Я говорю: не бросай меня, Дьявол, о Дьявол, где же моя дорога? О Дьявол, помоги мне, я чувствую: ещё немного — и быть беде. Дьявол стучит ногой, пот вытирает со лба, исчезая, бросает: спроси у Бога.
Я стою на коленях, дрожа и воя: но Бог сказал мне идти к тебе.
Дарттвин
Учат ли в медицинских училищах молодых студентов не бояться вида крови и трупов? Смерти?.. Или, может, в медицину изначально идут лишь те, кто, в общем-то, относится к таким вещам с некой долей безразличия? Чонгук точно не мог вспомнить, какой черт дернул его связать жизнь с белыми халатами, резиновыми перчатками и запахом медикаментов. Он как-то сразу, еще в детстве, решил, что пойдет именно туда. Это могло быть желание помогать людям — вполне возможно. Ведь он не просто так заделался волонтером без рода и племени… На первом курсе (все это знают) студенты-медики проходят обязательную практику в морге. Их не учат тому, как не бояться вида смерти: морга и трупов. Просто заводят в комнату и смотрят со стороны: если смог стерпеть внешнюю составляющую, то стерпит и внутреннюю (изнанку). Чонгук помнил первый день практики в морге очень отчетливо: единственный никак не отреагировал на хладный труп, лежавший на столе в центре небольшой комнаты, насквозь пропахшей формалином. Мальчик помнил и лицо покойника: мужчина лет пятидесяти, с большим шрамом на щеке, острыми скулами и толстыми росчерками смольных бровей. В его густых черных волосах серебрилась редкая седина. Чонгуку не было противно, скорее жаль (почти все равно на) этого человека; ну и интересно, конечно, как он попал сюда: на этот стол для обозрение толпы студентов? В тот день было все: обмороки, слезы, вонючая блевота. Чонгук же изначально настроил себя (как им всем и посоветовали) так: труп на столе — это уже не человек, а объект изучения. Объект, ничем не отличающийся от распятой лягушки на уроках анатомии. Медики — если мы говорим именно о настоящих медиках — должны быть в определенной степени циничны. Их так и готовят к будущему. Разве это плохо? То — здоровый цинизм. Без него невозможно будет вспарывать животы, вскрывать черепа и проводить сложные операции на сердце. Да, даже если медик не хирург, — медсестра или медбрат — необходимо отбросить всю брезгливость. Там уж, знаете: кровь, моча, дерьмо… Нет места брезгливости. Главное, чтобы бесценная человеческая жизнь была спасена. Потому: труп в морге — это предмет неодушевленный, предназначенный для изучения, и его необходимо рассматривать, «читать» точно так же, как любую книгу об анатомии. На полученной информации и строится спасение живых людей. Так что подобная процедура — это просто этап или же урок, обязательный для прохождения и достижения очень важной цели. А цель, правда, благая… Ради нее можно и потерпеть. Мальчик с достоинством вытерпел сие «посвящение» (ладно, что не в рыцари) и на всю жизнь запомнил фразу врача, курировавшего практику: — Вы, ребята, его не бойтесь. Он мирный, пусть и выглядит не очень. Бояться надо живых, ведь они приносят куда больше проблем и бед. Оглянуться не успеете, как вас укусят так, что годы спустя чесаться будете…***
Чонгук прожил сегодня, как и каждое вчера — однообразно. Он не жаловался, без отчета находя в этой однообразности свое спасение. Уверенный в настоящем, но неуверенный в прошлом и том, что следует далее — жизнь одного дня. И все, что будет потом — тайна, покрытая мраком. Плохо ли, хорошо — пусть судят те, кому не по душе история его больной души. А сам мальчишка банально продолжит в том же духе… Где-то в обед на пороге нарисовался Хосок, объявив, что гипс Чонгука надо снова проверить в той же клинике, в которой ему его накладывали. И если в фиксации голеностопа больше нет необходимости — надоевший гипс снимут и пропишут нужные заживляющие мази. Сокджин с Ноен, посовещавшись, решили, что раз все обошлось тогда, то нет никакой опасности в том, что Чонгука на небольшой промежуток времени уведут из-под защиты стен дома (ха… защиты). В клинике ничего критического не произошло: врач без лишних вопросов (как и ожидалось) снял гипс и по доброте душевной бесплатно (ладно, учитывая