Раньше он не мог сделать выбор, потому что не знал, что будет потом. Теперь он знает, что будет и потому не может сделать выбор.
Господин Никто
Тэхен долго молчал, заламывал пальцы, совсем был непохожий на самого себя, еще и вид имел совершенно потерянный, словно оторванный от реальности. А потом он тихо, едва разборчиво сказал: — Мне нужна помощь. Три слова, а сколько в них было боли и какого-то еле уловимого отчаяния. Сокджин поморщился, как от нескрываемой потерянности одного человека поморщился бы любой другой. Он все еще помнил, что пообещал не возвращаться, что ясно дал понять — больше он не прикоснется ни к Тэхену, ни к его… проблемам. Только мог ли он так просто соскочить? Ведь он имел при себе слишком много — был чересчур детально осведомлен в некоторых аспектах чужой жизни. Именно об этом на днях ему и напомнил Юнги. …Джин не знал зачем он вообще потащился в чертов участок. Начальник отдела полиции никогда ему не симпатизировал, и в этом они были взаимны от и до. Но, тем не менее, они часто контактировали, созванивались и вели продолжительные переговоры — запряженные в упряжке псы не могли иметь волю выбора с кем бежать рядом — за них все решили свыше. Во всей этой темной схеме, связанной с убийством неугодных «монстров», у Сокджина была своя роль. Конечно, эта роль была несравнима с тем, что делал Юнги или даже Хосок, но Джин был не менее полезен. Полезен точно так же, как пастух полезен стаду овец. Когда-то давно, по стечению несчастных обстоятельств, Сокджин был вынужден забыть о карьере блестящего специалиста в информационных технологиях и стать нянькой для своего двоюродного брата. Тогда это всем показалось отличной идеей, но сейчас — в свои тридцать лет — Джин понимал что своими собственными руками сломал себе жизнь, согласившись играть в шпионов и строить маленькие заговоры против… кого? С кем они все воевали? — Как у него дела? — Сокджин чувствовал себя неуютно в кабинете Юнги, со всех сторон на него давило чем-то тяжелым, пусть и неосязаемым. Даже сидеть в удобном, мягком кожаном кресле было неудобно. В этом помещении обрабатывались не только благие порывы помочь нуждающимся… Даже кровь самых последних, самых жестоких убийц и «монстров» пахла кровью. — А, — Юнги не изменился в лице, — тебе стало интересно? — Перестань. Ты знаешь, что мне не все равно. — Настолько не все равно, что ты позволил случиться тому, что случилось? Тебя попросили только об одном — следить, чтобы Тэхен не выходил за рамки! А что сделал ты? Сбежал, стоило случится чему-то… — Замолчи! — Джин со всей силы бьет кулаком по столу, так, что пустая кружка, стоящая рядом с Юнги подскакивает с места и, возвращаясь, громко ударяется дном о столешницу. Юнги даже глазом не ведет. — Ты не имеешь права меня в чем-то обвинять. Все эти годы… — Сокджин с болью морщится. — Все эти годы я не могу нормально жить! Строить семью! Мы с Ноен каждый день находились рядом с человеком, который… — Ты был одним из тех, кто подписал согласие! — От последних слов лицо Мина болезненно перекашивается, между бровей пролегает глубокая складка, явно видны становится сеть морщин вокруг глаз и рта. — Ты! Джин, не делай из себя жертву! Мы сделали это все вместе! — Если бы мы не подписали согласие, то Тэхен был бы уже мертв! Ты знаешь это! У нас не было выбора тогда! Юнги тяжело вздохнул, опустил локти на стол и уперся головой в ладони сложенные перед собой. Он тер виски так сильно, будто их сдавливала нечеловеческая боль. Он так устал это выносить… — Об этом и речь, Джин, — Юнги еще раз вздохнул, а потом поднял голову и посмотрел на своего гостя. — Мы сделали это ради него. Ради них. И мы должны нести это бремя на своих плечах. Выбора не было тогда, его нет и сейчас. Ничего не изменилось. Почему ты, блять, не можешь этого понять? У Джина не находится на это ответа. Все эти годы он только и мог, что думать о том, что жизнь его сломана и в ней нет большего смысла, чем проживать один и тот же кошмар снова и снова, и снова. Он был обречен. Он жалел самого себя, но больше он жалел Ноен, которую по юношеской глупости втянул во всю эту темную историю. Джин прекрасно понимал, что ему уже не вырваться, просто и всегда мириться с происходящим он никак не мог. Тогда он бросил Чонгука