонгук не осознает себя, но осознает того, кто с ним сейчас разговаривает. Словно наваждение из прошлого. Теплый человек, теплые руки, доброта и чистота. Добродетель… Крашеные волосы, цвет золотых колосьев, глаза-щелочки, искренняя улыбка. Сила и слабость. Чонгук его знает! Но не помнит имени. Но точно знает! — Тебе пора проснуться. Нет-нет. Зачем? Тут так хорошо. Тут… ничего нет. Но хорошо. Как отсутствие плохих вестей — отсутствие вообще всего — это уже хорошо! Но в горле неожиданно застревает ком, а слабость сковывает конечности. Чонгук вдруг понимает, что чувствует на себе чьи-то руки. Нет-нет! Верните его… назад! — Тебе пора! Остановите этот поезд! Он несется прямо к обрыву!.. Веки налились свинцом, как и все тело. Пустота отступала, возвращая привычную тяжесть гравитации. Сила тяготения — это простой закон, который не дает нам оторваться от Земли. Чонгук морщится. Почему-то он чувствует как вода заливается в лицо: глаза, нос, губы. Не дышать больше не получится, приходится вспоминать простые действия, которые дают нам жизнь. Азот и кислород поступают в вены, смешиваясь в один коктейль. А Чонгук откашливается, когда в ноздри попадает вода и начинает жечь пазухи, стекая по гортани. Но захлебнуться ему никто не даст. — Прости меня… Вернись ко мне… Чонгук! — чьи-то мольбы пробираются под кожу. Это уже какой-то другой голос. Чужой. Кому он при-над-ле-жит? Свинцовые веки все еще тяжелые, но если Чонгук чувствует их тяжесть, значит может открыть. Ему не хочется, но он прекрасно отличает что-то от ничего. Пустоты больше нет. Приходится возвращаться в мир. Он открывает глаза. Мальчишка не находит в себе больших сил. Чьи-то прикосновения на деле оказались объятиями, а вода заливала лицо потому, что они (он и еще… кто-то) стояли в небольшой душевой кабинке. Теперь было не тепло, а горячо, но это еще не самое страшное. Чем больше возвращался рассудок, тем больше появлялось боли: щипало кожу на животе, неприятно стягивало между ног, свербило в горле. Чонгук смотрел, но вода мешала, а потом!.. Потом он увидел чье-то лицо. Человек держал его за плечи одной рукой, а другой больно сжимал сбоку чуть выше талии, и прижимался всем телом, удерживая бесчувственного Чонгука в вертикальном положении. Человек не поднимал глаз, нашептывая мольбу куда-то мальчику в шею, сгорбившись и сжавшись в комок, словно от страха — от самого настоящего ужаса. А потом Он все-таки отнял голову и отстранился. И Чонгук увидел чужие глаза. Темно-карие глаза с редкими проблесками золота почему-то показались ему очень красивыми. Весь этот… человек был очень красив, даже учитывая искаженное горем лицо. По кому он горевал? Почему заламывал брови и кусал губы? Откуда он сам знал Его? И откуда Он знал его имя? — Чонгук?***
Тэхен не знал, что было хуже: страх Чонгука или… его полное безразличие. Когда он вытащил мальчика из душа — отогретого и отмытого от грязи — тот все продолжал смотреть на Тэхена без каких-либо эмоций в больших глазах. У Тэхена вся одежда была мокрая и тяжелая, но он не обращал на этого никакого внимания. Хлюпая водой в ботинках, он вытащил из шкафа новый комплект одежды для Чонгука и терпеливо дождался, когда тот все наденет на себя. Только тогда он вспомнил о самом себе и, скрывшись в соседней комнате, он тоже переоделся в сухое и чистое. Попутно пытаясь забыть пустой… такой пустой мальчиков взгляд. Этот взгляд пугал: он был похож на взгляд куклы из ужастиков. Кукла обладала способностью двигаться, но все же она не была человеком. Вернувшись в комнату мальчика, Тэхена пробрала очередная дрожь. Чонгук не двигался, а его и без того безжизненный взгляд застыл на одной точке. Он сидел на самом краю разворошенной постели. Мертвенно-бледная кожа в свете луны отливала болезненностью, темные отметены на шее и запястьях выделялись еще сильнее, еще ярче, точно так же, как постепенно проявляющиеся синяки на скулах и челюсти, ссадины там же. Чонгук обернулся на звук и теперь снова обратил всю пустоту своих глаз на Тэхена. И если ужас имеет свою степень, то тэхенов ужас был возведен в бесконечность. Что он с ним сделал? Что он сделал с ними?.. Все рассыпалось в руках. Хрупкий фарфор пошел трещинами и превратился в бесполезное крошево. Как… как он мог?! И как теперь вернуть все назад? Руки убийцы умеют только убивать. Вот они и сделали свое дело. Только не до самого конца. Никакое «прости» не искупит его грехи, даже если Чонгук вдруг вернет свою память и скажет это ему в лицо. Очень просто получить прощения у существа, которое ты подчиняешь. Гораздо сложнее простить самого себя. Ведь от себя еще никогда и никому не получалось скрыться. Тэхен не смел двинуться, даже его пульс, казалось, замер. Мир вокруг превратился в бледный кисель, который налипал и мешал дышать. А еще… подозрительно пах формалином. Жертва и ее палач. Теперь они поменялись местами. Чонгук смотрел безразлично и холодно. Опороченное, обесчещенное создание казалось сейчас намного сильнее Его самого! Тэхену хотелось исчезнуть и больше никогда не возвращаться. Он столько времени думал, что он… такой сильный! Что он имеет право учить и направлять. И кто он был сейчас? Сплошное позорище. Жертва и ее палач. И теперь… Один «Стокгольмский синдром» на двоих.И кто из нас жертва теперь?
Не знаю сам.