стоимость посещения, данный факт звучит смешно) отдал наполовину опустевший флакон мази. — Три раза в день, — радушная улыбка, участливый взгляд сквозь линзы очков. Помните те слова про платные клиники и про то, что закрытие глаз на личность пациента ради денег — мерзко? Но даже там, где мерзко, могут попадаться такие вот (не добрые, нет) отзывчивые люди. Врачи… — Если боитесь возможной боли, то советую приобрести в аптеке на выходе из клиники еще и обезболивающую мазь. «Если боитесь боли…» Вернувшись домой, Чонгук не рвался проверять свою едва зажившую ногу на прочность. Лодыжка ныла каждый раз, когда мальчик на нее опирался, но не более. Действительно, терпимо. Сцепив зубы и зажмурившись… Забрался в свою комнату, выхватив с книжной полки в коридоре книжку, которую как-то видел в руках Тэхена. «Письма к брату Тео…» Почему-то именно их хотелось сейчас прочитать. Наверное, ни с того, ни с сего вспомнилось замечание про дом и его отсутствие? Чонгук не хотел в этом разбираться и искать смысл там, где его, на самом деле, никогда не было. Просто желание. И все. Или желание быть ближе?.. Это бы изменило все. Закрылся и пропустил момент, как остался один дома. Только когда спустился за стаканом воды вниз, ощутил тишину и темноту, воцарившиеся в пространстве из-за закатившегося за горизонт солнца и выключенного света. Почему-то не хотелось и вовсе этот свет включать — зашагал во тьме наощупь. Так его и застал стук в дверь, рвущий барабанные перепонки и заставляющий подскочить сердце. Сбиться с нормального ритма… Бум! Бум! Бум!..***
Невообразимыми усилиями справившись с утекающим сквозь пальцы сознанием, Тэхен поднялся, хватаясь за бок, зажал рану, пошел прочь из квартиры. Шатающегося из стороны в сторону, потрепанного парня приняли за пьяного, закрывая глаза на перепачканную в крови черную одежду. Кто-то даже хотел предложить свою помощь, протягивая руки, но Тэхен отказался, продолжая притворяться невменяемым. Добрался до машины, выронил ключи, вознамерившись открыть дверь, зашипел проклятия, попробовал снова. Со второго раза получилось. Едва забрался в машину Тэхен понял, что не в состоянии вести (вот это новость!). Но выбора не осталось, а точнее: Тэхен этого выбора себе не оставил сам. Зарычал мотор машины… Куда он так спешил? Почему не мог спокойно дождаться Юнги и его команду? Не в состоянии объяснить даже сам себе. Уже второй раз он натыкается на человека, который ждал его. Никак иначе не сказать: два человека сидели в засаде, точно зная, что Тэхен за ними придет. Правда, один из них не вознамеривался бить в ответ, в отличие от второго… Все это странно! Может быть, именно эта странность вела полумертвого человека терять еще больше своей крови?.. Или тут было что-то другое? Страх? Вместо дороги перед собой видел только чужие перепуганные большие глаза… Улицы смешиваются в цветастое пятно. Хорошо, что время довольно позднее, и дом жертвы (жертвы, ли?) находился не в центре города, — значит, дорога займет меньше часа. Но это время тоже нужно вытерпеть, а с колотой раной и чем-то подавляющим его сознание в крови данная задача казалась едва ли выполнимой. Ладно, что эта гадость помимо сознания заглушает еще и боль, — хотя бы эта боль не отвлекает от дороги. Когда впереди замаячил дом, Тэхен облегченно выдохнул. Осталось немного. Стоит мотору заглохнуть, открыл дверь, даже не потрудившись выключить фары. Мир вокруг превращается в калейдоскоп, наполненный черными и серыми осколками. Тэхена шатает из стороны в сторону; пальцами, которыми он сжимает рану, чувствует влажность сквозь ткань толстовки, — она очень мокрая, пропитанная его кровью. Этой крови сегодня больше, чем обычно, ведь потери несут обе стороны… Силы покидают и кажется, что все они ушли на то, чтобы добраться до дома: часть двора, немного ступенек… Каждому должна быть знакома такая ситуация: если необходимо сделать некое важное дело, организму нужно дать жесткую установку, чтобы он ни в коем случае не расслаблялся, но если из ниоткуда появится повод отдохнуть, — все усилия насмарку — организм расслабляется и выводит сам себя