на обезумевшего Тэхена, но пожалел об этом почти сразу. Пусть и поздно. Но он пожалел. И он вернулся, чтобы снова закрутиться в кровавом водовороте из которого у него уже никогда не получится выплыть на поверхность. Добрая воля и выбор в его случае — мифические истории. — Как у него дела? Юнги кривит губы, опуская взгляд. Смена темы давалась ему болезненно, потому что у него в душе тоже накопилось достаточно тяжести, которую хотелось хоть на кого-то скинуть. Но он смолчал. Проглотив неприятный ком, вставший поперек горла, он заговорил: — Хосок недавно ездил к ним, — начальник отдела откинулся в кресле и бросил мимолетный взгляд в окно. — Сказал, что ничего более странного и пугающего никогда в своей жизни не видел. Однако, — Юнги хмыкнул, — он сказал, что с ними все более, чем в порядке. Настолько, насколько в их случае может быть «в порядке». Он поговорил с Шином, но тот не сказал ничего вразумительно. Обозвал то, что происходит между ними «Стокгольмский синдром» и был таков. Ты знаешь, что это за синдром такой? — Синдром барышни, влюбившейся в своего мучителя? — Сейчас я тебе прочитаю отрывок из статьи, — Юнги выпрямился и что-то начал рассматривать на экране своего компьютера, щелкая мышкой. — Знаете, как появился термин «Стокгольмский синдром»? В семидесятые годы в одном шведском банке грабители взяли заложниц и несколько дней держали взаперти в подвале для хранения ценностей. Постепенно заложницы настолько прониклись сочувствием и симпатией к преступникам, что даже сопротивлялись попыткам освобождения и позже отказались свидетельствовать против бандитов в суде. Этот случай стал золотым кладом для психологов, тут же предложивших теорию: дескать, человеческая психика слаба, и в тяжёлых ситуациях вырабатывается зависимость от людей, имеющих огромную власть над нашими эфемерными судьбами. Зависимость ведёт к привязанности, привязанность к любви*. — Ты прочитал ровно то же самое, что в двух словах сказал тебе я. — Давай не будем спорить. Если бы ты видел то, что видел Хосок, то ты бы понял о чем я говорю. — Я не понимаю. — Возможно то, что мы позволили это похищение Чонгука… Все это может обойтись нам боком. — О чем ты? Если речь об этом… синдроме, то он касается только Чонгука. Разве нет? Почему это выйдет боком нам? — В том то и дело, что синдром касается не только Чонгука! — Юнги всплескивает руками. — Они стали зависимы друг от друга! И эта зависимость может отрицательно отложиться на Тэхене. Он станет неуправляемым. А если… если вдруг Чонгуку будет угрожать опасность… Ему будет плевать на всех, кроме этого чертового мальчишки! Вот о чем сказал Шин. Вот что я хотел сказать, прочитав тебе эту гребаную статью. — Но как это получилось? — Об этом я должен спросить тебя? Это ты все время был с ними. — Прошло больше двух недель! Если все так, как ты говоришь, то я уже упустил слишком многое. — Я с самого начала говорил и тебе, и Хосоку не потакать ему, — Юнги не нашел ничего лучше, кроме как пуститься обвинять другого человека. Это было отчаяние. Они все вместе висели на тонком волоске, который удерживал их от падения в пропасть, и крепость этого волоска напрямую зависела от состояния Тэхена. — Этот Чонгук… Он слишком сильно на него похож. Слишком сильно. И та одержимость Тэхена этим мальчиком… она очень, очень стремительно переросла в те чувства, которые он испытывал к Чимину в прошлом. Это даже не замена, понимаешь? Он не заменяет, а сублимирует. И это заводит его в тупик. И как только он потеряет контроль — он утянет нас всех за собой. Юнги немного неправильно использовал слово сублимация, но в определенном контексте это звучало именно так, как надо. В данном случае сублимация был таковой (и Юнги сделал акцент именно на этом): Тэхен перенаправлял свои чувства с одного человека на другого. Это не было заменой! Потому что когда человек кого-то одного заменяет другим, то он понимает, что есть оригинал, а есть копия оригинала (какой бы хорошей эта копия не была). Но Тэхен в какой-то момент просто перестал осознавать разницу между Чимином и Чонгуком. Для него они стали одним человеком. И если взять в расчет ту силу, с которой Тэхен в прошлом был привязан к Чимину… Джин прекрасно понимал причину дрожи, появившейся в голосе Юнги. Ему тоже стало не по себе. — Глупо было надеяться, что со временем он отпустит это и забудет. — Особенно тогда, когда мы собственноручно вернули Чимину жизнь. — Мы должны были остановиться еще тогда, Юнги. То, что сделал Тэхен… Он должен был понести за это наказание. А вместо этого мы… — Если бы да кабы, — Юнги горько хмыкнул и посмотрел на Сокджина усталыми глазами, в которых полопались капилляры. — Мы уже ничего не сможем изменить. Остается только пожинать плоды нашей глупости, — кроткая мысль «и пачкать руки в крови», промелькнула словно молния, больно ударив где-то в груди. Юнги почему-то машинально коснулся того места, где кольнуло фантомной болью, сжал форменный пиджак бледными узловатыми пальцами с выделяющимися фалангами. Он зажмурился, а когда боль (которой на самом деле и не было никогда) отступила, снова посмотрел на Джина. — Если ты решил вернуться, то возвращайся, а если нет… Мне все равно, главное, чтобы до тебя не добрались они. Сокджин кивнул, взъерошив свои густые волосы иссиня-черного цвета, он поднялся с кресла, которое слабо скрипнуло из-за внезапного исчезновения тяжести, тяжело вздохнул. Обернувшись к окну, Джин несколько мгновений посмотрел сквозь немного грязные окна на серое небо, затянутое тучами. Юнги тоже поддался этому порыву, поэтому когда Джин все-таки заговорил, начальник отдела даже едва вздрогнул от неожиданности. — Мы должны отвечать за свои ошибки, — сказал он вопреки всему, что говорил ранее. Он мог жалеть себя и свою маленькую семью сколько угодно, но никто другой не сможет ответить за его ошибки. В этом была вся боль. И Джин это прекрасно понимал. — Дай мне немного времени. И… кем бы ни были эти «они», едва ли я из-за них переживаю. С тех пор, как Хосок притащился к нам и предложил от их имени то, что они предложили… больше мы их не видели. Не думаю, что эти люди угрожают нам. Спустя время я устал задавать вопросы, на которые мне никто не ответит, а находится в неведении стало уже привычкой. Иногда мне хочется вернуться в прошлое и дать самому себе подзатыльник, попытаться вразумить. Но какой смысл? Если бы мы этого не сделали, то я бы до конца жизни винил себя в том, что было бы с Тэхеном… если бы мы не согласились. Это мертвая петля — как бы мы не бежали, все равно вернемся в начальную точку. — Даже зная исход, я бы никогда не изменил своего решения тогда. Возможно, это ошибка, которую я готов совершать снова и снова. Возможно, что это единственный выход. Нам этого никогда не узнать. Нам остается только решать насущные проблемы, а все эти разговоры и размышления по поводу прошлого… они ничего не значат. Такова наша реальность. Как слезы ничего не изменят, так и пустая болтовня не изменит тоже. Мы только тратим драгоценное время. Возвращайся, если ты готов или тяни время. Никто не будет говорить тебе: как правильно, а как нет. Только ты сам можешь это решить. А теперь… давай закончим? Я буду ждать от тебя звонка. Сокджин не попрощался и вышел за дверь. Покидая участок, он вдруг почувствовал, что ему стало немного легче. Горе любит, когда о нем говорят**.***
— Мне нужна помощь. Джин смотрел на своего брата, вспоминая вчерашний разговор с Юнги, и понимал, что имел ввиду полицейский, когда говорил о том, что даже если бы каким-то чудом ему дали выбрать — соглашаться или нет — то он бы не изменил своего решения. Перед Сокджином сидел его родной, двоюродный младший брат, это был все тот же потерянный человек, тот самый мальчик с огромными темными и испуганными глазами, который тогда (9 лет назад) пришел именно к Джину, именно с этими словами. И именно этому человеку Сокджин тогда не смог отказать. Как не сможет отказать и сейчас. — Я знаю, — мужчина кивнул, порывисто опуская руку на чужие, сжатые в кулак, холодные ладони, — я знаю. Я помогу, — голос звучит ровно, в нет никакой дрожи и сомнений. — Мы со всем справимся вместе, Тэ. Я тебе обещаю. Тэхен не нашелся не на что более, чем молча кивнуть. Сейчас он совсем не был похож на того убийцу, которого перед смертью недавно увидел очередной «объект». В нем едва ли нашлась бы прежняя сила и уверенность, словно на место маньяка пришел обычный человек и теперь боялся взглянуть на свои руки, которые даже отмытые от крови продолжали пахнуть железом.