из строя, загибаясь из-за какой-то… пустяковой простуды. Все, что осталось уходит на три громких удара по двери: Бум! Бум! Бум!.. После опора под ногами куда-то испаряется, и Тэхен валится прямо перед порогом безвольным кулем. Вот он — его отдых. На этом месте дорога обрывается чужим распутьем. В дверь не сразу, но скромно заскреблись с обратной стороны. Запертый кутенок, хах… Только у Тэхена здесь есть ключ и только у Тэхена здесь есть выбор: умереть или открыть дверь, передав право выбора, как олимпийский огонь, — в другие руки. Те самые, нужные ладошки. С хрипом и стоном, размазывая багровые разводы, приподнялся на локтях, еле как достал из кармана железную связку, вставил ключ в замок, прокрутил… А дальше — тьма. Глаза закрылись, закатились зрачки, разбежавшись ощущением в пространстве, потерялось сознание. Сломанная кукла. Та самая — из ужастиков. Мальчик хлопает глазами, стараясь разглядеть в темноте свои страхи… Не выдерживает и включает свет, щелкнув по рычагу в коридоре. Сразу охает, схватившись за толстовку на груди, замирает на месте, хлопая глазами. Видит лишь расхристанное по полу тело, видит кровь, что пачкает пол, слышит тихие хрипы. А еще он видит открытую дверь и свою свободу, — она маячит там, впереди и убегает в лес. Он же когда-то хотел убежать? Точно так же. Рвался прочь?.. Ну, вот же, вот она — эта свобода! Один из стражников едва ли жив, другие самоустранились, — будто сама судьба сошлась клином на жизни мальчика и, издеваясь, протягивала руку, предлагая выбор, которого никогда не было изначально. И словно сразу два человека влезли в одно хрупкое тельце мальчишки, разрывая его надвое: один вел куда-то за порог, а другой… к Тэхену. Каков же твой выбор? …Последнее, что видит Тэхен, вернувшийся на мгновение, прежде, чем снова отключиться — это то, как мальчик перепрыгивает через него и бежит прочь. Но он не успевает застать то, как другой Чонгук побеждает. Как мальчик замирает, не успев покинуть крыльца, как он позорно всхлипывает и кричит побитым зверем, пугая пустоту леса перед собой. Потому что оковы — увы — не всегда материальны. Чонгук возвращается и падает на колени перед Тэхеном прямо в лужу крови. Он уверенным движением задирает чужую толстовку, наблюдая ужасающую картину: вспоротый бок, разошедшаяся надвое кожа и плоть — рана, едва ли совместимая с жизнью. Повезет, если серьезно не задеты внутренние органы. — Тэхен! Не закрывай глаза! Будь со мной! Слышишь? Просто будь со мной…***
Чонгук бросает затею с побегом вовсе, а может случиться и так, что за его спиной остается нечто большее. Он сделал свой выбор, и отступать назад уже бессмысленно. Он выбрал Тэхена и спасение его жизни, не сумев бросить умирающего, спасая этим жизнь собственную. Что это? Такое… Самопожертвование? Тяга помогать? Клятва Гиппократу?.. Мальчик собирает себя по частям, сжимая кулаки, хватается под мышками пострадавшего, тащит его в дом, марая пол кровавым следом. Закрывает дверь, возвращая миру вокруг вакуум. Космический? Скорее, смертный. Пахнет ржавчиной, хоть и говорят, что кровь не имеет запаха, — Чонгук чувствует ее прогорклый привкус на кончике своего языка. Где лежит аптечка, — мальчик помнит наизусть. Когда приезжал Хосок, чтобы обработать ссадины и синяки на теле Чонгука, то он не побоялся показать место хранения самого настоящего набора для выживания: в котором и бинты, и болеутоляющее (в таблетках и ампулах для внутривенных инъекций) и даже иглы для зашивания ран с саморассасывающимися нитками из специальных материалов. Оставляя пострадавшего в одиночестве, он бежит через гостиную, пересекая ее быстрее молнии, попадает на кухню и открывает точнехонько нужный ящик с белой коробкой, на коей красный крест выделяется так ярко, что его видно даже сквозь полутьму комнаты, не озаренной светом. Все происходит, как на автопилоте: куда-то исчезает слабость и беспомощность, привычные для Чонгука. Со стороны он кажется совершенно иным человеком… Есть очень точная цитата, подходящая мальчику и описывающая все его существо так точно, что страшно: «Быть жертвой — это привычка, а жертвенность — призвание». Эти строчки Чонгук сам однажды вычитал в какой-то книге, — вот они и отложились в подсознании, став девизом по жизни. И это не хорошо и не плохо — это никак. Это — страшно. Но это — только его личное дело… Выбегая из кухни, он обдумывает новую проблему: поиск стерильного, более подходящего места для «операции». Но такового найти воспаленным сознанием не получается. Чонгук просто не дотащит Тэхена куда бы то ни было — живым. Тэхен не выдержит даже таких коротких «путешествий». Потому мальчик не придумывает ничего лучше, как достать из шкафа в гостиной стопку чистого постельного (ослепительно белого) белья, выудив из этой стопки простыню, а все остальное ненужным сбросить на пол. Вернувшись, шарахается поначалу, испугавшись, что пациент все-таки испустил дух и отошел в мир иной, оставив этот — бренный и тяжелый — позади. Но еле живой человек, измазанный в собственной крови, что впиталась в черную его одежду и неровными разводами легла на прежде чистый пол, испустил приглушенный хрип, где-то на грани жизни и смерти. Этого хватило, чтобы подстегнуть молодого врача, отдавшего клятву Гиппократу служить и защищать… помогать. Несмотря ни на что. Сколько раз в прошлом Чонгук думал о том, чтобы пустить Тэхену кровь и просто смотреть, как он умирает? Особенно сильно подобного хотелось после репортажа с убитой горем мамой. Но сейчас он (почему-то) не мог смотреть на капля за каплей теряющего свою жизнь Тэхена. Куда-то делась ненависть… и злость, и… Много чего еще — перечислять до бесконечности. Голова забита мыслями, которые путаются в комок — попробуй разгадай. Перед глазами полутруп: рана, кровь и голая плоть, кожа — рваные края. Грудь тяжело вздымается, медленно, а на запястьях прощупывается слабый пульс. Бери и спасай или же смотри, как он умирает… Снова выбор и распутье, надвое разделяющее судьбу! Так выглядит свобода?! От такой сво-бо-ды хочется отказаться. Добровольно. Отдать без права возвращенья. Придется сшивать рану голыми руками, прямо на полу. Руки не дрожат. А сам Чонгук? Готов взять на душу, и без того переполненную, еще один груз, еще более весомый, такой… стотонный? Неподъемный. Огромный… Простынь Чонгук расстилает рядом с Тэхеном. Она взлетает белым облаком вверх, чтобы потом опуститься вниз и перепачкаться в крови. Расхристанный убийца, обрамленный белым, будто падший ангел: столь грешный, сколь и святой. Красное на белом или белое в красном? Главный вопрос. Иголка, игольчатое ушко, нитка — последовательность действий та же, что и при сшивании ткани. Одна сторона, другая, узелок, стежок, стежок… В аптечке находится спирт, марлевые салфетки, бинты, антисептики. Все идет в ход по очереди. Чонгук усердно вспоминает практические занятия и свои будни в больнице. Он уже сшивал раны, но те были лишь жалким подобием нынешней. С другой стороны — это первый раз, когда пациент вызывает в нем столь противоположные чувства. Словно, если он умрет, Чонгуку тоже не будет смысла жить дальше. Но, вместе с этим, хотелось бы, чтобы он как можно быстрее сдох… Первый стежок посередине, остальными скрепляешь по краям. Кровь вытекает и вытекает без остановки, — толчками — по стуку сердца. Чонгук весь в этой крови… Как и Тэхен. …Но рана зашита. И человек на простыне все еще дышит. Мальчик по привычке прикладывает пальцы к запястьям, и когда чувствует чужой пульс, резко отдергивает. Как от удара током. Будто застигнут врасплох тем, что сохранил чужую жизнь, проведя ее по краю. Без спроса в дверях — именно сейчас! — возникают две фигуры (как бесплотные фантомы, наблюдатели), но мальчик не обращает на них внимания. Как загипнотизированный смотрит в глаза, еще секунду назад закрытые. Абсолютно точно — закрытые. Теперь же распахнутые. И, что более важно, — все такие же темные, почти черные. Опасные, но… Не страшные, нет. Страшно красивые. Чонгук дергается, всхлипывает и отползает прочь. Для него все путается еще больше, сплетаясь в клубок ядовитых змей. Его выворачивает желчью прямо на пол, в то время, как соленые слезы застилают глаза, и он не видит, подбегающих к нему и Тэхену, Сокджина и Ноен.